ился недалеко от председательского дома.
Где-то далеко на подходе к селу гудели моторы немецких бэтээров и грохотали гусеницами бронированные чудовища – средние танки RzIII и RzIV, тяжелых в начале войны у фашистов не было. Именно в это время в село ворвались бандеровцы одной из местных банд. Они арестовали весь партийно-советский актив, состоящий из двух семей Береста и Коржа, а также молодых специалистов, прибывших в Малое поднимать социальную жизнь сельчан.
Когда прибыли первые мотоциклисты вермахта, бандиты, встретив их хлебом-солью, решили передать оккупантам для расправы «подарок» – большевиков. Но немцы, то ли не захотели возиться с ними, то ли были ограничены во времени в связи со стремительностью наступления, возложили учинить суд над «советами» оуновцам.
Коржа и Береста вывели на майдан избитыми, испачканными красной жидкостью, которая должна течь в сосудах каждого человека, обретшего жизнь. Но, по злой воле злодеев, ее вылили из порванных сосудов на землю. От домов их везли с завязанными сзади руками на фурманках – повозках, запряженных колхозными лошадьми, которым суждено было доставить на казнь своего хозяина и кормильца – председателя колхоза, окружившего особой заботой «живые лошадиные силы» – главную сельскую силищу и тягло.
Когда повозка подъехала к майдану (рус. – площадь, выгон. – Авт.) в центре села, где располагался сельсовет, Григорий Очерет оказался главным распорядителем казни. Бандиты согнали на площадь многих селян. На огромной березе, выросшей на воле и раскинувшейся двумя толстыми снизу ветвями, бандиты вязали веревки с петлями. Под ними стояли две казенные, выкрашенные коричневой масляной краской и уже облупившиеся табуретки.
Сначала к петле подвели председателя сельсовета – он не мог стоять. Поддерживая руками, бандеровцы поставили его на табурет и, просунув голову в петлю, тут же выбили опору из-под ног. Тело Коржа какое-то время подергалось и застыло.
К другому эшафоту публичной казни вели окровавленного председателя колхоза Береста. Когда Николаю Григорьевичу надели на шею веревочную петлю, он сам взошел на табуретный постамент и громко крикнул:
– Будьте вы прокляты, холуи фашизма! Победа будет за на…
Он не успел договорить, как под сильным ударом ноги Очерета табурет покатился кубарем…
Жену и дочь Береста расстреляли вместе с родственниками Коржа.
Сашко издали заметил судилище на майдане и понял – его участь будет решена таким же образом.
– Ну, Манька, гуляй на лугу и кушай травку. Тебя одну не оставят. Найдется хозяин или хозяйка и подоят, и приютят, и накормят, – проговорил со слезами на глазах Александр.
Он подошел к ней и поцеловал «малую молочную фабрику», так ее называл отец, между рогами в лоб, над которым жужжала и прилипала.
За своей коровой приплелся на луг и добрый сосед Кондрат Овчарук. Он поведал, что его отца Николая Григорьевича повесили только что, а мать и сестру расстреляли оуновцы.
– Беги отсюда, сынок, а то они тебя достанут, – посоветовал Кондрат.
Сказал искренне и предложил срочно переместиться на хутор Песочная Яма к его одинокому деду, отцу его жены Тарасу Евсеевичу Котику, рассказав, как туда можно безопасно добраться.
– Я сейчас возьму коня и слетаю к нему. Предупрежу. А ты к вечеру подходи. Он будет тебя ждать, – продолжал Кондрат.
«Как же это могло случиться, да так быстро, в одночасье? – Сашко размазывал пыльным кулаком мокрые разводы от слез на лице, отчего оно стало пятнистым. – Дороги домой теперь у меня нет, как нет дорогих мне людей – батьки, мамы и сестрички Оксаночки. Мы все друг друга любили».
Он сначала захныкал, а потом внезапно завыл от той внезапно появившейся боли, которая усиливается пониманием безвозвратности того, что было реальным и радостным несколько часов назад.
Сосед подошел поближе к пареньку, обнял его и прижал к груди, слегка согнув для этого ноги в коленях, так как был высокого роста:
– Сашко, они тебя будут искать… И бандеровцы, и немцы…
– Дядя Кондрат, заберите нашу корову, а то ее украдут или зарежут на мясо немцы, – предложил паренек.
– Добрэ, добрэ, сынку, она будет у меня в хозяйстве под присмотром, только ты не забудь, куда тебе идти и хорониться – заверил Кондрат паренька…
– Хорошо, спасибо, дядя Кондрат, – последовал ответ раскрасневшегося и заплаканного паренька…
Поиск полицаями Сашко
Целый день Сашко, отойдя километров семь от села по направлению к хутору, просидел в густолесье, заросшем метровым подлеском на опушке соснового леса. Он находился почти в идеальных условиях скрытности и при желанной прохладе. Паренек глядел на такое чистое, синее-синее небо, словно оно было вымыто прозрачной водой ставка, образованного из песчаного карьера, который располагался по соседству с домом, куда он с друзьями любил ходить купаться.
Где-то близко, очевидно, на высокой сосне куковала кукушка. Он не считал ни дней, ни годов, отводимых ему крылатой кудесницей. В его голове роились другие мысли: найдет ли дом деда? Хотя Кондрат и объяснил, как выйти на хату близкого родича соседа, сомнения стали все чаще и чаще закрадываться с появлением сумерек. «Как же в темноте его отыскать? – спрашивал сам себя Александр и тут же отвечал уверенно и бойко: – Найду!»
Когда над горизонтом показалась переливающая и мигающая звездочка, душе стало приятно от осознания того, что скоро наступит вечер, и он двинется в спасительный путь к хутору Песчаная Яма и там найдет приют у деда с интересной фамилией Котик.
После скоротечной казни руководителей села и колхоза специалистами кровавых расправ – бандеровцами, заигрывавшими с германскими властями, утверждавшими везде, где ступал их кованый сапог, «новый порядок», начался лихорадочный поиск того, кого надо было зарубить, удавить, расстрелять или повесить. Шла волками охота на подростка.
Прибывшие в село, представители оккупационных властей создали что-то вроде военно-полевого суда, в состав которого входили сотрудники немецкой жандармерии, быстро организованной из местных граждан полиции и, конечно же, сельских радетелей «незалежности» из кустовой боевки бандеровской ОУН.
Неожиданным для селян явилось воскрешение поджигателей зернового поля Гришки Палия и Остапа Парасюка. Как выяснилось, их отбили по пути транспортировки из одной тюрьмы в другую. Воронок обстреляли оуновцы на дороге из Сарн в сторону Коростеня.
Первого назначили начальником полиции, а второй стал то ли его заместителем, то ли помощником. Палаческие заслуги Григория Очерета, практически агента СБ ОУН и предателя, внедренного в советский партизанский отряд, оккупационные власти тоже оценили по достоинству – его завербовало гестапо для выполнения особо важных операций.
Один из начальников сарненского куста гестапо Курт Гурвиц и руководитель отряда СС штурмбанфюрер Фриц Краузе, оказавшись в селе Малое, получили от бандеровской агентуры информацию, что колхоз «Перемога» был лучшим, передовым колхозом в Сарненском районе, а мощная комсомольская ячейка работала настолько идеологически активно, что за год деятельности в период с 1939 по 1940 год приняла в свои ряды почти половину молодежи большого села Малое. Сюда потянулись юноши и девушки из ближайших деревень и хуторов.
Колхозники не только получили свои земельные наделы под огороды, но и за трудодни имели возможность отовариваться. В колхозной коморе (рус. – магазине. – Авт.) можно было членам артели получать продукты, возделываемые общиной. Авторитет председателя колхоза «Перемога» Николая Григорьевича Береста гремел по району.
После майданной казни началась охота на оставшихся комсомольцев и членов их семей. В списки преследовавшихся попадали и родственники активистов советской власти и колхозного строительства.
Пышным цветом расцвели злодеи в рамках местного шуцманства и бандеровского провода, а также главного карательного органа ОУН – ее службы безопасности. Задачей номер один перед бандеровскими сыскарями стояли поиск, обнаружение и арест сына председателя колхоза четырнадцатилетнего Сашко.
В селе избрали старосту – бывшего хозяина песчаного карьера Савву Волынца, не захотевшего идти в колхоз и не раз призывавшего бойкотировать новую власть.
На одном из сборов начальник местного полицейского околотка Григорий Палий прямо заявил:
– Наша главная задача – выловить и наказать всех сочувствующих советскому строю лиц, и в первую очередь этого песиголовца Сашко Береста. Он, если попадет к партизанам, нам будет мстить. Его надо изловить и задушить, как бешенную собаку. Яблоко от яблони далеко не падает…
Поиск Сашко полицейскими, их агентурой, навербованной из националистов и самих приверженцев идеологии Донцова и Бандеры, шел по правилам полицейско-сыскного жанра. Ищейки ездили по селам Степанщины с приметами и фотографиями подростка. Гестапо в Сарнах тоже было охвачено поисковой работой этого потенциально опасного преступника, не совершившего ни одного негативного проступка, тем более преступления против новых властей.
Полицаи несколько раз вызывали на допрос соседа Берестов Кондрата Овчарука. Однажды Григорий Палий приехал неожиданно к нему «в гости» на пролетке и забрал его в полицию.
«Неужели получился какой-то прокол с Сашко? – спросил сам себя Кондрат. – Нет, не может быть. Меня бы арестовали с грохотом подчиненные Григория, а не он».
– Кондрат, мне нужно выяснить некоторые детали вашего соседства, – скороговоркой, не глядя в глаза, промычал главный полицмейстер села.
– А что я могу знать. Знал, как все соседи, немногое о семействе Береста. Он ведь из восточных переселенцев. Прожил без малого всего-то два годика, – ответил Очерет.
Однако Палий все делал правильно. Доставленный человек в полицейские апартаменты может повести себя по-другому. Крылья самоуверенности опускаются у людей, понимающих, что можно и не вернуться домой, а оказаться в звериной камере-клетке.
Приехали быстро в полицейский участок – бывший дом сельского совета, который превратился в пугало для крестьян. Кондрат не раз бывал по разным делам в этом храме новой власти, поэтому хорошо знал, кто и где сидит из советских чиновников и какими вопросами занимается. Всегда здесь было уютно, чисто и тепло даже в зимнее время. Голландка, которую тут называли «грубой», располагалась посреди дома. Топилась дровами, торфом и углем с утра и обогревала все помещение.