Возобновились депортации, коллективизация продолжалась. В конце 1930 и в начале 1931 годов около 32 127 семей были депортированы из Советского Союза — приблизительно столько же, сколько и во время первой волны депортации годом ранее. Крестьяне считали, что умрут либо от истощения в ГУЛАГе, либо от голода, но поближе к дому (чему и отдавали предпочтение). Письма от высланных друзей и родственников иногда прорывались сквозь цензуру; в одном из них был совет:
«Что бы ни случилось, не едьте. Мы здесь умираем. Лучше прятаться, лучше умереть там, но что бы ни случилось — не едьте сюда».
Украинские крестьяне, подчинившиеся коллективизации, предпочитали, по выражению одного партактивиста, «смотреть в лицо голоду дома, чем ссылку в неизвестность». Поскольку коллективизация в 1931 году продвигалась медленнее (семья за семьей, а не все село сразу), сопротивляться было сложнее. Не было неожиданных атак, которые провоцировали бы отчаянное сопротивление. К концу того года новый подход одержал победу: около 70 процентов возделываемых земель в Советской Украине были коллективизированы. Снова был достигнут показатель марта 1930 года и на этот раз — надолго.[33]
После фальстарта 1930 года Сталин одержал политическую победу в 1931-м. Однако триумф в политике не распространился на экономику. Что-то было не так с заготовкой зерна. Урожай 1930 года был обильным. Крестьяне, депортированные в начале 1930 года, на тот момент уже посеяли озимую пшеницу, а урожай ее мог собрать кто-нибудь другой. Январь и февраль, когда большинство сел были коллективизированы на бумаге в 1930 году, — это время, когда крестьяне в любом случае ничем особо не заняты. После марта 1930 года, когда колхозы распустили, у крестьян в качестве свободных людей было время собрать весенний урожай. Погода в то лето была необычайно хорошей. Урожай 1930 года в Украине задал стандарт, которого не могли добиться в 1931 году, даже если бы коллективизированное сельское хозяйство было таким же эффективным, как индивидуальное (а оно таковым не было). Обильный урожай 1930 года стал базовым показателем, который партия использовала для планирования реквизиций в 1931 году. Москва ожидала от Украины значительно большего, чем Украина могла дать.[34]
К осени 1931 года стал очевидным провал первого коллективизированного урожая. Причин этому было много: плохая погода, вредители сельхозкультур, нехватка рабочей скотины (поскольку крестьяне продали или забили скот); выпуск тракторов был не на таком уровне, как ожидалось; лучших крестьян депортировали; и посеву, и жатве мешала коллективизация; и, наконец, крестьяне, лишившись собственной земли, не видели причин работать очень старательно. Станислав Косиор, генеральный секретарь Коммунистической партии Украины, докладывал в августе 1931 года, что выполнить план реквизиции нереально из-за низких урожаев. Лазарь Каганович ответил ему, что настоящая проблема — это кражи и сокрытие зерна. Косиор, хоть и знал ситуацию лучше, приказал своим подчиненным действовать именно в этом направлении.[35]
Почти половина урожая (неиспорченного) была вывезена из Советской Украины в 1931 году. Многие колхозы смогли выполнить возложенные на них нормы по реквизиции, только сдав и посевное зерно. Сталин 5 декабря приказал, чтобы колхозы, не выполнившие годовой план, сдали все свои посевные запасы. Возможно, Сталин полагал, что крестьяне прячут зерно, а угроза отобрать посевной материал заставит их сдать спрятанное. Однако к тому времени у многих из них действительно ничего уже не было. К окончанию 1931 года многие крестьяне уже начинали голодать. Не имея собственной земли и с минимальной возможностью сопротивляться реквизициям, они просто не могли обеспечить себе достаточно калорийного питания. Потом, в начале 1932 года, у них не было посевного зерна, чтобы посеять озимые. Партийное руководство Украины попросило о посевном зерне в марте 1932 года, но к тому времени посевная уже откладывалась, и это значило, что осенний урожай будет плохим.[36]
В начале 1932 года люди просили о помощи. Украинские коммунисты взывали к своим руководителям по украинской Коммунистической партии, чтобы те попросили Сталина пригласить Красный Крест. Колхозники пытались писать письма государственному и партийному руководству. Одно из них, после нескольких абзацев формальной административной прозы, заканчивалось горькими словами:
«Дайте хлеба! Дайте хлеба! Дайте хлеба!»
Украинские коммунисты написали Сталину напрямую, в обход Косиора, в раздраженном тоне:
«Как мы можем строить социалистическую экономику, когда мы все обречены на голодную смерть?»[37]
Советские власти ясно осознавали угрозу массового голода; осознавал ее и Сталин. Партактивисты и офицеры НКВД писали несчетное количество донесений о случаях смерти из-за голода. В июне 1932 года руководитель Компартии Харьковской области писал Косиору, что о голоде докладывают во всех районах вверенной ему области. Косиор получил письмо от комсомольца 18 июня 1932 года с детальным описанием того, что на тот момент, видимо, стало уже очень привычным:
«Колхозники идут в поля и исчезают. Через несколько дней находят их трупы и безо всяких эмоций, как будто это нормально, хоронят в могилах. На следующий день можно найти тело того, кто только что копал могилы для других».
В тот же день, 18 июня 1932 года, Сталин сам себе признался, что в Советской Украине «голод». За день до этого украинское партийное руководство просило о продовольственной помощи. Он не разрешил. Ответил, что все зерно в Советской Украине должно быть собрано согласно плану. Они с Кагановичем условились, что «вывозить обязательно необходимо немедленно».[38]
Сталин прекрасно знал (в том числе и по личным наблюдениям), что за этим последует. Он знал, что при советском строе голод возможен. Голод прокатился по России и Украине во время гражданской войны и после нее. Плохие урожаи в сочетании с реквизициями принесли голод сотням тысяч крестьян в Украине, особенно в 1921 году. Нехватка продовольствия была одной из причин, по которым Ленин пошел на компромисс с крестьянами. Сталин прекрасно знал об этой истории, в которой и сам принимал участие. То, что сталинская политика коллективизации могла вызвать массовый голод, тоже было ясно. До лета 1932 года, насколько Сталину было известно, более миллиона человек умерли от голода в Советском Казахстане. Сталин обвинил секретаря Казахского крайкома ВКП(б) Филиппа Голощекина, но он, должно быть, осознал некоторые из структурных проблем.[39]
Сталин, мастер личностной политики, представил украинский голод в личностных терминах. Его первым импульсом (и тенденцией вообще) было видеть в голоде украинских крестьян предательство со стороны членов украинской Коммунистической партии. Он не мог допустить мысли, что виной была его собственная политика коллективизации; проблема виделась ему в исполнении, в местном руководстве — в чем угодно, но только не в самом замысле. Проталкивая идею трансформации в первой половине 1932 года, он считал, что проблемой было не страдание людей, а опасность опорочить политику коллективизации. Он жаловался, что голодающие украинские крестьяне уезжали из своей республики и деморализовывали других советских граждан своим «нытьем».[40]
Весной и летом 1932 года Сталин несколько расплывчато думал, что если голод просто отрицать, то он пройдет. Возможно, он рассуждал, что Украина в любом случае перенаселена и что смерть нескольких сотен тысяч человек ни на чем не скажется. Он хотел, чтобы местные украинские начальники выполнили план хлебозаготовок, несмотря на определенную вероятность низких урожаев. Местные партийцы оказались между раскаленным молотом Сталина и серпом безжалостной старухи с косой. Проблема, с которой они столкнулись, была объективной и не могла разрешиться при помощи идеологии и риторики: нехватка посевного зерна, поздний посев, плохая погода, недостаточное количество оборудования на замену живой тягловой силе, хаос после предыдущего рывка коллективизации в конце 1931 года и голодные, не в силах работать, крестьяне.[41]
Мир, каким его видели местные партийные активисты в украинских селах, гораздо лучше описан в этой украинской детской песенке, чем в немногословных командах и пропагандистских фантазиях, присылаемых из Москвы:
Батьку Сталін, подивися,
Як ми в СОЗі розжилися:
Хата раком, клуня боком,
Троє коней з одним оком.
А на хаті серп і молот,
А у хаті смерть і голод.
Ні корови, ні свині,
Тільки Сталін на стіні.
Тато в СОЗі й мама в СОЗі,
Діти плачуть по дорозі.
Нема хліба, нема сала,
Бо місцева власть забрала.
Не шукайте домовину,
Батько зʼїв свою дитину.
З бучьом ходить бригадир,
Виганяє на Сибір[42].
Местных партийных активистов окружала смерть, а наверху все отрицали. Голод был жестоким фактом, безразличным к словам и формулам, депортациям и расстрелам. После определенного момента голодающие крестьяне больше не могли продуктивно работать, и никакое количество идеологической правоты или личных обязательств не могли этого изменить. Но пока этот довод поднимался наверх через каналы разных заведений, он терял свою силу. Правдивые отчеты о голоде «снизу» натыкались на политическое сопротивление «сверху» на Пленуме Центрального Комитета украинской Компартии, проходившем 6–9 июля 1932 года в Харькове. Украинские докладчики жаловались на невозможность выполнения годового плана по хлебозаготовкам. Но им закрывали рот Лазарь Каганович и Вячеслав Молотов — члены Политбюро и сталинские эмиссары из Москвы. Сталин дал им инструкцию победить «украинских дестабилизаторов».