нных туда во время коллективизации, был местом самых ужасных кампаний. Омский начальник НКВД 1 августа 1937 года уже запросил дополнительно восемь тысяч казней, еще до того, как Приказ № 00447 вступил в силу. Его подчиненные за одну ночь вынесли приговор 1301 человеку.[159]
«Кулацкую операцию» проводили тайно. Никому, даже осужденным, не говорили о приговоре. Приговоренных просто забирали — сначала в какую-то тюрьму, а затем — либо сажали в грузовик, либо отправляли на место расстрела. Места расстрелов строили или выбирали так, чтобы они были неприметны. Расстрелы всегда устраивали ночью и в безлюдном месте. Они происходили в звуконепроницаемых помещениях под землей, в больших зданиях, таких как гаражи, где шум покрывал звуки выстрелов, или же подальше от людского жилья, в лесу. Приговор всегда приводили в исполнение офицеры НКВД, обычно используя наган. Двое держали заключенного за руки, а палач производил выстрел в затылок, в основание черепа, а затем часто еще и «контрольный» в висок. В одной из инструкцийуказывалось:
«После приведения приговора в исполнение, тела положить в яму, вырытую заранее, потом тщательно засыпать, а яму замаскировать».
Когда пришла зима 1937 года и земля замерзла, ямы рыли при помощи взрывчатки. Все участники таких операций клялись не разглашать тайну. Только несколько человек принимали в них участие напрямую. Команда из двенадцати московских энкавэдистов расстреляла в 1937-м и 1938 годах 20 761 человека в Бутово, пригороде Москвы.[160]
«Кулацкая операция» предполагала расстрелы от начала до конца; Ежов докладывал Сталину с явной гордостью, что 35 454 человека были расстреляны до 7 сентября 1937 года. Однако в течение 1937 года число приговоренных к ГУЛАГу превышало число приговоренных к расстрелу. С течением времени расстрелы стали преобладать над ссылкой. В конечном итоге, убитых за время «кулацкой операции» было приблизительно столько же, сколько и сосланных в ГУЛАГ (378 326 и 389 070 человек соответственно). Переход от ссылки к расстрелам имел практические причины: легче было убить, чем депортировать, а лагеря быстро заполнялись до предела и от многих депортированных не было никакой пользы. Одно расследование в Ленинграде привело к расстрелу (не депортации) тридцати пяти глухонемых. В Советской Украине руководитель НКВД Израиль Леплевский приказал своим офицерам расстреливать, а не ссылать стариков. В таких случаях советских граждан убивали только за то, кем они были.[161]
Советская Украина, где «сопротивление кулаков» во время коллективизации было распространено, была главным центром по расстрелам. Леплевский расширил рамки Приказа № 00447, включив туда украинских националистов, которых после голодомора рассматривали как угрозу территориальной целостности Советского Союза. Около 40 530 человек в Советской Украине были арестованы по обвинению в национализме. По одной версии, украинцы были арестованы за то, что якобы в 1933 году просили Германию о продовольственной помощи. Когда квоты по Советской Украине (на тот момент уже повышенные в два раза) были выполнены в декабре 1937 года, Леплевский попросил опять их увеличить. В феврале 1938 года Ежов накинул еще 23 650 к смертной квоте для республики. В целом, в 1937-м и 1938 годах энкавэдисты расстреляли 70 868 жителей Советской Украины за время выполнения «кулацкой операции». Соотношение расстрелов и других приговоров было особенно высоким в Советской Украине в 1938 году. Между январем и августом 35 563 человек были расстреляны, в то время как в лагеря было сослано только 830 человек. «Тройка» в Сталинской области, к примеру, встречалась семь раз в период с июля по сентябрь 1938 года и приговорила к смерти каждого из 1102 обвиняемых. Аналогично этому, «тройка» в Ворошиловграде приговорила к смерти всех 1226 человек, чьи дела рассматривала в сентябре 1938 года.[162]
Эти огромные цифры означали обычные и массовые расстрелы над огромными и многочисленными ямами. В индустриальных городах Советской Украины рабочих с действительным или придуманным кулацким прошлым приговаривали к смерти за саботаж и обычно расстреливали в тот же день. В Виннице людей, приговоренных к смерти, связали, заткнули рот кляпом и отвезли на автомойку. Там ожидал грузовик с включенным мотором, чтобы заглушать звуки выстрелов. Тела затем погрузили на грузовик и вывезли в какое-то место в черте города — возможно, в сад, или парк, или на кладбище. Перед тем, как закончить свою работу, энкавэдисты выкопали не менее восьмидесяти семи братских могил в Виннице и вокруг города.[163]
Подобно показательным процессам, «кулацкая операция» позволила Сталину пережить заново конец 1920-х — начало 1930-х годов — тот период, когда он был особенно политически уязвим, но на этот раз с предсказуемыми последствиями. Бывшие политические оппоненты, которые ассоциировались с политическими дебатами вокруг вопроса коллективизации, были физически уничтожены. То же самое произошло с «кулаками», представлявшими момент массового сопротивления коллективизации. Так же, как убийство партийной верхушки подтвердило преемственность Сталина от Ленина, так и убийство «кулаков» подтверждало его интерпретацию ленинской политики. Если коллективизация привела к массовому голоду, то виноваты в этом были сами голодающие, а также иностранные разведки, которые все это и устроили. Если в результате коллективизации возникло чувство недовольства среди населения, то виноваты в этом тоже были сами пострадавшие, а также их иностранные спонсоры. Именно потому, что сталинская политика была такой катастрофичной, для ее защиты требовалась такая искаженная логика и массовые уничтожения. Когда эти меры были приняты, их можно было преподнести как вердикт истории. (Пастернак пишет об этом в «Докторе Живаго»).
Но даже когда Сталин представлял свою политику как неизбежную, он отходил (никогда того не признавая) от марксизма, который позволял руководителям дискутировать о будущем и претендовать на его знание. Поскольку марксизм был наукой истории, его естественной средой была экономика, а предметом ее исследования — социальный класс. Даже исходя из самых грубых ленинских интерпретаций марксизма, люди противились революции из-за своего классового происхождения. Но при сталинизме кое-что изменилось; обычные заботы государственной безопасности внедрились в марксистскую риторику и изменили ее до неузнаваемости. Обвиняемые на показательных процессах якобы предали Советский Союз иноземным державам. Согласно обвинениям, их борьба была классовой только в самом непрямом и ослабленном смысле: они якобы были пособниками государств, которые представляли собой империалистические государства, окружившие родину социализма.
Хотя «кулацкая операция» была, на первый взгляд, классовым террором, убийства были иногда направлены, как в Советской Украине, против «националистов». И здесь тоже сталинизм внедрял нечто новое. В ленинской версии марксизма разные национальности должны были принять советский проект по мере того, как их социальное продвижение совпадало с построением Советского государства. Поэтому крестьянский вопрос с самого начала был связан с национальным вопросом в позитивном смысле: люди, перешедшие из крестьянства в рабочий класс, духовенство или интеллигенцию, должны были обрести национальную сознательность как верные советские граждане. Теперь же, при Сталине, крестьянский вопрос был соединен с национальным вопросом в негативном смысле. Обретение украинским крестьянством украинской национальной сознательности представляло опасность. Другие, меньшие по численности национальные меньшинства были даже более опасными. Большинство жертв Приказа № 00447 по Советской Украине были украинцы, но среди жертв насчитывалось и непропорционально большое число поляков. Здесь связь между классом и национальностью была, возможно, выражена наиболее ярко. В одной из стенограмм офицеры НКВД говорили:
«Если поляк — то всегда “кулак”»[164].
Нацистский террор 1936–1938 годов проходил приблизительно в том же ключе: обычно карали членов политически обозначенных социальных групп за то, кем они были, а не наказывали отдельных людей за то, что они совершили. Для нацистов самой важной категорией были «асоциалы» — группы людей, которые, как считалось (а иногда так оно и было в действительности), противились нацистскому мировоззрению. К ним относились гомосексуалы, бродяги, те, кого считали алкоголиками и наркоманами, а также те, кто не желал работать. К ним также относились Свидетели Иеговы, которые отвергали нацистское мировоззрение намного откровеннее, чем другие христиане Германии. Нацистское руководство считало таких людей хоть по расе и немцами, но немцами испорченными, а следовательно, их нужно было исправлять путем тюремного заключения и наказания. Подобно советскому НКВД, немецкая полиция в 1937-м и 1938 годах проводила организованные рейды в областях, пытаясь выполнить установленные квоты на поимку определенных слоев населения. Они тоже часто перевыполняли эти квоты в страстном стремлении доказать начальству свою преданность и приятно удивить его. Однако результат арестов был другим: почти всегда тюрьма и очень редко — расстрел.[165] (Возможно, от пяти до пятнадцати тысяч человек отправили в лагеря за гомосексуализм, из них около половины умерли до окончания Второй мировой войны ).[166]
Нацистские репрессии против неугодных социальных групп требовали создания сети немецких концентрационных лагерей. К лагерям Дахау и Лихтенберг (оба были созданы в 1933 году) добавились Заксенхаузен (1936), Бухенвальд (1937) и Флоссенберг (1938). По сравнению с ГУЛАГом, эти пять лагерей были достаточно скромными. Если в конце 1938 года количество советских граждан, содержащихся в советских концлагерях и на спецпоселениях, составляло более миллиона человек, то немецких граждан в немецких концлагерях было около двадцати тысяч. Если принять во внимание разницу в численности населения, советская система концлагерей того времени была примерно в двадцать пять раз больше немецкой.