Евреев теперь обвиняли в смутно вырисовывающихся катастрофах, которые еще пока не наступили. Нацисты сразу же схватились за связь между еврейским врагом и перспективой крушения. Они все верили (если принимали взгляды Гитлера о том, что Германия не потерпела поражение на полях сражений в прошедшей мировой войне, а была сражена «ножом в спину») в заговор евреев и других внутренних врагов. Теперь евреи были виноваты и в американско-британско-советском альянсе. Такой «совместный фронт» капитализма и коммунизма, согласно рассуждениям Гитлера, мог быть освящен только еврейскими заговорщиками в Лондоне, Москве и Вашингтоне. Евреи были агрессорами, а немцы — жертвами. Чтобы предотвратить катастрофу, евреев нужно было уничтожить. Начальник гитлеровской пропаганды, Йозеф Геббельс, зафиксировал в своем дневнике изменение морального направления:
«Мы здесь не должны сочувствовать евреям, а только нашей германской нации».[448]
Когда война обернулась на пользу Сталину, Гитлер переформулировал ее цель. Изначально план состоял в разрушении Советского Союза, а затем — в уничтожении евреев. Теперь же разрушение Советского Союза было отсрочено на неопределенное время, а полное уничтожение евреев стало политикой военного времени. Угрозой отныне были не столько славянские массы и их предполагаемые еврейские повелители, сколько евреи сами по себе. В 1942 году пропаганда против славян ослабла, когда все больше их прибывало на работы в Рейх. Идее Гитлера уничтожить евреев (вместо того, чтобы использовать их рабский труд), видимо, поспособствовало его тогда же принятое решение использовать славян как рабсилу (вместо того, чтобы убивать их). Эти шаги свидетельствовали об отказе от большинства изначальных допущений о течении войны, хотя Гитлер, конечно же, никогда бы не признался в этом. Но массовое уничтожение евреев, по крайней мере, согласовывалось с начальным представлением о фронтирной империи на Востоке.[449]
В действительности решение уничтожить евреев противоречило этому представлению, поскольку было имплицитным признанием того, что немцы никогда не будут контролировать огромные территории, необходимые им для «окончательного решения», посредством депортации. С организационной точки зрения, массовое уничтожение проще массовой депортации. В этот момент единственным выбором Гитлера было уничтожение, если он хотел выполнить свое собственное пророчество. У него была сухопутная, а не морская империя, но в его распоряжении не было никаких пустырей, на которые можно было бы выслать евреев. Если и был какой-то прогресс в плане «окончательного решения», то только благодаря демонстрации Гиммлером метода, который не требовал депортации, — уничтожения. Уничтожение было не столько признаком триумфа, сколько его заменителем. Евреев начали уничтожать в конце июля 1941 года, когда планированная молниеносная победа не материализовалась. С декабря 1941 года евреев как таковых должны были уничтожать, поскольку альянс против Германии усиливался. Гитлер искал и нашел еще более глубокие эмоции для озвучивания еще более жестоких целей, а германское руководство, осознавая свое затруднительное положение, их приняло.[450]
Защищая конфликт как «мировую войну», Гитлер отвлек внимание от отсутствия молниеносной победы и непрошеных уроков истории, которые последовали за этим военным провалом. В декабре 1941 года немецкие солдаты всматривались в судьбу Наполеона, чья Великая армия добралась до предместья Москвы в 1812 году быстрее, чем Вермахт в 1941-м. Однако в конечном итоге Наполеон отступил из-за зимы и российских укреплений. Когда немецкие войска удерживали свои позиции, они неизбежно повторяли те бои, которые происходили в 1914–1918 годах: длинные дни в окопах, в попытках спрятаться от автоматного и артиллерийского огня, и длинные годы медленных бессмысленных продвижений и бессчетных жертв. Именно тот тип войны, который гений Гитлера, казалось, сделал устаревшим, теперь тяготел над ними. Немецкие генералы ожидали потери примерно полумиллиона солдат и победы к сентябрю; однако потери приближались к миллиону, а победа отступила в декабре.[451]
Все провалившиеся наступления, срывы запланированных дат и депрессивные перспективы были бы менее позорными, если бы Вермахт сражался не в плохо спланированной колониальной наступательной войне, а в славной (хоть и трагической) мировой войне по защите цивилизации. Если бы немецкие солдаты сражались с силами всего мира, организованными еврейскими заговорщиками Москвы, Лондона и Вашингтона, тогда их дело было бы великим и правым. Если бы они сражались в оборонительной войне (как теперь оно и было на самом деле), тогда кто-то другой выполнял бы роль агрессора. Евреи заняли это место, по крайней мере, в глазах поверивших нацистов и многих немецких гражданских лиц, ждущих возвращения отцов и мужей домой. Немецкие солдаты (независимо от того, верили они в то, что евреи несли ответственность за войну, или нет), скорее всего, нуждались в идеологической ревизии меньше, чем политики и гражданское население. Они были в отчаянии, но все еще не знали пощады; они хорошо сражались и будут продолжать сражаться достаточно долго, по крайней мере, для того, чтобы Гитлер выполнил свое пророчество. Вермахт был и, пожалуй, останется самой эффективной воюющей силой на европейском театре боевых действий, даже если его шансы на традиционную победу были нулевыми.
Согласно магии расового мышления, уничтожение евреев само по себе было триумфом Германии именно тогда, когда любая другая победа отступала за горизонт осуществимого. Соединенные Штаты, Великобритания и Советский Союз были врагами Германии, евреи тоже были врагами Германии, поэтому, согласно ложному силлогизму, они находились под влиянием евреев. Если это были еврейские государства, тогда европейские евреи были их агентами. Поэтому уничтожение евреев Европы являлось атакой на врагов Германии (прямо или косвенно) и было оправдано не только с моральной, но и с военной точки зрения. Гиммлер записал желание Гитлера, состоящее в том, чтобы евреев Европы, начиная с декабря 1941 года, уничтожали «как партизан», как пособников немецких врагов в тылу. К этому времени уже была разработана логика уничтожения евреев как «возмездие» за партизанские атаки: в болотах Полесья между Беларусью и Украиной, где Гиммлер использовал это как повод для уничтожения еврейских мужчин, женщин и детей, начиная с июля 1941 года; в Киеве, где немцы убили более тридцати тысяч евреев в отместку за советские взрывы в городе, и даже далеко в Сербии, где немецкие вооруженные силы столкнулись с серьезным сопротивлением чуть раньше, чем в Советском Союзе.[452]
Сербский пример был, пожалуй, особенно подходящим. Германская война на юго-востоке Европы началась немного раньше, чем война в Советском Союзе, и принесла несколько прикладных уроков. Германия вторглась в Югославию и Грецию весной 1941 года, незадолго до начала операции «Барбаросса», преимущественно чтобы спасти свою неуклюжую союзницу Италию от поражения в ее Балканских войнах. Хотя Германия быстро уничтожила югославскую армию и создала хорватское марионеточное государство, сопротивление в сербской оккупированной зоне, которую она делила с Италией, было значительным. Частично оно исходило от коммунистов. Германский командующий генерал в Сербии приказал убить только евреев и цыган в отместку за смерть немцев, погибших с бою с партизанами, в соотношении 100:1. Таким образом, почти все еврейское мужское население Сербии было расстреляно еще до того, как Гиммлер объявил об уничтожении евреев «как партизан». Логику происходившего в Сербии сделали универсальной. Евреев как таковых будут уничтожать в отместку за альянс США — Великобритания — СССР. Ни от евреев, ни от стран альянса не ожидалось понимания этого. Смысл здесь был только с точки зрения нацистского мировоззрения, которое Гитлер только что принял для будущего пользования.[453]
Пятый и последний вариант «окончательного решения» состоял в массовом истреблении. На языке нацистов слово «переселение» превратилось из описательного в эвфемизм. Годами немецкое руководство представляло, как «решит» «проблему» европейских евреев путем переселения их в ту или иную местность. Евреи будут работать на износ, где бы ни оказались, и, возможно, будут стерилизованы, чтобы не размножались, но всех их не уничтожат. Таким образом, «переселение» было неполным, хотя и не таким уж неточным словом для описания политики по отношению к евреям в 1940-м и 1941 годах. После этого «переселение» или же «переселение на Восток» стало означать массовое истребление. Возможно, эвфемизм «переселение», намекавший на существенную в своей протяженности политику, помогал нацистам не замечать того факта, что немецкая политика не только изменилась, а и должна была измениться, поскольку война продвигалась не так, как ожидалось. Он мог таким образом позволить немцам отгородиться от реальности, состоящей в том, что военная катастрофа обуславливала их политику по отношению к евреям.[454]
Немцы уже показали к декабрю 1941 года, что могли делать вещи гораздо худшие, чем депортация евреев в Польшу, на Мадагаскар или в Советский Союз. Они могли уничтожать евреев, находившихся под их контролем, и обвинять самих жертв в том, что с ними произошло. Понять реальность «переселения», от которой немцы теперь себя дистанцировали, можно при помощи простой цитаты с использованием этого слова в немецком языке:
«Место переселения: на месте переселения расположены восемь рвов. Возле каждого рва должен работать один расчет, состоящий из десяти офицеров и солдат, которые должны сменяться каждые две часа».