В субботу я проснулся достаточно поздно. Позавтракал я один, поскольку и мама, и папа уже ушли. На кухне лежало стекло, которое словно бы смели в сторону в кучку и оставили там лежать. Думаю, это была бутылка. Прошлой ночью я не слышал, как ее разбили, поэтому не знаю, что произошло. Я осмотрелся, пытаясь найти следы крови, но их не было. Я завернул осколки в газету и убрал в мусорную корзину, потому что решил, что родители порадуются, если по возвращении не увидят стекло. Я убрался после завтрака и пошел наверх, оделся и занялся домашними заданиями.
Мама и папа вернулись примерно в одиннадцать тем же утром. Не знаю, где они были, я их не спрашивал. Лучше не задавать вопросы после ссоры. Я пошел вниз и поговорил с ними обоими. Мама казалась немного нервной и, судя по всему, недавно плакала, а папа почти ничего не говорил. Мы пообедали, и все было хорошо. Мама приготовила тосты с сыром, потому что знает, как я их обожаю.
В субботу вечером мы пошли ужинать в стейк-хаус. Родители не разговаривали друг с другом, хотя и общались со мной. Я не знал, сердился ли папа, но пытался подбирать слова. Я взял себе колу, а они выпили две бутылки вина. Кажется, папа также заказал виски. Обычно он так и делает. После ужина я отправился к другу. Я поехал на метро, поскольку вечеринка проходила в Бэлхэме, а домой добрался на Uber. Мама установила приложение на мой телефон. Вечеринка прошла неплохо. Там был алкоголь, но я ничего не пил – мне не нравятся ощущения, которые у меня вызывает алкоголь, из-за него люди становятся злыми. Я вернулся домой до одиннадцати, то есть до моего комендантского часа. Мама и папа все еще не спали. Наверное, папа снова пил, потому что его шатало, когда он встал, а его лицо покраснело. Его глаза тоже были красными и слезились. Он был в по-настоящему плохом настроении, хотя я и не знаю почему. Как только я вошел в дверь, он побежал ко мне с криками, обвиняя в том, что я опоздал, хотя я и знал, что пришел до комендантского часа. Он толкнул меня в дверь, и та захлопнулась. Отец начал бить меня по голове и телу, а мама стояла позади него, кричала и тянула за руку. Я согнулся пополам и упал на пол, не потому, что он побил меня, а потому, что пытался защититься. Я накрыл голову руками.
Папа дважды ударил меня по ногам, а потом остановился. Скорее всего, он просто устал, а не сжалился надо мной, испугавшись, что делает мне больно. Теперь его лицо стало еще краснее, даже багровее, чем раньше. Он дышал с присвистом, его рот открывался и закрывался. Наконец он мне сказал: «Просто убирайся с глаз долой. Не хочу тебя видеть». Я побежал наверх и забаррикадировался в своей комнате, подсунув стул под ручку. Я завернулся в пуховое одеяло и сел на пол, прислушиваясь, пытаясь понять, не делает ли он больно маме, но я ничего не слышал и в результате заснул.
Я подумывал позвонить в полицию, но обычно от этого все становится только хуже. Они уже дважды приходили в дом, насколько я знаю, когда мама и папа ссорились, но они ни разу не арестовали папу, а позже он всегда находил способ сделать маме еще больнее. Не могу точно вспомнить, когда это было. Один раз три года назад, наверное, а еще один на прошлое Рождество, потому что папе не понравилось, что мама больше внимания уделила моим подаркам, чем его.
На следующее утро я проснулся очень рано, потому что мама постучала в дверь. Я заснул на полу. Открыв дверь, я увидел, что на ней та же одежда, что и прошлой ночью. Она вся помялась, словно мама в ней и спала, и пахла она немного странно. Мама ничего не говорила, просто прижала палец к губам, показывая, что нужно вести себя тихо, зашла в мою комнату и стала собирать мою одежду. Этим пришлось заняться мне, поскольку она не знала, что я хочу взять. Мама сидела на кровати. Я оделся, и мы пошли вниз. Проходя мимо их спальни, я слышал папин храп. Мама открыла парадную дверь, и мы вышли на улицу. Она дала мне пятьдесят фунтов и прошептала: „Я в порядке. Возвращайся в школу. Я позвоню тебе вечером“. Я поцеловал ее на прощание. Тогда я видел ее в последний раз. Она так и не позвонила мне, хотя обещала, и когда я попытался позвонить ей, то включилось голосовое сообщение. Заведующий интернатом рассказал мне о произошедшем после занятий в понедельник.
Я любил папу, но мне не нравилось, когда он злился и кричал на меня и маму. Знаю, что я был не тем сыном, какого он хотел бы иметь, потому что я часто болел, а ему нужен был тот, кто будет любить футбол и регби и крикет летом. Мне нравится заниматься этим спортом, но не сильно, и я так и не попал в команду A или даже B. Он называл меня жалким и говорил, что это хуже, чем если бы у него была дочка. В ту субботу он ударил меня не в первый раз, но этот случай точно был самым худшим.
Я был рад пойти в школу-интернат, потому что больше не хотел слушать их ссоры. Я очень волновался, что мама не со мной, что я не мог присмотреть за ней, но она сказала, что ей будет грустно, если я останусь дома и стану свидетелем всего происходящего.
Я не видел маму после смерти папы. Знаю, ей не позволяли со мной видеться, а я был не против оставаться в школе. Все здесь очень добры ко мне.
Жаль, что они не развелись много лет назад. Мне казалось, что они ненавидели друг друга, и я не понимаю, почему они продолжали жить вместе. Возможно, если бы они развелись, все было бы лучше. Я не хотел, чтобы они расставались, но, если бы они это сделали, папа мог бы быть все еще жив, а мама не оказалась бы в тюрьме».
Я кладу заявление на стол, и последние слова все вертятся в моей голове. Я снова смотрю на фотографию Матильды. Мы с Карлом не убиваем друг друга, но нельзя не заметить яд в воздухе между нами. Подавляя ужас, чувство падения в пропасть расставания и ссор из-за попечительства и финансов, я пытаюсь составить список практических шагов, которые мне нужно предпринять. Возможно, пришло время стать храброй, вырваться из этого тупика. Должно быть, наш дом сейчас немало стоит, учитывая, что цены поднялись. Мы могли бы продать его, разделить прибыль. Я могла бы купить квартиру где-нибудь подальше или что-нибудь снять. Если там будем жить только мы с Матильдой, то нам не нужно ничего большого. А наше сосуществование с Карлом уже невозможно. В голову пробирается мысль о будущем с Патриком, но я отбрасываю ее. Прежде всего мне нужно разобраться в нашей ситуации с Карлом.
Отбросив в сторону эти мысли, я перечитываю изложение Джеймса, отмечая все важные детали. Еще одна встреча с Мадлен, и она расколется, я уверена. Звоню Патрику позже в тот же день и делюсь своим мнением по поводу заявления. Мы недолго разговариваем. Его голос кажется теплым, словно он рад, что я позвонила. Потом я собираю бумаги по делу и иду домой. Прогресс в деле медленный, но, возможно, теперь я наконец-то куда-то двигаюсь.
Глава 16
На следующий день в два часа я приезжаю к дому Фрэнсин. Такое впечатление, что впервые она рада меня видеть, спешит приветствовать поцелуем, прежде чем вспоминает, что это профессиональные отношения, а не дружба. Мадлен не проявляет такой сдержанности, она вскакивает с дивана в гостиной и тепло меня обнимает. Я предлагаю перейти на кухню, потому что там будет проще разложить на столе документы.
– Вам дали копию изложения Джеймса?
– Да. – Голос Мадлен лишен эмоций, от возбуждения не осталось и следа.
– Хотя это изложение обвинения, мне кажется, что оно поддерживает вашу версию. Думаю, оно нам поможет. Если обвинение не вызовет его, а я думаю, они этого не сделают, мы сами сможем это сделать. – Я пытаюсь приободрить ее.
– Оно поддерживает мою версию, потому что я говорю правду о случившемся, – замечает Мадлен.
На мгновение у меня создается впечатление, будто она винит меня в том, что мне нужно подтверждение, но на ее лице нет злости.
– Конечно, я просто имею в виду, что с точки зрения…
– О, я знаю, Элисон. Не волнуйтесь. Однако так тяжело читать о его чувствах насчет тех споров… – Она опускает взгляд на стол, а потом заставляет себя снова улыбнуться: – Но это поможет, я уверена.
– Теперь у нас новое заключение психиатра, в вашу пользу, свидетельство врача и друга, а также изложение Джеймса. Медицинские записи также подтверждают эту историю. Все сходится, – говорю я все еще подбадривающим тоном.
– Но никто не видел, что случилось прошлой ночью. В воскресенье никого не было. Им придется решить, верят они мне или нет, да? – спрашивает она.
– Да. Но как я уже объяснила, другие свидетельства подтверждают историю за этими событиями. У ваших действий появляется причина, – говорю я.
– Я это понимаю. Можно мне снова взглянуть на свое заявление?
– Конечно.
Я вытаскиваю документ из стопки и передаю ей. Мадлен наклоняется и читает его, пока я просматриваю его копию, которая хранится в той же папке. Я знаю его наизусть, этот рассказ, составленный мной из разрозненных слов, которые она бормотала, пока мы вместе сидели в «Джасперс». Эта версия событий далека от той полуправды, что она рассказывала мне в первую встречу. Я так долго его изучала, что он запечатлелся в моей памяти: начало их отношений, первые проявления жестокости, медленные, коварные. Травмы, серьезные и не очень. Оскорбления, саботаж, плевки и царапины, таскание за волосы и использование самых чувствительных триггеров – стыда и унижения. Те случаи, когда она скрывала под макияжем синяк под глазом и говорила, что ударилась о дверь автомобиля. Оправдания, которыми она делилась с друзьями, врачом, другими родителями в классе Джеймса. Как она пыталась защитить Джеймса от всего этого на протяжении многих лет, уберечь его от ярости Эдвина и нести этот крест самой.
«Я больше не могла защитить Джеймса. Он рос, стал выше меня, почти ростом с Эдвина. Эдвин не хотел терпеть еще одного мужчину в доме. Однажды в начале мая этого года Джеймс возразил насчет чего-то. Не помню чего. Джеймс ушел, а Эдвин набросился на меня, бил и говорил, что я настраиваю Джеймса против него, что Джеймса невозможно контролировать и что ему нужно преподать урок. Я думала, что смогу успокоить ярость Эдвина, сказала, что, конечно, Джеймс уважает его, но, когда той ночью сын вернулся домой, Эдвин ударом сшиб его на пол и пару раз ударил ногами. Я стянула его с Джеймса, но знала, повторение этого происшествия – лишь вопрос времени. Я отправила Джеймса в спортивный лагерь практически на все летние каникулы, и, когда он вернулся осенью в школу, мне казалось, что все будет хорошо. По крайней мере некоторое время. Но сын настоял на том, чтобы вернуться домой в те выходные на вечеринку. Я изо всех сил пыталась отговорить его, но он не стал слушат