Полин кивает:
– Передам. Она волновалась о том, что ты подумаешь. Я убеждала ее, что ты будешь на ее стороне, но она мне не поверила. Если честно, она немного враждебно к тебе относится, но сейчас трудное время.
Это словно удар в живот. Я считала себя ее союзником, а теперь осознаю глубину своего незнания, вред, нанесенный моей эгоистичной глупостью. А потом в голову приходит другая мысль.
– Я понимаю, почему она так думает, но за последние пару дней я много чего узнала. Она может рассчитывать на меня во всем, пожалуйста, скажи ей это. Но, Полин, я тут подумала… Я получала анонимные сообщения, неприятные. Ты считаешь…
Полин долгое время молчит, а потом отвечает:
– Не знаю. По тому, что она сказала, трудно понять. Если получится, поговорю с ней. Но она сейчас не в том состоянии.
– Конечно. И все в порядке, это не срочно. Я бы просто хотела, чтобы это прекратилось.
– Понимаю, – говорит Полин.
– Спасибо, Полин. И пожалуйста, скажи ей, что я обеспечу ей любую поддержку, которая ей может понадобиться, если она этого захочет, – говорю я.
– Я рада, Элисон. Думаю, нам нужно присмотреться к тому, как мы помогаем нашим стажерам… Не хочешь этим заняться? Могу устроить встречу.
– Давай, конечно. Мы можем о них лучше позаботиться.
Попрощавшись с Полин, я закрываюсь в своем кабинете и сижу там как можно дольше. Мне сейчас не хочется быть среди людей. В животе неприятное чувство, руки трясутся. Я беру телефон, чтобы снова прослушать голосовые сообщения Патрика, посмотреть, смогу ли я понять по тону его голоса, в каком состоянии он был. А потом вспоминаю, что удалила их, машинально. Это касается и всех его сообщений, даже тех, что были похожи на любовные в тот короткий промежуток наших отношений между похотью и смертью. Я помню его силу, как больно мне было, что я чувствовала спустя несколько часов после того, как мы трахались. Мысль о том, что он мертв, кажется абсурдной, но когда я просматриваю записи в телефоне, то не нахожу ни следа его существования. Никаких совместных фотографий, никаких воспоминаний. У нас никогда не было Парижа. Мы и не заслуживали его.
Кто-то стучит в дверь. Это Роберт. Да, я пойду в паб, да, пойду сейчас. Нет, больше ничего не знаю, ничего ни от кого не слышала. Роберт на мгновение останавливает меня в дверном проходе и обнимает.
– Знаю, что вы были близки, – говорит он.
Я отстраняюсь и хмурюсь.
– Нет, не так. Я не намекал… но он дал тебе дело.
Я киваю… Так и было. Это все, что от него осталось.
Мы первыми приходим в паб и садимся в углу внизу, где Роберт забронировал столик. За этим же столом мы сидели в ту ночь, когда меня впервые посвящали в дело Мадлен, в ту ночь мы трахались и я разбила фотографию Матильды. Черт, это было стекло, а не зеркало. Так не должно было получиться.
Я заказываю бутылку домашнего красного, и мы быстро выпиваем ее. Роберт мрачен, и я знаю, что сама выгляжу так же: мы сжали челюсти, пытаясь противостоять тому, что на нас навалилось. Приходят другие сотрудники из конторы, клерки, солиситоры, один за другим заказывая бутылки дешевого вина. Сейчас не время переживать, что это не винтаж, мы залпом пьем уксус. После целой бутылки вина я все еще на ногах и язык у меня не заплетается. Некоторые люди слышали о новостном репортаже, и их слова проносятся по комнате. «Бедный машинист поезда». «Бедные женщины». «Бедный Патрик».
Комната мерцает, туман света окутывает лица людей. Это как в то время, когда можно было курить в помещении и лампочки на потолке сияли сквозь дымку. Я иду наверх с Робертом покурить. Никто из нас не знает, что сказать. Вернувшись вниз, я вижу, кто-то заказал еще и бутылку виски – Famous Grouse, такого же недорогого, как и вино. Я делаю глоток, потом еще один, и все еще алкоголь словно бы не влияет на меня. Я оглядываю сидящих за столом: свет перетек на головы людей и пульсирует во тьме вечера, как медуза. Ко мне поворачивается Санкар, которому нужно сказать что-то очень важное, но он зависает во мраке, приоткрыв рот. Хлоя проходит мимо него, и я поднимаю руку, а она машет в ответ и садится на другом конце стола. Я поворачиваюсь обратно к Санкару, но он уже закрыл рот, а Роберт снова наполнил мой стакан, поэтому я выпиваю и перестаю думать о разговорах.
Комната все еще мерцает, в ней установилось спокойствие, непонятное, учитывая ситуацию. Грехи Патрика были временно стерты его самоубийством, и все начинают делиться забавными случаями из жизни не идеального, но любимого нами человека. Мы качаемся под ритм общих эмоций, рассказываем истории о Патрике в суде с клиентами, и каждая из них чем-то отличается, но все они сливаются в одну.
– …та банда, у них была его визитка – это была одна из улик против него…
– …в тот раз в Гринвиче он сказал диджею Коннору отвалить. Если бы вы только видели лицо судьи.
– …один из его клиентов угрожал ему ножом, помните? А он просто засмеялся, а парень понял, какой он идиот, и просто убрал оружие…
Кто-то еще добавил бутылку к запасам виски, но теперь это Lagavulin – торфянистые пары застревают у меня в горле. Военные истории продолжаются: чем дольше мы сидим, тем слезливее становимся. Я встаю, чтобы пойти в туалет, все еще уверенная, что я трезва, но ноги подкашиваются, и я валюсь Роберту на колени. Он помогает мне встать, смеясь и подталкивая вверх. Я медленно иду в женский туалет, но он кажется таким далеким, раньше я этого не замечала. Стены кружатся вокруг меня. Попав в туалет, я какое-то время сижу, спустив колготки к лодыжкам, закрыв лицо руками и надеясь, что, если зажмурюсь, голова перестанет кружиться.
– Элисон, Элисон? Ты здесь?
Это Хлоя. Я встаю, натягиваю колготки и отзываюсь:
– Да, я здесь. Сейчас выйду.
Уединение помогло мне немного прочистить голову. Глаза болят, и я вытаскиваю линзы. Перед глазами плывет, но, по крайней мере, жжение исчезло.
Хлоя ждет меня у раковин. Она обнимает меня, и я неловко обнимаю ее в ответ. Чуть ли не задыхаюсь от ее приторно-сладкого парфюма. Аромат сильный, но, привыкнув к нему, под всем этим я чувствую запах самой Хлои, кислый пот, словно она не мылась несколько дней. Я нежно отстраняюсь. Только Богу известно, как сейчас пахну я. Порывшись в сумке, я достаю очки и надеваю их.
– Ужасно, это просто ужасно, – говорит Хлоя.
Я киваю.
– По крайней мере, он не страдал, – замечает она. – Все произошло быстро. Но вот бедный машинист…
Я пытаюсь не представлять себе эту сцену снова.
– Но мы должны быть храбрыми и продолжать жить. Он бы этого хотел.
Об этом мне сейчас думать легче.
– Ты рассказала Мадлен? – спрашиваю я и удивляюсь, как четко звучат слова.
– Да, она ужасно подавлена. – Хлоя смотрится в зеркало, наносит помаду и затем поворачивается ко мне с тем, что должно считаться улыбкой. Это скорее оскал-ухмылка, и я вижу, каких усилий она ей стоит. Я не комментирую следы помады на ее зубах. – Она хочет прийти и поговорить с нами как можно скорее.
– Хорошо, – отвечаю я.
– Я приведу ее в офис, и, возможно, мы сможем предварительно все обсудить. – Она вытирает нос. – Боже, я выгляжу ужасно. – Хлоя пальцами стирает помаду с зубов.
– Все очень сложно…
Я сама поворачиваюсь к зеркалу, сдвигаю очки на лоб и пытаюсь стереть остатки макияжа, забившегося в поры и морщинки на лице. Мои глаза такие же красные, как и у Хлои. Их голубизну скрывают слезы, волосы прилипли ко лбу. Я поворачиваю кран и брызгаю водой на лицо, отчаянно желая понять, смогу ли я вообще проснуться, избавиться от тупой боли, засевшей во лбу.
– Это так грустно… он мог столько всего еще сделать, у него было ради чего жить. Ну, только если бы он лучше себя контролировал. Фатальный недостаток. Он был таким хорошим начальником, вскоре я должна была стать полноправным партнером.
Боль всего происходящего изнуряет меня: грусть Хлои, мое собственное чувство вины. Это тяжело и трудно, и я просто хочу вернуться домой, принять душ, смыть виски и запах сигарет, посидеть с Матильдой на колене и прочитать ей сказку, упиваясь ее теплым чистым запахом, не испачканным печалью, предательством и ложью. Но это невозможно. Я сглатываю комок в горле и снова обнимаю Хлою, пытаясь не вдыхать ее парфюм.
– Мы еще не знаем всей истории, – говорю я.
– Да ладно тебе, Элисон, – отвечает она, и других слов не нужно.
Я больше не могу так.
– Наверное, мне вообще-то пора, – говорю я. – Это был долгий день.
Она приобнимает меня, притягивает ближе к себе и разворачивает нас к зеркалу.
– Я правда выгляжу чертовски ужасно, – замечает Хлоя. – Особенно рядом с тобой. Даже в такой ситуации ты выглядишь чудесно.
Я кривлюсь. Мы явно смотрим в разные зеркала – и я и Хлоя выглядим одинаково уставшими.
– Я кажусь совершенно убитой, – отвечаю я. – Удивлена, что мы все еще стоим на ногах.
– Нет, Элисон, я серьезно. У тебя такое лицо. Патрик всегда говорил, какая ты красивая. – Она крепко обнимает меня, прежде чем отпустить. – А какая теперь разница?.. Увидимся в офисе утром.
Я выхожу из туалета и забираю сумку. От компании остались только несколько человек, Роберт и Санкар поддерживают друг друга в сидячем положении, а Марк рядом с ними выглядит значительно трезвее. Я машу им и ухожу, медленно взбираясь по ступенькам, чтобы не споткнуться. Выйдя из паба, удивляюсь, как темно на улице. Уличные фонари уже сияют оранжевым в ночи, но тут я проверяю телефон и понимаю, что уже почти восемь.
Я иду вверх по холму, медленно переставляя ноги одну за другой и волоча за собой сумку. Пытаюсь идти прямо, но я пьяная, слишком пьяная. Поиск слов для утешения Хлои забрал последние остатки моего мужества. Уличные фонари танцуют надо мной, и их огни тускло отражаются на мокром от недавнего дождя тротуаре. Я возвращаюсь в отель и залезаю в кровать все еще в костюме, вспоминая, прежде чем вырубиться, что сегодня я даже не пыталась связаться с Карлом.
Глава 22
На следующее утро я приезжаю в офис к десяти. Хлоя отводит меня в бывший кабинет Патрика.