– Думаешь, ей стоит признать себя виновной? – сразу же спрашивает Хлоя, переходя к делу.
– Мне кажется, что это значит легко сдаться. Меня бы удовлетворило заявление о непреднамеренном убийстве, хотя вряд ли обвинение будет этому радо. Однако нам нужно прислать им версию стороны защиты и предложить такой вариант, посмотреть, что они скажут. Знаю, Мадлен не хочется, чтобы сын давал показания.
– Да.
Хлоя пролистывает бумаги, лежащие перед ней, находит заявление и прочитывает его. Она сидит за столом Патрика. Привычный бардак убрали и пыль вытерли. Обычно он держал жалюзи на окнах и дверях закрытыми, а теперь они полностью подняты. Комната стала светлее.
– Ты веришь во все эти рассказы о ее муже?
– Это достоверно. У нее шрамы. И отчет врача подтверждает ее слова.
– Наверное, она очень расстроилась из-за произошедшего с Патриком, – говорит Хлоя и трет глаза.
Темные мешки под ними стали заметнее. Я собираюсь сказать, какой уставшей она выглядит, но потом передумываю. Знаю, что сама выгляжу не лучше.
– По крайней мере, он оставил после себя план, – говорит она.
– План?
– Патрик назначил меня вести его дела в том случае, если что-то с ним произойдет. Он принял это решение год или около того назад. Хотя не думаю, что кто-либо из нас ждал такого. – Она опускает голову, глубоко вздыхает и снова трет глаза.
– Нет, все очень сложно, – говорю я, понимая неловкость своих слов.
– Всю прошлую неделю так было… – Она снова делает глубокий вдох и смотрит на меня. – Ты веришь в эти обвинения? В то, что они говорили о нем?
Внезапно ее взгляд становится пронзительным, и я не понимаю, какой ответ будет правильным. Но в то же время…
– Это одна из тех вещей… Никогда нельзя сказать наверняка…
Хлоя качает головой:
– Да ладно, Элисон. Не надо притворяться. Мы обе знаем, каким был Патрик.
Я все еще не понимаю, чего она от меня хочет. Пожимаю плечами, чувствуя себя беспомощной.
– Вряд ли они это выдумали, – говорит Хлоя. – Прошлым вечером я хотела притвориться, что все хорошо, что мы просто оплакиваем ушедшего друга. Но, проснувшись этим утром, я поняла, что все не так.
Знаю, о чем она. Прошлый вечер был полон приливов и водоворотов, мгновений смеха с его и моими коллегами, когда они вспоминали Патрика, моментов, когда я снова думала о том, что он якобы сделал.
– Сложно сказать. Но ты знаешь репутацию Кэролайн. Не понимаю, зачем бы ей такое придумывать, – говорю я, – ничто не стоит прохождения через подобное.
Все это время я не отрываю взгляд от своих рук, сцепленных на коленях. Мне не хочется расстраивать Хлою, но это мое мнение. Закончив говорить, я смотрю на нее.
– Я согласна с тобой, – говорит она. – Не хочу, чтобы это было правдой… Но он кое-что сказал мне во вторник днем.
Я даже не подумала спросить ее, видела ли она Патрика до того, как он кинулся под поезд.
– Прости, я думала только о себе. Надо было спросить, видела ли ты его, – замечаю я.
– Я все утро вторника не могла с ним связаться, – отвечает Хлоя. – Не знаю, что он делал.
Я ничего не говорю. Патрик встречался со мной, и я его отвергла. Не хочу облекать это в слова.
– Это раздражало, потому что я кое-что хотела спросить о нескольких других делах. Но я справилась сама. А он пришел позже утром. Мы долго говорили и обсуждали все его дела. Он хотел, чтобы я побыстрее разобралась с ними. – Она начинает всхлипывать, вытирая слезы с лица.
– Мне жаль. Должно быть, это очень сложно, – говорю я, не желая прерывать поток ее слов.
– Нет, это глупо. Просто подумала, каким заботливым он был, организованным…
– Организованным?
– Он не хотел, чтобы его клиенты пострадали. Он убедился, что я обо всем знаю, и тогда попрощался. Поблагодарил меня за поддержку, за помощь. Попытался обнять меня и ушел. И, прежде чем вышел за дверь, развернулся и сказал, что только его и нужно винить. Он всегда знал, что он полное дерьмо, а теперь и весь мир знает об этом… – Попытка закончить предложение без всхлипывания лишило Хлою контроля. Теперь она плачет по-настоящему.
Я вспоминаю последнюю встречу с Патриком, как плохо он выглядел, как я повернулась к нему спиной.
– Знаешь, что самое худшее, Элисон? Самое-самое худшее? – спрашивает Хлоя, пытаясь вздохнуть сквозь рыдания.
Я качаю головой.
– Я не хотела верить Кэролайн Напьер. Конечно нет. Я годами работала на Патрика. Он всегда вел себя как настоящий джентльмен. Но после сказанного ею… я стала хуже думать о нем. И, должно быть, он это знал. Я не обняла его в ответ. Я была последним человеком, говорившим с ним, последним другом, и я не обняла его в ответ.
Я склоняю голову. Не могу дать ей отпущение грехов, на которое она надеется. Я тоже не обняла его, стояла застыв, когда он поцеловал меня в последний раз. Но он был один на платформе, он сам решил прыгнуть. И сам решил воспользоваться Алексией, девушкой в два раза младше его, сам решил проигнорировать Кэролайн, когда она сказала ему «нет».
– Это все его вина, Хлоя, – говорю я. – Он это сделал, на все наплевал. Не ты, не Кэролайн Напьер.
– Только если… – Хлоя начинает говорить, но ее прерывают.
– В чем его вина? – Это Мадлен.
Мы с Хлоей обе подпрыгиваем, быстро берем себя в руки.
– Здравствуйте, – говорю я, вставая и подходя к ней.
Я протягиваю руку, и она пожимает ее. Я провожу Мадлен в комнату для переговоров, а Хлоя приветствует ее из-за моей спины. Я усаживаю Мадлен за стол.
– Это было огромным потрясением для нас всех, что Патрик у… – начинаю я.
– Ничего не говорите, – прерывает меня Мадлен. – Я этого не вынесу. Знаю, что о нем говорят, но со мной он был очень милым…
Теперь я смотрю на нее и вижу, что ее лицо еще бледнее, чем обычно, а глаза тоже красные. Ее, мои, Хлои – полка женщин Патрика, оплакивающих его уход. Или что-то вроде того.
– Знаю, это ужасно.
– И это правда было самоубийство?
– Так говорят, но, конечно, пока еще нет результатов следствия и отчета судмедэксперта, – говорю я.
– Я видела «Ивнинг стэндарт», но эти обвинения не могут быть правдой, да? – Ее голос дрожит, но есть в нем какая-то нотка, что-то почти незаметное, отчего мне не хочется продолжать дальше этот разговор.
– В данный момент я больше ничего не знаю, – говорю я.
– Но у вас же должно быть свое мнение на этот счет, – не отстает она.
– Правда нет, Мадлен. Я так же поражена этим, как и все, – отвечаю я.
Она открывает рот и закрывает его снова. С меня хватит ее вопросов.
– Нам нужно думать о вашем деле, – говорю я.
– Мне все равно. Какой смысл?
– Вы знаете, какой смысл. Подумайте, сколько сил Патрик в него вложил. Он бы не хотел, чтобы вы сдались, – нетерпеливо говорю я.
Если мы все можем продолжать жить, то почему для Мадлен это так сложно? Мы знали его дольше. И вряд ли она вообще его знала.
– Наверное, нет. Но без его поддержки, я не смогу через это пройти, – отвечает Мадлен, заламывая руки.
Честно говоря, она выглядит искренне расстроенной. Впервые ее одежда, джинсы и кремового цвета кофта, помята, а на воротнике виднеется пятно.
– Я буду там, как и Хлоя, – замечаю я.
– Она мне не нравится. Она не понимает, не работала над этим делом с самого начала. Патрик видел меня в тюрьме в худший момент моей жизни.
Меня пронзает вспышка гнева. Мне платят не так много, чтобы разбираться с подобным. У нее все еще тот же барристер и совершенно компетентный солиситор, пусть даже не он изначально занимался ее делом.
– Послушайте, Мадлен, я понимаю, что для вас это шок, но нам нужно быть прагматичными. Версию защиты нужно подать в конце этой недели. Я работала над вашим делом с самого начала. Смерть Патрика – это грустно, но в действительности никак не влияет на то, что будет с вами.
– Не могу поверить, что вы настолько бессердечны. Я думала, что вы-то точно поймете, – говорит она, явно намереваясь вытянуть как можно больше драмы из произошедшего.
Но тут Мадлен начинает плакать, тихо, но по-настоящему. Ее лицо искажается, а мой гнев исчезает, его заменяет стыд. Мне надо быть помягче.
– Простите, я просто пытаюсь тоже держаться. Это ужасное потрясение, – говорю я.
Мадлен выпрямляется, словно собираясь с силами:
– Мне тоже жаль, я ничем не помогаю. Не хочу тащить все это в суд, особенно Джеймса. Я сделаю все, чтобы защитить его, честно.
– Возможно, и не придется. Есть маленькая вероятность, что обвинение примет заявление о непреднамеренном убийстве. Вам также придется поговорить с их психиатром, но если он придет к тому же заключению, что и мы… А если и нет, отчет Джеймса не вызовет споров.
– Я не хочу, чтобы его вообще допрашивали, – говорит Мадлен. – Мы или кто-то другой. Мне не нравится мысль о том, что ему придется давать показания.
Я беру блокнот и начинаю листать его, пытаясь выиграть дополнительное время, чтобы обдумать свои следующие слова.
– Знаю, что он свидетель обвинения, но его показания помогут нам. Они в общем и цел ом подтверждают наличие домашнего насилия. И конечно, нападение Эдвина на него в тот последний день имеет большое значение. Так что…
– Мне это совершенно не нравится, – говорит Мадлен. – Это уничтожит Джеймса, ведь ему придется давать показания против матери. – Она качает головой – Я не могу так поступить, не хочу, чтобы ему пришлось это делать. Не хочу, чтобы ему пришлось лгать.
– Но он же говорит правду, разве нет? – спрашиваю я, ерзая на стуле.
Я не понимаю. Смотрю на нее пристально, и на мгновение она встречается со мной взглядом, прежде чем опустить глаза. Что-то меняется в ее лице.
– Мадлен, – говорю я.
Она делает глубокий вдох.
– Я не хочу, чтобы Джеймс давал показания. Мне нужно защитить его, – говорит она. – Наверное, лучше признать вину.
– Ладно, – отвечаю я. – Я понимаю это. Просто хочу, чтобы вы кое о чем подумали. Вы хотите защитить Джеймса, понимаю. Суд может пугать. Особенно ребенка. Но…