з горла. Я закрыл глаза. Мне было тошно.
Я очень надеялся, что мы избавились от всех шестерок.
В этом дворике босанова звучала очень громко. Я слышал шепот на португальском языке, музыка умиротворяла, призывала расслабиться, околдовывала.
За огромными распахнутыми дверями я видел пустой холл. Пол, вымощенный розовой плиткой, вел к центральной лестнице. Мне не терпелось подняться наверх и вырвать сердце у злых сил.
Я вернулся в белую комнату, закрыл за собой дверь, переступил через труп Лусии и перешел к делу:
– Когда ты в последний раз видел хотя бы одного Талтоса, живого или мертвого?
– Может быть, месяцев девять назад. Довольно часто мне казалось, что я слышу голоса Миравиль и Лоркин. Однажды я проснулся и увидел вон там, на берегу, Миравиль и Родриго. Возможно, их тоже взяли в плен эти безбожники. Миравиль была милой и своеобразной – этакая разновидность Талтоса-идиота. Если вы играете с Миравиль в теннис, она хочет, чтобы вы выиграли! Конченая идиотка. Ее просто держать в плену. Лоркин достаточно хитра, чтобы не демонстрировать свою истинную сущность, к тому же невероятно красива. Рыжие волосы, как вот у бабули. Я видел Лоркин. Но жива ли она? Кто знает…
– Не называй меня так, – шепотом сказала Мона и холодно улыбнулась Талтосу. Казалось, она вот-вот сорвется. – О, я понимаю, ты со всем уважением так меня называешь. Ты ведь такой внимательный, от рождения преисполнен любви к окружающим. Но меня бы устроила «Великолепная Мона», или «красавица», или «дорогая моя», или «милашка», или даже «возлюбленная». Назовешь меня бабулей еще раз – я прикую тебя обратно к стене.
Очередной смешок.
– Хорошо, милашка, – согласился Оберон. – А я и не догадывался, что ты здесь главная. Я думал, эта позиция занята вон тем белокурым красавчиком.
– Где комната Отца и Матери? – спросил я.
– Апартаменты в пентхаусе, – сказал он. – Поверьте, их наверняка давно выбросили в море.
– Как по-твоему, сколько людей сейчас в главном здании? Я убил всех мужчин в этом крыле плюс одну женщину.
– Какой ты, однако, раздражительный! – вздохнул Оберон. – Откуда мне знать? Попробую угадать. Родриго, два его телохранителя, может быть, какой-нибудь недоумок или два в качестве прислуги и, может быть, может быть… Миравиль и Лоркин. На первом этаже, в апартаментах для новобрачных, бывают вечеринки, когда Родриго в отъезде. Это его дом. Этажом выше главные апартаменты с видом на море. По крайней мере, так мне говорила его мать, – Талтос указал на мертвую Лусию. – Я бы с удовольствием пристрелил какого-нибудь подонка, если, конечно, вы не убили их всех.
– А женщины? Родриго привозит сюда женщин? Могут быть у него в гостях ни в чем не повинные люди?
– Это маловероятно. – Оберон склонил голову набок. – Если там есть гости, они все мерзавцы. Этот остров – укрытие, база. Поэтому меня и не покидала надежда, что я еще увижу Миравиль и Лоркин. Знаешь, самки Талтосов очень… как бы это сказать… горячие. Потом неизбежно небольшое кровотечение, но это потом, и с этим можно жить. А молоко! Позвольте заметить, их молоко просто великолепно. Люди могут использовать их до посинения.
– Хорошо, подождешь нас здесь. Не стреляй ни в кого без нужды, и мы вытащим тебя отсюда. Мона, Квинн, нам пора.
– Я не намерен сидеть здесь без дела. – Оберон поправил пистолет за поясом. – Я иду с вами. Я же сказал, что хочу пристрелить какого-нибудь подонка или двух. Кроме того, если Миравиль и Лоркин живы, я хочу их увидеть. Они мои сестры, благодарение Господу. Вы думаете, я буду сидеть здесь и слушать, как свистят пули?
– А ты не можешь определить по запаху, здесь они или нет? – спросила Мона.
Оберон тихо рассмеялся.
– Запах есть у самцов Талтосов, бабушка. Тебе следовало бы подучиться, когда размножалась.
– Именно это я и пытаюсь сделать. – Мона заплакала. – Спасти и обучиться. Оберон, бесценный мой! Я проделала долгий путь, чтобы найти тебя, мой благословенный маленький отпрыск. Какое счастье, что мы встретились. Но предупреждаю в последний раз: еще раз назовешь меня бабушкой или бабулей, я дух из тебя вышибу.
Оберон издевательски расхохотался в ответ.
– Отлично, милашка. Буду следить за языком. А ты великолепна.
Оберон встал и по-кошачьи потянулся. Потом криво улыбнулся Моне:
– Твои блистательные, ловкие и совестливые кровопийцы отобрали сотовые телефоны у своих жертв? Я хочу позвонить Роуан Мэйфейр.
– У меня свой есть, – сказал Квинн. – И я действительно подобрал парочку. Но звонить еще слишком рано. Займемся делом.
– Что ж, идем, сладкая малышка. – Оберон предложил Моне руку. – Убьем Родриго, чтобы он мог воссоединиться со своей матерью. А потом вернемся за Хуаном Диего.
– Почему он так тебе нравится? – поинтересовался я.
– Кто – Родриго? – переспросил Оберон и удивленно поднял брови. – Уверяю тебя, он вызывает у меня отвращение.
– Нет, святой Хуан Диего, – пояснил я.
– Ах! – Талтос рассмеялся. – Я тебе рассказывал. Я был в соборе Девы Гваделупской. Кроме того, когда Лусия рассказала мне о том, что его причислили к лику святых, я молился ему и просил его о чуде. – Глаза Оберона вдруг полезли на лоб. – Бог ты мой! – воскликнул он.
– В чем дело? – спросил я. – Что-то удивило Великого Циника?
– Разве ты не понимаешь? – Талтос был потрясен. – Святой Хуан Диего услышал мою молитву! Вы и есть чудо, которое он мне ниспослал!
Глава 26
Родриго не был грязным жлобом. В холле было чисто, ни клочка бумаги ни на стойке, ни в столе.
И тем не менее в отеле была безрадостная атмосфера, словно бы это место лишили смысла существования.
Огромная кухня. Усердно работающие посудомоечные машины, стойки чистые, если не считать подносы с посудой из тонкого фарфора с остатками лобстеров и рыбными костями, стаканы из-под молока и тому подобное.
Ни души.
– Разве вы не понимаете, что это означает? – спросил Оберон, глядя на грязную посуду. Он был уже не такой томный и даже немного возбудился. – Это еда Талтосов. Все белое. Очень похоже, что они наверху.
Я проверил кладовую. Коробки с сухим молоком, некоторые открыты, порошок рассыпан, чьи-то следы на полу, гора пустых банок из-под концентрированного молока.
– Может, объяснишь? – сказал я.
Талтос осмотрел кладовую и покачал головой.
– Не могу, – сказал он. – Разве что кто-то из них спускался сюда вечером, чтобы утолить голод. Такое возможно. Если у Талтоса нет молока, он его находит. Но давайте поднимемся наверх, там мои сестры! Я уверен.
– Не торопись, – остановила его Мона, глаза ее покраснели, голос все еще дрожал. – Это еще ничего не доказывает.
По широкой парадной лестнице мы поднялись в бельэтаж и вошли в просторное помещение, которое когда-то было библиотекой. Беспорядочно расставленные ноутбуки, стационарные компьютеры, стеллажи книг, карты, глобусы, телевизоры… Огромные окна с видом на море. И кругом пыль. А может, это был песок? Сверху доносилась громкая музыка. В эти комнаты явно никто не заходил.
– Когда-то здесь был настоящий рай, – сказал Оберон. – Вы представить себе не можете наслаждение, которое мне дарили эти комнаты. Господи, я ненавижу эту музыку! Может, нам разбить распределительный щиток, чтобы она заткнулась?
– Плохая идея, – сказал Квинн.
Талтос обеими руками держал пистолет, высокомерием от него и не пахло. Можно даже сказать, он был преисполнен энтузиазма. Но музыка раздражала его подобно стаям москитов – он без конца подергивался.
– Первым делом я расстреляю динамики, – заявил Оберон.
Мы поднялись по лестнице, покрытой ковровой дорожкой, по пути вычисляя местонахождение людей. Я почуял одного.
Центр занимали апартаменты с широким балконом, огороженным чугунными перилами над вестибюлем. Император собственной персоной восседал на укрытой золотым атласом кровати в правой части комнаты. На передней спинке кровати из отбеленного дерева были вырезаны наяды. Хозяин что-то быстро говорил по телефону. На нем были кожаные штаны, красная атласная рубаха открывала смазанную маслами мускулистую грудь, блестящие черные волосы зачесаны назад. Гладкое лицо и удивительно красивые глаза.
Толстый бежевый ковер, кресла, светильники. Двери в соседние комнаты открыты.
Как только мы вошли, хозяин отключил телефон.
– Оберон, сын мой, я тебя не ждал, – мелодичным голосом с легким испанским акцентом сказал он.
Потом он подтянул повыше одно колено и, радушно улыбаясь, оглядел всех нас с головы до ног. Педикюр у него был отличный, ногти отполированы до блеска.
– Кто это тут у нас? – спросил он в обезоруживающе дружеской манере. – Вечеринка должна быть в разгаре. Но сначала давайте знакомиться?
Он подхватил с кровати маленький черный пульт, и поток мурлыкающей музыки иссяк. Снова стало слышно, как бриз обдувает выходящую на море стену.
– О, Родриго, я так тебе благодарен, – с облегчением вздохнул Оберон. – Я повсюду искал источник этой инфернально слезливой музыки.
– Так вот почему мы размахиваем пистолетом? – дружелюбно поинтересовался Родриго. – А где моя мама? Ты не привел ее с собой? Не могу никого добудиться на всем острове. Меня все покинули. Пожалуйста, чувствуйте себя как дома! Располагайтесь! В баре найдется все, что вашей душе угодно. Миравиль! – вдруг крикнул он. – У меня гости! А откуда вы, не скажете? К моей пристани крайне редко причаливают корабли. Но я вам очень рад. Мы здесь ведем уединенный образ жизни, вы понимаете, я не могу пригласить вас остаться…
– Можешь на этот счет не волноваться, – сказал я, – мы скоро отчаливаем. Просто хотим пообщаться с Миравиль и Лоркин.
– Вот как? – скептически спросил Родриго и снова рявкнул: – Миравиль!
На этот раз небезрезультатно.
Она появилась слева от нас, определенно исключительное создание: около шести с половиной футов ростом, золотистые волосы, круглые голубые глаза, овальное лицо, детская, как у Оберона, кожа. На Миравиль было простое черное льняное платье без рукавов. Увидев Оберона, она вскрикнула и бросилась к нему в объятия. Он еле успел заткнуть пистолет за пояс.