идеть Оберона и Миравиль. А вот Морриган…
– Идем, моя бесценная Офелия, – сказал Квинн. – Поднимемся к небу, малышка, последуем совету возлюбленного босса. Мне знаком этот маршрут по забегаловкам с музыкальными автоматами и бильярдными столами. Сделаем «по глоточку» с дальнобойщиками и ковбоями. Можем потанцевать под «Дикси чикс», а потом нам попадется какой-нибудь парень с выгоревшей дотла душой, мы заманим его на какую- нибудь темную автостоянку и перегрызем ему глотку.
Мона не смогла сдержаться и рассмеялась.
– Звучит брутально и основательно.
Квинн потянул ее за руку. Мона наклонилась ко мне, нежно обняла и поцеловала.
Я был несказанно удивлен.
– Моя маленькая фея. – Я прижал ее к себе. – Ты еще в самом начале Пути Дьявола. Впереди тебя ждут удивительные открытия. Будь умницей. Не зевай.
– Но как все-таки настоящие вампиры общаются в Интернете? – абсолютно серьезно спросила Мона.
– Откуда мне знать, сладкая моя? – пожал я плечами. – Я еще не восстановился после первой встречи с паровозом. Он меня чуть не переехал. А почему ты думаешь, что вампиры вообще хотят общаться?
– Не смейся надо мной, – попросила Мона. – В общем, ты не хочешь, чтобы я создала свою веб-страничку.
– Совершенно верно, – мрачно согласился я.
– Но ты же опубликовал «Хроники»! – возмутилась она и подбоченилась. – Что на это скажешь? Мне интересно, как ты будешь оправдываться.
– Этот вид исповеди известен с незапамятных времен, – сказал я. – Берет начало в Древнем Египте. Книги незаметно проникают в мир. Распечатанный вымысел, фантазии. Их вдумчиво читают, передают из рук в руки. Если книги не нужны, их уничтожают, если чего-то стоят – они живут дольше, а потом оказываются в сундуках, на чердаках, на свалке… В любом случае, я не собираюсь ни перед кем оправдываться. Не лезь в Интернет!
– Ты меня не убедил, – сообщила Мона. – Но я все равно тебя люблю. А ты подумай о моей идее создать свою радиостанцию. Может быть, еще не поздно. У тебя будет своя программа.
– А-а-а-а-а! – взвыл я. – Я этого не вынесу! Ты думаешь, ферма Блэквуд – это весь мир. Это не так, Мона! Есть просто ферма Блэквуд и болото Сладкого Дьявола, поверь мне. И как долго, по-твоему, она будет нашей – твоей, моей, Квинна? Господи, с нами напрямую связалась та, кто подсказала нам, где искать Скрытый народ, мы получили электронное письмо из Центра Мудрости, а ты все талдычишь о веб-сайтах! Убирайся с глаз моих! Не выводи меня из себя!
Кажется, мне удалось ее немного напугать. Мона была так измучена, что непроизвольно отшатнулась, когда я повысил на нее голос.
– Разговор не закончен, возлюбленный босс, – сказала она. – Твоя проблема в том, что ты слишком эмоционален. Стоит мне тебя о чем-нибудь спросить, ты сразу взрываешься.
Квинн подхватил свою возлюбленную на руки и, напевая ей на ухо, сделал большой круг над террасой. Они исчезли из виду, а смех Моны еще звучал в ласковом вечернем воздухе.
Теплый бриз заполнил собой наступившую тишину. Далекие деревья начали свой плавный танец. Сердце мое вдруг тяжело застучало в груди, неприятный холодок пробежал по спине. Я поднял с пола статуэтку святого Хуана Диего и поставил его в центр стола. Я не стал ничего о нем рассказывать. Эх, маленький деревенский оборванец с бумажными розами, ты точно достоин лучшего воплощения.
Я погрузился в пучину. Пульсирующая ночь пела мне о небытии. Звезды рассыпались по небу, символизируя весь ужас нашей вселенной – разорвавшееся на мельчайшие куски тело убегавшего на чудовищной скорости от бессмысленного, лишенного понимания источника.
Святой Хуан Диего, избавь меня от этого! Сотвори еще одно чудо!
– Что с тобой? – тихо спросил Стирлинг.
Я вздохнул. Вдали виднелась белая изгородь пастбища, в воздухе чудесно пахло травой.
– Где-то я допустил промах, – сказал я. – Не смог сделать самое главное.
Я рассматривал своего визави.
Терпеливый Стирлинг, ученый англичанин, святой Таламаски. Человек, который сыт монстрами по горло. Безумно хочет спать и все же внимателен к собеседнику.
Стирлинг повернулся и посмотрел на меня. Умные живые глаза.
– О чем ты? – спросил он. – Что ты не смог сделать?
– Я не смог донести до Моны всю серьезность ее превращения.
– О, она все понимает.
– Ты меня удивляешь. Ты ведь не забыл, кто я. Фасад тебя не обманет. Твоя мудрость и твое великодушие не дадут тебе забыть о том, что скрывается под этой маской. И ты считаешь, что знаешь Мону лучше, чем я?
– Она перенесла одно потрясение за другим, – спокойно отвечал Стирлинг. – Что тут поделаешь? Чего ты от нее ждал? Ты знаешь, что она преклоняется перед тобой. А что, если она специально тебя дразнит? Это вполне в ее духе. Я не испытываю никакого страха за нее, когда она рядом, у меня не вызывает беспокойства ее недисциплинированность. Скорее даже наоборот. Я чувствую, что может наступить момент, когда ты оглянешься назад и поймешь, что где-то когда-то ее невинность была утеряна, а ты даже не можешь вспомнить, как это произошло.
Я думал о бойне на острове, о том, как безжалостно были уничтожены Родриго и его приспешники. О телах, которые были сброшены в море. Размышлял о небытии.
– Невинность – слово не из нашего лексикона, мой друг, – сказал я. – Мы не культивируем в себе это качество. Честь, да, я думаю, у нас есть, даже в большей степени, чем ты можешь себе представить. У нас есть принципы, да, и мужество нам не чуждо. Я научил ее этому, и временами мы способны вести себя достойно. Даже героически. Но невинность? Этим качеством мы не можем похвастать.
Стирлинг кивнул и откинулся на стуле, чтобы обдумать мои слова. Я чувствовал, что у него есть ко мне вопросы, но он не решается их задать. Что ему мешало – деликатность или страх? Этого я понять не мог.
Нас прервали, что, возможно, было и к лучшему.
Через лужайку шла Жасмин с кофе для Стирлинга. Она была в обтягивающем платье красного цвета и в туфлях на высоких каблуках.
– Gloria! Gloria! In Excelsis! – громко распевала Жасмин.
– Откуда ты знаешь этот гимн? – спросил я. – Здесь что, все сговорились и решили свести меня с ума?
– Что ты, конечно, нет, – сказала Жасмин. – Как тебе такое в голову могло прийти? Это католический гимн, ты разве не знал? Бабушка целыми днями распевает его на кухне. Говорит, в старые времена его пели на мессе в римско-католической церкви. Еще она говорит, что видела во сне, как Пэтси – в розовом ковбойском костюме, с гитарой в руках – поет этот гимн.
– Mon Dieu! – Холодок пробежал у меня по спине. Неудивительно, что Джулиен решил оставить меня в эту ночь в покое. Почему бы нет?
Жасмин разлила дымящийся кофе по чашечкам, мне и Стирлингу, поставила графин на стол, а потом поцеловала меня в макушку.
– Знаете, что мне прошлой ночью во сне сказала тетушка Куин? – радостным голосом спросила она, не убирая руку с моего плеча.
Я поцеловал ее шелковистую щечку.
– Нет. И что? Только, пожалуйста, аккуратнее, я на грани.
– Она сказала, что ее веселит то, что ты спишь в ее постели, сказала, что всегда хотела, чтобы в ее постели был такой красивый мужчина. И она все время смеялась. Бабушка говорит, что если мертвые смеются в твоих снах, значит, они на Небесах.
– Я тоже так считаю, – совершенно искренне сказал Стирлинг. – Кофе просто великолепный. Как ты его завариваешь?
– Допивай, – сказал я. – Ты на своей мощной «MG-TD»?
– Естественно, – подтвердил Стирлинг. – Если бы у тебя глаза были на затылке, ты бы увидел, что она стоит прямо перед домом.
– Я хочу, чтобы ты меня на ней немного покатал. Мне надо отвезти эту вещицу Оберону.
– А ты подержишь для меня этот графин и чашечку, пока я рулю? Жасмин, ты не возражаешь, если я их позаимствую?
– Вы не хотите взять блюдечко? Эти блюдечки – самая восхитительная часть сервиза времен королевы Антуанетты. Вы только взгляните. Сервиз на двенадцать персон прислал Джулиен Мэйфейр – презент «для семьи».
– Нет! – воскликнул я. – Только не Джулиен Мэйфейр.
– Да нет же, именно он! – возразила Жасмин. – У меня и письмо есть. Забыла передать Квинну. А Джулиен Мэйфейр был на похоронах? Я его никогда не встречала.
– Когда пришла эта посылка? – спросил я.
– Не знаю. Дня два назад? – Жасмин пожала плечами. – Сразу после того, как к нам присоединилась Мона Мэйфейр. Кто такой Джулиен Мэйфейр? Он бывал здесь?
– Что в письме? – спросил я.
– О, что-то о том, что он собирается регулярно посещать ферму Блэквуд и хотел бы видеть здесь его любимый сервиз. Что с тобой? Это чудесный фарфор!
У меня не было ни малейшего желания объяснять Жасмин, что Джулиен – дух и что этот самый сервиз фигурировал в заклятье, которое сотворил Джулиен несколько лет назад. Тогда он угощал ничего не подозревающего и еще вполне смертного Квинна горячим шоколадом и печеньем и рассказывал ему нудную историю о том, как он, Джулиен, совокуплялся с его прабабкой. Проклятый инфернальный дух!
– Тебе не нравится? – удивилась Жасмин. – А я правда считаю, что это восхитительный сервиз. Тетушка Куин была бы в полном восторге. Все эти розочки – это ее стиль. Ты же знаешь.
Стирлинг не сводил с меня глаз. Конечно, он знал, что Джулиен – призрак. Во всяком случае, ему было известно, что тот умер. Почему я скрывал визиты этого демона? Что меня смущало?
– Да, очень изысканный узор, – сказал я. – Стирлинг, давай, ты сначала выпьешь весь кофе, а потом мы прокатимся.
– Все нормально, я готов.
Стирлинг встал из-за стола.
Я не заставил себя ждать.
Повинуясь неопределенному порыву, я крепко обнял Жасмин и страстно поцеловал ее в губы. Она взвизгнула. Я зажал ее лицо в ладонях и заглянул в бесцветные глаза.
– Ты чудесная женщина.
– О чем ты грустишь? – спросила Жасмин. – Почему ты такой печальный?
– Печальный? Не знаю. Может быть, потому что ферма Блэквуд – всего лишь мгновение в вечности. Только одно мгновение. И оно промелькнет…