Я думал обо всем этом, когда шел к своему дубу, мечтал и вплетал в мечты поэзию. Я вырывал из украденных стихов куски и украшал ими свои грезы: «Пленила ты сердце мое, сестра моя, невеста… как чиста моя любовь». Разве у меня не хватает воображения? Разве не могу я помечтать? «Положи меня, как печать, на сердце свое».
Что из того, что я уловил запах смертного? Ферма Блэквуд – цитадель смертных. Кому какое дело, если Лестат, которого они с такой радостью приняли у себя, решил прогуляться? Но кто-то из них решил присоединиться ко мне. Я перекрыл доступ к своему сознанию. «Вся ты прекрасна, возлюбленная моя, и нет на тебе ни единого пятнышка».
Я подошел к своему дереву, ощупал рукой ствол.
Она была там, сидела на толстом корне и смотрела на меня снизу вверх. Ее белый халат был в пятнах засохшей крови, бейджик на кармане висел криво. Изможденное лицо, огромные голодные глаза. Она поднялась к моим ждущим рукам.
Я обнял ее, обнял это мягкое, горячее существо – и душа моя открылась.
– Люблю, люблю тебя, как никогда не любил. Моя любовь превыше мудрости, отваги, выше хваленого зла, любых сокровищ, выше самой Крови. Люблю тебя, сероглазая моя, всем своим робким сердцем, которое, оказывается, у меня есть. Драгоценная моя, моя волшебница, посвященная в тайны медицины, моя мечтательница, позволь, я только обниму тебя, поцеловать я не осмелюсь, не посмею…
Она встала на цыпочки, языком раздвинула мои губы…
«Хочу тебя, хочу всей душой. Ты слышишь меня? Ты знаешь, какую бездну я преодолела, чтобы прийти к тебе? В моей душе, кроме тебя, нет бога. Я принадлежала ненасытным духам, принадлежала монстрам, сотворенным из моей плоти и крови, я принадлежала идеям, формулам, великим замыслам, но теперь я принадлежу тебе. Я – твоя».
Мы легли на траву под кроной дуба на краю кладбища, где нас не могли увидеть звезды.
Я хотел ее всю, ласкал ее тело под жесткой хлопчатобумажной тканью, ее узкие налитые бедра, ее груди, ее бледную шею, ее губы, ее влагалище, такое влажное и ждущее прикосновения. Мои губы впились в ее горло, осторожно, так, чтобы только почувствовать, как пульсирует ее кровь, а пальцы доводили до оргазма. Она прижалась ко мне, застонала, тело ее напряглось… А потом она кончила и безвольно опустилась на мою грудь.
Кровь ударила мне в голову, застучала в ушах. Я хотел ее.
Но не двигался.
Мои губы прижались к ее лбу. Биение крови в моих венах причиняло боль. Эта боль достигла вершины одновременно с ее страстью. По мягким очертаниям ее губ и щек я постиг всю меру удовлетворения и покоя, а ночь еще была темной, и звезды тщетно пытались пробиться сквозь полог листвы над нами.
Она провела рукой по моему плечу, по груди.
– Ты знаешь, чего я хочу от тебя, – сказала она своим чудесным низким голосом, боль и отчаяние придавали ее словам особую выразительность. – Я хочу получить это от тебя, и я хочу тебя. Я перебрала в уме все благородные причины, чтобы отказаться от этого. Я выложила перед собой все нравственные аргументы. Мой мозг превратился в исповедальню, в кафедру, в нижние ступени портика, где собирались философы. Мой мозг был форумом. День за днем до полного изнеможения я работала в отделении экстренной помощи. Лоркин училась у меня, я – у Лоркин. Для Оберона и Миравиль мы создали специальные программы обучения. Ночами мы обговаривали предложения и формулировки, в которые их можно было бы поместить, чтобы их коллективное благополучие было институализировано, чтобы отношение к ним было благожелательным, чтобы стимулировать их… Но моя душа, моя душа оставалась непреклонной. Моя душа жаждет этого чуда! Моя душа стремилась к тебе! Моя душа всегда была с тобой. – Она вздохнула. – Моя любовь…
Тишина. Звуки болота. Песни птиц, которые просыпаются до рассвета. И шелест воды, и бриз, неуверенно подхватывающий с земли опавшие листья.
– Я не думала, что когда-нибудь снова смогу испытать это, – прошептала она. – Я не ждала, что это ко мне вернется.
Я почувствовал, как она задрожала.
– Мне казалось, что эта часть меня выжжена навсегда, – сказала она. – Да, я люблю Майкла и буду любить всегда, но эта любовь требует, чтобы я дала ему свободу. Майкл чахнет в моей тени. Он хочет и имеет право обладать простой женщиной, которая родит ему полноценного ребенка. А мы с ним оплакиваем нашу жизнь, которой не будет, потому что монстры овладели нами и разрушили нас. Мы слишком долго исполняли реквием.
А потом вспыхнул этот огонь. О, совсем не потому, что ты есть! Это способно вселять ужас. Это может вызвать отвращение! Нет. Он вспыхнул из-за того, кто ты есть. Твоя душа, слова, которые ты говорил, разожгли его. По твоему лицу я поняла: ты знаком с вечностью! Когда ты рядом, мой мир рушится. Мои ценности, амбиции, планы, все мои мечты рассыпаются. А моя любовь только укреплялась, она естественна и не знает страха перед тобой. Я хочу быть с тобой, хочу Крови, да, хочу, потому что это твоя Кровь, а все остальное превращается в прах.
Я ждал. Слушал, как бьется ее сердце, как кровь течет в ее жилах, слушал ее легкое дыхание. Я – разъяренный зверь, который столько раз вырывался из клетки и овладевал объектом желания, – смирял себя. Она была так близко!
Казалось, я держал ее в объятиях целую вечность.
А потом понял, что отпускаю ее. Я убрал ее ладони с моей груди и встал. Я отказывался от ее протянутых ко мне рук, отказывался, осыпая их поцелуями. Я оставил ее и один пошел к болоту. Мое тело стало холодным, таким холодным, словно зимний ветер продрался сквозь теплый воздух и вонзил в меня свои острые зубы.
В абсолютном одиночестве я стоял на краю болота, смотрел на всепожирающую трясину и думал только о ней. Я позволил воображению рисовать картины моей торжествующей любви, триумфального обладания любимой. Мир возрождается через любовь, и самые обычные вещи под влиянием простого желания вдруг начинают переливаться всеми цветами радуги и становятся привлекательными. Что значит для меня этот отрезок времени? Что значит место под названием ферма Блэквуд, если я не могу забрать ее с собой, не могу стряхнуть прах с ног и умчаться с ней в другие волшебные миры?
Ах, Лестат, какое отношение все это имеет к чистой любви? В чем блеск непорочной любви? Блеск самой необычной женщины, которая ждет тебя?
Не знаю, как долго я там простоял. Мои радужные мечты о дворцах и странствиях, о королевствах и будуарах любви были нереальными и постепенно все – и возвышенные, и менее значительные – исчезли.
А она ждала меня. Мудрая и терпеливая. Она сама наложила на себя проклятие.
Печаль захлестнула меня, чистая, как непорочная любовь. А вслед за печалью пришла боль, такая же неподдельная, как та, что я слышал в ее голосе, когда она говорила о своем окончательном выборе.
Наконец я повернулся спиной к болоту и пошел к ней.
Я лег рядом. Ее руки ждали меня. Ее губы ждали.
– И ты веришь, что такое возможно? – как можно спокойнее спросил я. – Веришь, что сможешь отвернуться от всех тех, кто не представляет свое будущее без тебя?
Она не ответила.
– Позволь мне уйти в вечность, – сказала она и вздохнула. – Я устала.
«О, я понимаю, действительно понимаю, ты так много сделала!»
Я подождал немного, а потом продолжил, осторожно подбирая слова:
– Ты веришь, что живущие сейчас смертные без твоей мудрости и проницательности поймут, как надо обходиться с Обероном, Миравиль и Лоркин? – спросил я. – Веришь, что эгоистичные ученые смогут окружить заботой такие чувствительные существа, такие взрывоопасные и такие прекрасные?
В ответ – молчание.
– Ты веришь, что Мэйфейровский медицинский центр может быть доведен до совершенства без твоего управления? – спросил я. – В твоем сердце еще живы величественные планы, смелые идеи еще не нашли своего воплощения. Кто примет скипетр? У кого хватит мужества? Кто единолично удвоил миллионное состояние Мэйфейров? Кто подобно гамма-ножу способен перемещаться от операционного стола к командам исследователей и архитекторов? Кто? У кого хватит дерзости развивать Центр? Кто сделает его в два, а может быть, и в три раза больше? У тебя есть годы, которые ты можешь этому посвятить. И ты знаешь об этом. Я знаю. Они в твоем распоряжении – чистые и целомудренные, а за ними стоит непреодолимая сила. И ты готова отвернуться от всего этого?
Тишина в ответ. Я ждал. Я прижал ее к себе, словно боялся, что ее украдут. Словно ночь угрожала нам. Будто это не от меня исходила опасность.
– И Майкл… – продолжил я. – Да, его надо освободить, но разве сейчас время для этого? Переживет ли он твой уход ко мне? Его все еще мучают кошмары. Судьба Моны разбила его сердце. Ты действительно готова бросить его? Ты способна написать ему записку? Способна сказать ему «прощай»?
Она все молчала. Я почувствовал, что больше не могу говорить. Мое сердце изнывало от боли, которую я никогда прежде не испытывал. Наши руки и ноги сплелись, мы принадлежали друг другу, мы были так близки, что даже ночь приглушила все свои звуки.
Наконец она едва заметно пошевелилась.
– Я знаю, – прошептала она. – Я знаю. – И снова: – Я знаю.
– Это не может произойти, – сказал я. – Это все, чего я хочу, но это не может произойти. Ты знаешь, что не может.
– На самом деле ты так не считаешь, – возразила она. – Конечно нет. Ты не можешь отказать мне! Ты думаешь, я бы пришла к тебе вот так, если бы не знала, что ты действительно чувствуешь?
– Ты знаешь, что я чувствую? – Я крепче прижал ее к себе. – Да, ты знаешь, как сильно я тебя люблю. Знаешь, как я хочу тебя, как хочу сбежать с тобой туда, где никто не сможет разлучить нас. Да, ты знаешь. В конечном счете, что для меня жизни каких-то смертных? Но разве ты не видишь, Роуан, что твоя земная жизнь прекрасна? Ты вложила в нее всю свою душу. С этим нельзя не считаться.
Она продолжала обнимать меня, уткнулась лицом мне в грудь. Я погладил ее по волосам.
– Да, – признала она. – Я старалась. Это была моя мечта.