Это были его последние слова. Больше Кривцуна никто не видел. Он выехал поздним вечером из своего дома и взял курс на ресторан «У дяди Сэма».
О странном исчезновении известного в городе бизнесмена писали в газетах, передавали в новостях по местному телевидению. Строили версии и догадки, кто ссылался на Библию, кто пенял на пришельцев из космоса, но об истинном положении вещей заикнуться побоялись.
Кручинина привезли домой на милицейской машине ночью, чтобы ни одна живая душа не пронюхала.
Была бурная встреча. Дети повисли на нем, как груши. Жена без конца утирала слезы и шептала себе под нос:
— Ой, не к добру это, не к добру!
— Сам знаю, что не к добру! — прикрикнул он на нее. — Но теперь ты меня уже не схватишь за ноги!
Потом он долго сидел в своих коврах перед телефоном, не решаясь поднять трубку. В пятом часу утра он позвонил Черепу.
— Разбудил?
— Ты вернулся? — зевнул в ответ Череп.
— Ты, я вижу, не рад.
— А чему тут радоваться? У нас полный п… безвластие! Кривцуна, говорят, «тарелка» на х… унесла! Свидетели даже имеются! — И в трубке раздалось несвойственное ему ржание.
Круча подождал, когда тот перестанет смеяться, и спросил:
— Ты — все? Успокоился? А теперь слушай меня. Бери Шалуна и — ко мне.
— Прямо сейчас?
— Прямо сейчас.
— Откуда вдруг такая спешка?
— Позже узнаешь. Сколько тебе дать на сборы?
— Через час буду у тебя.
— И не подъезжай к дому. Я вас подожду на перекрестке.
Больше сомнений быть не могло — босс «поставил» на войну.
— Давно бы так! — оценил этот шаг Череп.
«Видит Бог, я не хотел больше крови! — уговаривал себя Кручинин, намечая план операции. — Сегодня мы только осмотрим его владения — магазины, банки, рестораны. Шесть часов утра — подходящее для этого время. Черепа отправлю в Москву — пусть сделает то, что не успел сделать Ваня. Короче, обложим этого гада со всех сторон!»
Он незаметно, чтобы не разбудить жену и детей, выбрался из дома. С ночи выпал снег, и от этого на улице было светло. Но только на улице.
Он вышел за ворота, поеживаясь от холода, и побрел к перекрестку. В поселке — ни души, будто вымерло все. Он перешел дорогу и встал напротив своего дома, прислонившись спиной к полуобвалившемуся деревянному забору. Он вспомнил, кто живет за этим забором, — старый цыган, кормившийся сбором пустых бутылок. Ездил на своей дряхлой кобыле по дворам, звонил в колокольчик и истошно орал: «Бутилька! Беру бутилька!» «Где он? Не помер ли? Давно я его не видал. Раньше часто заходил лясы поточить. Ах, да! Нынче его охрана не пускает! Да и сам, наверно, не суется — видит, чем дело обернулось! Крут стал Федька — к нему не подступись!»
Федор Степанович закурил. От выехавшего из глубин памяти на дряхлой кобыле старика цыгана с колокольчиком на душе отлегло, потеплело.
«А не послать ли к чертовой бабушке весь этот цирк с его клоунами и акробатами?!» — пронеслась в голове у Кручи шальная мысль, но в конце улицы, там, где начинается цыганский поселок, уже сверкнули фары.
Он так и стоял, словно пригвожденный к полуобвалившемуся забору, когда они поравнялись с ним. Он узнал буденновские усы Шалуна и лошадиный профиль Черепа. Он не тронулся с места. У них тоже не было желания вылезать из машины.
— Такие люди — и без охраны! — еще успел поглумиться Череп.
И два автомата вскинулось к окнам машины.
— Сука ты поганая! — еще успел огрызнуться Круча. И от грохота выстрелов встрепенулись вороны, кое-где загорелся свет, в доме напротив заплакали дети.
Федор Степанович сделал три шага вперед, почему-то схватившись за живот, хотя не было на нем живого места и лицо уже превратилось в месиво. Он повалился на бок, и тогда автоматы смолкли.
Когда рассвело, белый снег под ним стал черным.
Она сразу же оказалась в просторном холле с полосатыми обоями, антикварным трюмо и бронзовым семисвечником. «А школьница-то неплохо устроилась!» — подумала Светлана.
Хозяйка квартиры встретила ее несколько растерянно. Вешала в стенной шкаф Светино пальто и дважды уронила.
— Ой, извините! Вы как сказали мне по телефону про Андрея, так у меня все из рук повалилось!
Лицо Кристины с первого взгляда показалось ей знакомым. «Где я могла ее видеть? В гости Андрей поэтесс не водил, и в цех поэтов меня никогда не тянуло! Может, в магазине? Денежки-то, как я погляжу, у нее водятся!»
Тем временем хозяйка провела ее в гостиную, сильно смахивающую на офисный кабинет, с кожаной мебелью и с картиной на стене. Они уселись, и тут Светлана хорошенько рассмотрела хозяйку на предмет украшений, но ничего особенного не углядела. Тонкие, длинные пальцы Кристины прекрасно обходились без благородных металлов. Мочки ушей, по-видимому, никогда не прокалывались. И только на изящной, высокой шее блестела золотая цепочка, исчезая под широкой черной футболкой с какими-то несуразными каракулями. «Банальный крестик! — решила про себя Светлана. — Вряд ли я видела ее в магазине, если, конечно, она не из тех дамочек, которые зашивают бриллианты в подушку!»
Они молчали с минуту, и тут вдруг Светлана поняла, что та рассматривает ее не менее внимательно, в особенности изумрудный гарнитур.
— Что будете пить? — прервала тягостное взаимное изучение хозяйка. — Чай? Кофе? Или что-нибудь покрепче?
— Что-нибудь покрепче.
— Джин? Виски? Коньяк?
— Виски.
— Тогда я сделаю со льдом. Хорошо? — И с этими словами она удалилась.
Светлана выложила на стол рукопись Андрея и хотела собраться с мыслями перед серьезным разговором, но ее отвлекли голоса в коридоре.
«Ты когда завтра придешь?» — это спросила хозяйка. «Не знаю. Может быть, в двенадцать», — ответила совсем еще молоденькая девушка. «Это слишком поздно. Мне в одиннадцать надо уехать». — «Ну, Кристина, мне ведь пилить через весь город! Значит, опять рано вставать?» — «Здесь поспишь. Кольку уложишь и сама тоже давай…» «Ладно. Буду в одиннадцать», — со вздохом согласилась та. И входная дверь захлопнулась. Потом откуда-то возник голос мальчика: «Мама, можно, я с вами посижу?» «Нет, Коля, с нами нельзя. У нас с тетей очень серьезный разговор. Иди в свою комнату и займись чем-нибудь». «Ну, мама!» — не отставал мальчуган. «Иди в свою комнату!» — еще жестче произнесла мать, и Светлана услышала, как мальчик нехотя прошаркал тапками по паркету, проходя мимо гостиной. Ей почему-то до боли в сердце захотелось взглянуть на него. Она даже встала из кресла, но увидела лишь тень, промелькнувшую в витраже.
Кристина внесла высокие стаканы с коричневатой жидкостью.
— У вас мальчик? Сколько ему? — поинтересовалась Кулибина, осторожно поднося стакан к накрашенным губам.
— Шесть лет. Это то, о чем вы говорили? — Кристина указала на рукопись.
— Да. Это все, что осталось от Андрея.
— Как это произошло?
Светлана рассказала ей только то, что хотела рассказать.
Они закурили. Полякова закинула ногу на ногу. Ее стройные бедра были обтянуты яркими лосинами. Она нервно покачивала ногой, на которой болталась поролоновая тапочка.
— С трудом в это верится. Кому он мог причинить столько зла? Совсем недавно он был у меня. В этой вот комнате…
— Пришел поболтать о поэзии? Вспомнить клубные вечера?
— Нет. Все выглядело довольно прозаично. Он попросил у меня денег взаймы. Я дала двести долларов, хотя знала, что все равно не вернет. Он уже тогда дошел до той черты, когда ходят из магазина в магазин, прикидывая, в каком дешевле четвертинка хлеба.
— Зачем же все-таки дали?
— Я знаю, что вы подумали. Андрей мне рассказывал еще во времена клуба, что вы ревнуете его ко мне. Многие тогда считали, что нас связывает не только поэзия. Целомудрие непопулярно в поэтических кругах. Представьте себе, за столько лет нашего знакомства Андрей ни разу даже не попытался приблизиться ко мне. Я была не в его вкусе. — Кристина сделала глубокую затяжку, пустила кольцами дым и неожиданно для Светланы вымолвила: — В его вкусе как раз были вы. Он не переставал вас любить все эти годы, несмотря на то, что сам же был инициатором развода.
— У меня создается впечатление, что вы обо мне знаете больше меня. — Светлана грустно улыбнулась.
— Андрей не отличался скрытностью. В последнее время он часто бывал у меня, хоть я и не пишу стихов уже лет пять. Мне всегда было с ним интересно. Он умел быть интересным собеседником. Вы, Светлана, его недооценили. Простите, что я вам это говорю. — Она не на шутку разволновалась, отставила в сторону недопитое виски, обхватила руками колено и заключила: — Вы и сами теперь это поняли, если хотите издать его стихи.
— Да. Наверное, — с трудом призналась гостья. — И хочу, чтобы вы мне в этом помогли. И по возможности не бросая в лицо упреков и обвинений. Моя жизнь — это моя жизнь, а ваша — это ваша…
— А у него уже нет никакой, — мрачно закончила Кристина и закрыла глаза. И вся вдруг напряглась так, что пальцы, окольцевавшие колено, побелели, а бледные губы, наоборот, начали розоветь. Потом отвернулась, смахнула слезу, взяла со стола стакан и залпом выпила содержимое.
— Да что вы, Кристина! Уж не меня ли хотите обвинить в гибели Андрея?
— Нет-нет! — замахала руками Полякова. — Не обращайте внимания. Просто меня с ним многое связывало, и в трудную минуту я не смогла ему ничем помочь, кроме этих жалких долларов.
— Вы полагаете, ему можно было чем-то помочь?
— Он приходил ко мне за помощью в последний раз. Его коммерция накрылась. Кроме всего прочего, донимала налоговая инспекция. Они нашли у него какой-то скрытый доход в размере пятнадцати тысяч рублей и выписали штраф на пятьсот тысяч. Андрей уплатил и остался ни с чем. Жил в своей убогой комнатенке, испытывая крайнюю нужду. К соседям обратиться не мог, потому что находился с ними в затяжной ссоре.
— У него в гостях вы тоже бывали?