— Почему? — не понял Геннадий.
— Не догадываетесь? Он, видимо, принял меня за убийцу или преследователя. И шарахнулся так, будто предчувствовал что-то. От чумы так не шарахаются. Испортил мне настроение на весь вечер.
— Так вы, значит, остались на месте? — уточнил Гена.
— Конечно.
— И быстро нашли еще русского?
— Тут же! — рассмеялся Алексей Петрович. — Не так уж их здесь мало! Слава Богу, дают заработать на хлебушек!
— Но с этим, со вторым, тогда тоже вышла осечка.
— Откуда вы знаете? — удивился тот, но вдруг до него стало что-то доходить. Лицо исказилось, он тяжело задышал. — Неужели? — прошептал Алексей Петрович.
— Вы сможете его описать?
— Конечно-конечно, — пробормотал тот. — Он небольшого роста. Волосы пегие. Очень коротко подстрижен, почти как вы. Лоб такой, знаете, характерный…
— Выпуклый?
— Да-да, выпуклый, и надбровная часть весьма зловеще смотрится. О глазах, увы, ничего не могу сказать. Не помню. Нос тоже… Вот руки примечательные!
— Длинные пальцы?
— Вот именно! Сам вроде невелик, а пальцы поразительной длины…
— Когда же вы успели его рассмотреть? Ведь он наверняка в тот вечер торопился!
— Еще как! Бросил мне на ходу: «Некогда, родимый! В другой раз!» — и бежать. Но в тот вечер я его не впервые встретил. Буквально за день или за два — точно уже не припомню — он с удовольствием принял мое предложение, и я довел его до самого ресторана, так же как вас.
— И вы, конечно, спросили — из каких он мест?
— Спросил… Только он мне назвал совсем другой город. А вот какой? Дай Бог вспомнить!
Геннадий не мешал ему вспоминать. Они медленно брели к русскому ресторану, но голода он уже не испытывал. Ему хотелось теперь только одного — побыстрей вернуться домом.
— Вспомнил, — хлопнул себя по лбу зазывала. — Он назвал Нижний Тагил. И звали его просто — Иван Иванович!.. Хотя имя-отчество он, возможно, придумал, — уже менее восторженно предположил Алексей Петрович. — Я сразу приметил, что оно не соответствует инициалам на его руке…
— Вы запомнили буковки? — почти закричал Геннадий.
— Разумеется, — с достоинством ответил тот, — на руке у него было вытравлено «А. Р.»! Кто бы мог подумать! Показался мне таким милым человеком! И одет прилично. В разговоре, правда, проскальзывала зона, но кого теперь этим удивишь? Особенно в Лондоне!
— А о чем вы с ним говорили?
— Ни за что не догадаетесь! — с гордостью заявил Алексей Петрович. — Мы говорили о русской живописи!
— Что? — Это сообщение потрясло Балуева больше, чем все остальное.
— Представьте себе, — радовался произведенному впечатлению Алексей Петрович, — этот пресловутый Иван Иваныч интересуется «Миром искусства». Обожает Сомова и Бенуа. Даже посетовал, что многие картины вывезены из России… Вот вам и ценитель русского искусства! Что ж это творится, православные?..
После такого нокаута кусок в горло не лез. Геннадий склонил голову над порцией нетронутых блинчиков. Легкий парок не возбуждал аппетита, а только жег лицо.
Через час Балуев уже сидел в кабинете с глобусом и смаковал кофе, настоящий бразильский, с настоящим гавайским ромом, так утверждал хозяин кабинета сэр X. Он раскуривал очередную сигару, и его обтянутое пестрым жилетом пузо ни в чем не уступало глобусу.
— Я знал, что ты еще заглянешь ко мне. — Жгучечерные бакенбарды раздвинулись — сэр X улыбнулся. — И не ради приличия или почтения к моей скромной персоне, — продолжал он. — Тебя интересует твой товар. Это естественно.
«Что-то он темнит, — закралось у Геннадия подозрение, — вчера он был не столь велеречив!»
— Мои ребята хорошо поработали вчера и сегодня. — Он сделал паузу.
Балуев молчал, хотя понимал, что от него чего-то ждут.
— К сожалению, могу только огорчить, — развел руками итальянец и сделал печальное лицо. Но глаза его выдавали — в них бушевало пламя. — Увезти побрякушки из Англии он не мог?
— Слишком рискованно.
— А, скажем, продать частному лицу, не ювелиру?
— Кто же купит? Надо по крайней мере разбираться в изумрудах. И какое может быть доверие к русскому?
— А если он продал соотечественнику?
Геннадия все больше раздражала эта викторина, и он сказал:
— С тем же успехом можно задаваться вопросом: «Есть ли жизнь на Марсе?» Не думаю, чтобы убийце было выгодно так долго держать их у себя. А его хозяевам — так долго держать человека в Лондоне. Возможно, у них есть какой-то человек, который постоянно проживает здесь. Но и ему вряд ли доставляет огромное удовольствие хранить чужие драгоценности. Или он такой нерешительный? Напрашивается единственный вывод.
— Какой? — поднял свои густые черные брови сэр X.
— Мой товар — у тебя! — выпалил Геннадий.
С хозяином случился припадок смеха. Балуев же продолжал спокойно попивать кофе.
Сэр X хохотал долго и нервно. Его пузо ходило ходуном в такт маятнику старинных часов, висевших на стене. Когда из часов выскочила птичка и сообщила время, Балуев поднялся и направился к выходу.
— Мы могли бы договориться, — услышал он хриплый голос за спиной. — Твой хозяин думает, что побрякушки пропали, и пусть так думает. О нашей сделке никто не будет знать. Я дам тебе половину. Это немалые деньги.
— Кто принес побрякушки? — резко обернувшись, спросил Геннадий.
— Одна русская девчонка, — признался итальянец. — Она не может быть убийцей. Это явная подставка. Тут не найти концов.
— Когда она приходила?
— Вчера. После твоего ухода. Мои люди все проверили. Она жена дипломата. Там не подкопаешься.
Я назвал ей смехотворную сумму — она согласилась. Выдал только мизерную часть, остальное пообещал после реализации. Девчонку на днях вышвырнут из Англии. Мои люди хорошо поработали. Так что? — Бакенбарды опять поплыли. — Ты согласен на половину?
— Нет! — отрезал Балуев. — Перечислишь все в Будапешт. И впредь не советую мелочиться, если не хочешь потерять поставщика.
На этот раз хозяин не провожал его до двери, не интересовался погодой на Урале и здоровьем детей.
Расставаться с Беном ему всегда было нелегко, а в этот приезд, такой недолгий и сумбурный, тем паче.
— Когда ты, наконец, приедешь к нам в гости?
Льюис отшутился, что боится холодов и мафии, но искусство требует жертв и он непременно прилетит хоть одним глазком взглянуть на коллекцию Володи, если, конечно, они запасутся достаточным количеством водки!
Он смеялся, а в глазах стояли слезы. И Геннадию тоже было невесело.
Он никак не мог взять в толк, что произошло, потому что в последнее время страдал ошеломляющими провалами памяти.
Он боялся признаться самому себе, что с ним творится неладное. Еще хуже, если это заметят окружающие. Окружающие ничего не замечали или делали вид. Дмитрий Сергеевич сидел, как обычно, в своем кабинете. От раздумий его отвлекали телефонные звонки и редкие посетители, с трудом добивавшиеся аудиенции у «крестного отца».
Стародубцев не терпел жалобщиков и просителей. И во всем искал себе выгоду. Только от Чушки ему не надо было ничего. И собака преспокойно дрыхла в кресле.
Вот и Кулибин дважды приходил к нему с просьбой. Дай, мол, какую-нибудь работу— пропадаю зря. Казалось бы, надо помочь. Как-никак школьный товарищ, почти родственник— одну бабу всю жизнь поделить не могли! А какой ему прок от поэтишки? Делать он ни черта не умеет, кроме как стишки строчить! Такой любую работу завалит!
Обиделся Андрюха — побежал к прокурору. Зачем, дурак, ему про изумруды растрепал? Хотел похвастаться? Так ведь писака как устроен? Что где услышит — сразу на бумагу! Вот он, гад, и заложил школьного товарища с потрохами!
А как в бега пустился — подписал себе смертный приговор! Такого здесь не прощают.
Разыскали беглеца быстро. Москва — не стог сена, а поэт — не иголка! И вот тут начались чудеса.
Он сразу решил, что Кулибину не быть жильцом на этом свете, но посчитал, что все же будет лучше, если он сам заберет свою писульку из прокуратуры. И поэтому послал в Москву Светлану. Но при этом, кажется, говорил кому-то, что Кулибина надо убрать при любом раскладе. Или не говорил? С кем-то он точно поделился своими планами, но с кем?
Прошел месяц с того дня, как убили Андрея, а Стар так и не решался честно спросить у своего помощника: «Наша работа?» Или: «Это был мой приказ?» Что подумает о нем криворотый? Босс окончательно сдвинулся? Так не пора ли ему сойти с дистанции?
Нет, так дела не делаются. Так можно стать клоуном! И все же он был уверен, что Андрея «замочили» свои ребята. Светлана же убедила его в обратном. И ему стало страшно. Только ей он признался в этом. А страшно ему давно.
Стародубцев нажал кнопку селектора. Ему ответили.
— Зайди ко мне, — приказал он.
Через минуту явился помощник. За последние годы он сильно раздобрел. И совсем не походил на того задиристого юношу, который дерзил Грому. Глаза потускнели, во рту красовалась пара золотых зубов, и только шрам возле рта по-прежнему напоминал о боевой молодости.
Он встал перед боссом по стойке «смирно». Таков был закон. Без разрешения хозяина никто не смел сидеть в его присутствии. В данном случае единственное кресло занимала собака, а значит, придется стоять.
— Твое мнение, — с ходу начал Стар, — кто пришил Кулибина?
— Откуда ж мне знать? — пожал плечами тот. — Я не мусор.
— Наши ребята не могли по пьяни погорячиться?
— Исключено.
— А люди Мишкольца?
— Вполне вероятно.
— Но ведь они уладили дела с прокурором?
— Месть. Такого у нас не прощают. Мы тоже с ним долго нянчились! А кому нужен стукач, который так много знает?
— Эй, полегче, дружок! — прикрикнул на помощника босс. — Он все-таки мой однокашник!
— Есть повод предъявить Мишкольцу счет, — усмехнулся тот.
— А если это не Мишкольц, если кто-нибудь третий? — возразил Стародубцев, использовав довод Светланы.