Дима же не отрывался от полуголых амазонок, завороженный ими, как гадюка факиром.
Она отбросила всяческие дипломатические ухищрения. Сколько можно ломать голову? Будь что будет! И спросила прямо, без разъяснений:
— Кто такой Фан?
Он резко повернул голову в ее сторону. Амазонки больше не волновали его.
— Откуда ты знаешь это имя? — Он старался говорить ровно, но выходило фальшиво.
Она сразу почувствовала смятение, в которое погрузили его эти три незамысловатые буквы.
— Не знаю, — соврала она. — Так возникло, ниоткуда. А припомнить, кто это, не могу. Может, ты знаешь?
— Первый раз слышу, — буркнул Стар и снова уставился в экран.
Амазонки подвергали мужиков нечеловеческим пыткам.
Он просидел так минут десять. Она внимательно наблюдала за его лицом. Оно было по-прежнему непроницаемо. И только глаза, неподвижные до этого глаза вдруг забегали, засуетились. Нет, они больше не улавливали перипетии разыгравшейся теледрамы, не любовались натренированными женскими телами. Это были глаза зверька, угодившего в капкан. И зверек не мог дольше терпеть.
Он бросился к ее ногам, зарылся в колени и повторял в слезах:
— Мне страшно! Мне страшно!..
Балуев проторчал в «Театральном кафе» около часа. Заказал пиццу с шампиньонами и десерт. Он специально тянул время, тщательно пережевывая пищу.
Пять круглых столиков с буйной растительностью в центре каждого, ползущей по натянутым лескам к потолку, постепенно заполнялись нешумным, скучноватым народом. Теперь сюда ходили в основном рантье и служащие банка, расположенного неподалеку.
Геннадий с грустью подумал о тех временах, когда он бегал в это кафе из университета во время большого перерыва или вместо какой-нибудь нудной пары. Здесь всегда царила непринужденная студенческая атмосфера. И главное — всем было по карману. Он даже мог позволить себе угостить шоколадкой откровенно стреляющую в него глазками девицу. А нынче…
Нынче, конечно, смешно вспоминать шоколадку, однако студентов в «Театральном кафе» больше нет.
Он давно уже поел, но уходить не торопился. Заметив, что барменша косо на него поглядывает, подошел к стойке бара и заказал кофе с коньяком. Что-что, а кофе он мог растянуть еще на полчаса.
Но и эта уловка оказалась без надобности. Желудков не пришел.
Его не столько удивила записка медноволосого, сколько сам порыв молодого человека. Поступил он слишком рискованно. На глазах у всей честной компании. А если бы Геннадий отказался взять клочок бумаги? Что тогда? Вполне возможно, тогда бы им заинтересовался Стар или его помощник. И парню — крышка! Головотяпство! Вот как это называется! Зачем на людях? И зачем вообще? Решил подзаработать на полезной информации? Или тут причины личного характера?
Вопросы приходилось задавать самому себе.
Балуев нехотя поднялся со стула. Часы показывали три.
Он вышел из кафе. Закурил, посматривая на шофера в белом «рено». Тот, по обыкновению, спал, уткнувшись носом в руль.
Любопытство сжигало его. И особенно жег карман мятый листочек, вырванный из блокнота московской студентки, который он обещал уничтожить, но почему-то не сделал этого — всегда успеется!
Раздавив башмаком окурок, Балуев направился к ближайшему таксофону. Он не стал звонить из машины — не потому, что боялся побеспокоить шофера, а во избежание определителя номера: любил Геннадий обманывать эту умную штуку. Мужской голос на вопрос ответил вопросом:
— Кто его спрашивает?
Типичный канцелярский голос насторожил Гену, но вместо того, чтобы повесить трубку, он состряпал на ходу легенду:
— Я его зубной врач. Он записан у меня на два часа, но почему-то не явился.
— Можете вычеркнуть его навсегда, доктор, — посоветовал голос. — Илья Желудков мертв. Найден сегодня утром на набережной.
— Какой ужас! — изобразил интеллигентский испуг Балуев. — Его убили?
— Да, — подтвердил голос, — выстрелом в затылок.
Он медленно, на ватных ногах выбрался из телефонной будки, порвал на мелкие кусочки листок, исписанный крупным, детским почерком. Внезапный порыв ветра сдул эти бумажные снежинки с его ладони.
А вечером того же дня они поехали в ночную дискотеку.
Человека, которого Мишкольц спас на «кругу» от когтей и клыков и который любезно согласился познакомить Геннадия с телеведущей Ликой Артющенко, звали просто Федей.
Он был молод и весел. Невысокий, худой, светлоглазый, с неизменной улыбкой на лице, похожий на киногероя пятидесятых, целинника или высотника. И, наверно, поэтому нелепо смотрелись на нем темно-синий костюм и цветастый галстук.
А весел и счастлив был Федя, потому что расплатился уже с половиной кредиторов. Он почти выкарабкался из кошмарного сна, будто вытянул счастливую карту. Чаще всего из этих снов переходят сразу в загробную жизнь — кто по своей воле, кто по воле кредитора. А может, по воле кого-то третьего?
— Неужели вы ее ни разу не видели? — удивлялся Федя. — Лику весь город знает!
— Я не смотрю телевизор, Феденька. По-моему, это самое никчемное занятие, какое выдумало человечество! А уж местные программы меня под расстрелом не заставишь!..
— Зря, зря, Геннадий Сергеевич! На Лику стоит посмотреть! Такая цыпочка!
— Вот и посмотрим сегодня на твою цыпочку! А ты мне лучше расскажи про ее мужа.
— Вот про него как раз не интересно! — возмутился Федор. — Толстый старый армянин, давний приятель Карпиди. Больше я про него ничего не знаю, видел всего один раз.
— Что ж она в нем нашла, в старом и толстом?
— Что за вопрос, Геннадий Сергеевич? Разве современным девушкам нужен для брака молодой и красивый? Главное, чтоб счет в банке был, а к деньгам уж все приложится!
— И давно она замужем за ним?
— Года полтора примерно.
— А на телевидении?
— Столько же. Он ее туда и устроил. Она окончила музыкальное училище, и, сами понимаете, с таким образованием без мохнатой лапы на телевидение не пролезть. Как говорится, он ее вылепил.
Зал оказался уютным, без вычурной аляповатости — эстрада, танцплощадка, столики, интимная подсветка.
Они уселись с Федей неподалеку от входа, чтобы видеть весь зал и одновременно входящих. Взяли виски со льдом и по сандвичу.
— Сегодня будет тесно, — кивнул Федор на быстро заполняющийся зал, — любит народ поглазеть на педика!
— А может, все-таки послушать хорошую музыку? — не согласился Геннадий.
— Ну и это, конечно, тоже. Однако еще Веничка Ерофеев отмечал ненормальное любопытство советского народа к гомосексуализму, — и в подтверждение своих слов добавил: — «Москва — Петушки», страница девяносто вторая.
— Серьезно ты подошел к вопросу, — рассмеялся Гена, — так раньше изучали марксизм-ленинизм!
— Серьезно-то серьезно, — быстро проговорил Федя, с беспокойством оглядывая зал, — вот только Артющенко нигде не видать.
— Может не прийти?
— Вряд ли пропустит Пенкина! Это ее кумир!
Балуев вообще не понимал, как можно в такой массе народа кого-то отыскать. Зал наполнился до отказа. Геннадий приготовился к тому, что потеряет время напрасно. «Уж такой, значит, выдался день!» — сказал он себе, припомнив свое бессмысленное торчание в «Театральном кафе».
Но вот загорелась эстрада, пошла музыкальная фонограмма, и Федор, схватив его за руку, воскликнул:
— Вот она! Я ее вижу! — Он указывал куда-то в сторону эстрады, но там было слишком тесно, чтобы Балуев смог кого-то разглядеть. — Подойдем попозже, — предложил Федя, — сейчас она не станет с нами говорить.
«Принц Серебряный», Сергей Пенкин, как всегда, блистал, блестел, сверкал, помахивал перьями на голове, каламбурил, кокетничал, манерничал, поздравлял, посвящал, хохотал, подкалывал, разыгрывал, играл и, наконец, пел. И пел превосходно.
Народ пил, танцевал, веселился. Некоторые представительницы слабого пола пытались потрогать, пощупать, облобызать «принца». Он давался, но неохотно, хотя стремился показать свою демократичность и под конец выступления слился с публикой. И даже пел знаменитую «Филлинг», пригласив на танец высокую фигуристую девицу в ярко-желтом костюме.
— Вот она! — снова воскликнул Федор. И Гена сразу ее узнал. Это была Анхелика. Та самая Анхелика, чью фотографию на фоне испанского побережья он бессовестным образом похитил из квартиры Миши Гордеева. Та самая Анхелика, что угрожала ему расправой и против которой он ловко применил один из приемов дзюдо.
«Я, кажется, влип! — подумал Геннадий. — Она не захочет со мной говорить!»
Но, проанализировав всю полученную от Федора информацию о ней, Балуев понял, что имеет кое-какие шансы на успех.
— А муж у нее ревнивый? — спросил он вдруг.
— Как и все кавказцы! А вы что, Геннадий Сергеевич, захотели соблазнить нашу Лику? Уже клюнули? Поздравляю!
Он продолжал разглагольствовать по этому поводу, а Геннадий подумал, что в любом случае, при любом исходе переговоров с телеведущей некрасиво подставит парня. А у того и так достаточно проблем.
И когда смолкла музыка и «принц» осыпал публику последними поклонами и воздушными поцелуями, будто выстреливал из хлопушки конфетти, Балуев сказал:
— Я попробую обойтись без твоей помощи. И вообще делай вид, что мы с тобой незнакомы.
— Вы с табуретки упали? — засмеялся Федя. — Зачем я тогда приплелся?
— Так надо, Федя, — загадочно ответил Балуев.
— Да она вас прогонит! — предположил, нахмурившись, сводник поневоле.
— Посмотрим.
Лика все еще стояла лицом к эстраде, ожидая «принца». Публика его не отпускала, и он долго не решался покинуть благодарных зрителей.
Балуев подошел к ней вплотную со спины и шепнул на ухо:
— Мы, кажется, недоговорили?
Она. резко обернулась, и улыбка на ее возбужденной красивой мордашке в тот же миг исчезла. В глазах появился испуг.
— Что вам от меня надо?
«Она боится, — отметил про себя Геннадий. — Не нашла у Миньки-подлеца компрометирующего фотоснимка — вот и заволновалась!»