Кровавый источник — страница 54 из 71

— Декорации в манере Хичкока, — заметил, вылезая из машины, Балуев.

Мишкольц молчал. Изучающим взглядом осмотрел дом. Свет был только в двух окнах на первом этаже. Отметил про себя, что возле дома нет охранников. Обратил внимание на собачью конуру под сосной, и ему показалось, что в конуре уже почуяли их присутствие.

Он не ошибся. Как только они подошли к воротам и немного замешкались в поисках звонка, из конуры выпрыгнула немецкая овчарка и залилась угрожающим лаем.

Тут же дверь в доме распахнулась, и они увидели в светлом проеме силуэт полноватой, бесформенной женщины.

— Проходите, — крикнула она им, — ворота открыты. Собака вас не тронет! — Дальнейшие ее слова были направлены на усмирение разволновавшегося пса.

Женщина выглядела вульгарно. Прилизанные волосы, толстая русая коса, веки густо намазаны темно-синим, отчего глаза совсем потеряли цвет и казались белыми, щеки в мертвецки сиреневатых румянах, узкие губы на жирном лице очерчены пунцовой линией.

«Вот тебе и молоденькая гречанка!» — припомнил вчерашний разговор с Кристиной Владимир Евгеньевич.

Макияж уродовал и старил женщину, но было ей не больше тридцати, и она могла бы выглядеть привлекательной, если бы не отсутствие вкуса и чувства меры.

— Мы вас давно поджидаем, — произнесла она красивым грудным голосом и расплылась в улыбке.

В гостиной под старомодным желтым абажуром расположился круглый стол, покрытый зеленой скатертью. На стенах в рамках висели фотографии многочисленных родственников Поликарпа в декоративных рамках.

— Присаживайтесь, — пригласила хозяйка и объявила с воодушевлением: — Сейчас будет пирог! — затем удалилась, кокетливо виляя задом.

Они молча сели, и Мишкольц сразу принялся нервно барабанить пальцами по столу.

Где-то в глубине дома часы пробили полночь. Дверь неожиданно распахнулась за их спинами. Они и не подозревали, что там есть еще одна дверь.

— Какие го-ости в моем доме! — чуть ли не пропел Поликарп.

Он явился, как всегда, тучный и громогласный, простой и доверчивый для тех, кто видит его впервые. Он явился в огромных, как унты, меховых тапочках и крепко-накрепко запахнутый в линялый ситцевый халат, будто сбежал в нем из больницы. Мокрые смоляные волосы были зачесаны назад, маленькие глазки прыгали, как теннисные мячики — вверх, вниз, влево, вправо, — несмотря на спокойную улыбку. Он явился, чтобы предложить:

— Сначала покушаем, потом о делах.

Его пассия, как по команде, внесла на подносе пирог с красной рыбой. Каждому выделила из буфета по тарелке, стакану, вилке и ножу. Поставила бутыль с домашним вином. Нарезала всем по солидному куску, посыпала зеленью, добавила оливок. Делала все расторопно. Сама же за стол не села. Наполнив стаканы вином, удалилась.

За все время ни Мишкольц, ни его помощник не проронили ни слова. Они, конечно, не рассчитывали на столь поздний ужин и сидели, как два шахматиста над трудной партией, разгадывая, что бы значил такой ход.

— За что выпьем, Володенька?

— Обойдемся сегодня без тостов, Поликарп. Настроение не праздничное.

— Как скажешь, голуба. Тебе виднее.

Они выпили и приступили к пирогу. Карпиди философски заметил:

— Хорошо тому, кто имеет свой кусок пирога. Ненавижу тех, кого не приглашали к столу, а они все равно лезут, ползают под столом, копошатся, ждут, когда изо рта у кого-нибудь выпадет крошка. Тут-то и начинается возня!

— У тебя, наверно, мыши водятся? — сделал вид, что не понял, Мишкольц.

— Мыши? Нет. — Поликарп несколько смутился и даже расстроился, что не признали в нем Сократа. А еще интеллигентные люди. — Я не грызунов имел в виду, голуба, — решил пояснить он, — а тех мерзких, завистливых тварей, которых полно и под моим, и под твоим столом!

Балуев ерзал, будто сидел на кнопках, его раздражали аллегории Поликарпа, и он бы на месте Мишкольца давно приступил к делу, но тот чего-то выжидал.

— Давно пора нам всем объединиться, — продолжал хозяин. — Живем ведь в одном городе… Люди ведь мы, в конце концов, не собаки… Ты правильно сделал, что пришел ко мне в гости. Это нормально, по-человечески. Сегодня ты ко мне — завтра я к тебе приду…

— Боюсь только, что моя жена не сможет испечь такой вкусный пирог, — перебил его Мишкольц. — И вообще никакого не сможет, потому что находится сейчас в реанимации. Борется со смертью. — Все это он произносил без волнения, тихим, вкрадчивым голосом.

— Я не знал… — Видно было, как Поликарп растерялся и глазки его запрыгали еще быстрей, но Мишкольц не давал ему опомниться, бомбардируя его холодными короткими фразами:

— Пуля прошла в сантиметре от сердца. Это случилось в подъезде моего дома. Стрелял твой человек. Афанасий Романцев, по кличке Фан. А неделю назад он убил моего курьера в Лондоне. А еще месяц назад застрелил в Москве школьного дружка Стара. А теперь ответь мне, Поликарп, чего ты хочешь? Объединения? Такими методами?

Балуев подивился той мощной атаке, которую неожиданно предпринял шеф, но еще больше его поразили слова Карпиди.

— Фан сбесился! — Он спрятал за массивными веками свои прыгающие глазки, уткнувшись взглядом в пустую тарелку. — Да, это был когда-то мой человек. Я спас ему жизнь. Нянчился с ним, как с ребенком. Отправил его за кордон к друзьям. А он, поганка-мухомор, платит мне черной неблагодарностью! Вернулся сюда окольными путями, не предупредил, не позвонил, будто нет меня вовсе! Я случайно узнал, что Фан в городе. Сначала даже не поверил, а потом… Вот ты говоришь: твой курьер, кореш Стара, твоя жена… А к этому списку надо добавить еще одного человека. Вчера этот висельник ухлопал Миньку Гордеева. Он был членом моей организации. Заведовал тремя складами. Мы звали его Кладовщиком, и нет больше Миньки. — Балуеву даже показалось, что о пустую тарелку тренькнула слеза. Мишкольцу же, наоборот, ничего такого не казалось. Он спросил:

— Откуда тебе известно, что Кладовщика убил именно Фан?

— Минька исчез внезапно, никого не предупредив, оставив ключ от квартиры на одном из своих складов, якобы для брата. Я дал задание сходить к нему домой и все хорошенько осмотреть. Так вот, он оставил там брату записку, из которой стало ясно, что Миньку преследует Фан. Так я впервые узнал о прибытии Афанасия и очень удивился. Позвонил в Грецию, а мне говорят: «Уже месяца два, как уехал». А вчера в Тавде погиб Минька Гордеев.

— Как это произошло? — подал наконец голос помощник. Его интересовали подробности. Теперь многое прояснялось или, вернее, еще больше запутывалось. Ясно стало только одно, почему фотография Анхелики из серванта перекочевала на диван в квартире Гордеева. А то, что задеты интересы трех кланов — пусть косвенно, — было странно и непонятно. Возможно, Гордеев оказался ненужным свидетелем, но, чтобы решиться на убийство не последнего человека в организации Поликарпа, нужно иметь за спиной солидного дядю.

— Подробности мне неизвестны. Труп нашли под утро на берегу речки. Пуля в висок.

— А Гордеев был один?

— Как? — поднял тот глаза на Балуева — теннисный сет продолжался.

— Меня интересует, не было ли поблизости еще трупа?

— Тебе что, мало, голуба?

«Будем надеяться, что Ксения Обабкова жива, — вздохнул Гена. — Хотя если Фан «замочил» ее в другом месте, то Поликарп не обязан об этом знать».

Между тем Карпиди снова запел старую песню:

— Вот почему я стою за объединение, Володенька. Ведь все эти убийства не просто так. Кто-то из тех, что под столом, уже не насыщается крошками. Ему мало. Ему охота пирога. Да еще, пожалуй, не один кусок захапает! Ишь, как развернулся, мухомор-поганка!

— Почему ты так думаешь? Может, он как раз сидит за столом вместе с нами? — Мишкольц теперь пользовался его же аллегориями.

Поликарп испытал некоторое замешательство, которое постарался скрыть. Ведь в данный момент с ними за столом сидел он.

— А я так не думаю. Люди нашего круга действуют в открытую.

Владимир Евгеньевич не стал его переубеждать, он считал, что они и так здорово засиделись.

На прощание Поликарп совсем уж залился соловьем:

— Я к тебе, Володенька, отношусь с уважением. Со всей любовью, так сказать. Я всегда уважал евреев. Еще в детстве мама водила меня в гости к евреям, к хорошим людям. Они меня угощали чем-то… Не помню, как называется…

«Почему же мама не научила тебя элементарному такту?» — со злостью подумал Геннадий.

Мишкольца такие речи вообще покоробили. Он никогда не считал себя, евреем. Иудеем — да. Но ведь хазары в свое время тоже приняли иудаизм. И русским он себя не считал. Может быть, только немного — чикоши, гайдуком альфёльдских степей.

— Надо бы проверить насчет Гордеева, — подсказал шеф, когда они выехали на шоссе, оставив позади зловещий поселок, с лесом, кладбищем и луной. Луна будто нарочно надолго затянулась облаками. — Я не верю ни единому слову этого проходимца!

«Разозлился Вова, — подумал про себя Балуев, — не любит, когда на него клеят ярлыки. А кто любит? Тут, пожалуй, Поликарп переборщил. Боров неотесанный!»


Геннадий явился домой в третьем часу. Марина ждала его на кухне, читала Нострадамуса и сборники «Народная медицина».

При виде мужа ее лунообразное лицо растянулось в улыбке, и она тихо заплакала.

— Ты чего не спишь?

— Жду…

— Я мог бы и утром приехать. Сказал же по телефону — не жди.

— Опять дела?..

— Ты снова со своими подозрениями? — взмолился Балуев.

— Нет-нет! — поторопилась успокоить его Марина.

Нет-нет, она не подозревала. Она ему верила. Потому что в полночь позвонила Светке, и трубки никто не поднял. И тогда позвонила Стародубцеву.

— Дима, они опять где-то гуляют! — разрыдалась Марина.

— Кто? — не понял он спросонья.

— Светка с моим!

— Погоди-ка! Сейчас проверю! — попросил он и пошел взглянуть, на месте ли Света, а Марина покорно ждала у аппарата.

Света оказалась на месте, на соседней подушке. Звонок ее не разбудил, а разбудил дикий хохот Стара.