— Прости, что перебил, — усмехнулся Гена.
— Ничего-ничего, было даже приятно! — подхватила она игру и наконец сообщила о «важном»: — Я еще в первый день спросила у Миши: «За что Афанасий убил Кирилла?» Он мне ответил: «Кирюха — это подготовительный этап. Фан подбирается к одному большому человеку, очень влиятельному. Да кишка у него тонка «замочить» такого! Только и может питаться рыбкой помельче». Тогда я спросила: «Зачем ему это надо?» — «А жить ему на что? Как ты думаешь? Мелкая рыбешка — это одна такса, а крупная — уже совсем другая!»
Ксения не обманула. Ее последняя информация действительно оказалась важной, самой важной. Такого варианта Балуев даже не рассматривал.
Светлана тихонько помешивала ложечкой чай. Это уже была пятая чашка за сегодняшнее утро. Ее мучила жажда.
Вторую ночь она напивалась в стельку. «Опять пойдешь пьяная на работу?» — ворчал Дима. Но, несмотря на увещевания любовника и босса в одном лице, она никак не могла остановиться — ночь напролет посасывала из стакана виски, пока не проваливалась в беспокойный непродолжительный сон.
Голова раскалывалась. Она говорила себе, что так может зайти слишком далеко, но предчувствовала заранее: как только придет домой, потянется к холодильнику за бутылкой. И не дай Бог, если там не окажется скотча — она устроит скандал! «Ты держишь меня за алкоголичку?! За подзаборную тварь?!» Чего только не выслушал он за эти поганые ночи! И все-таки держится за нее, не хочет отпускать. Ясное дело, боится одиночества. А кто его не боится? Раньше у Стара были друзья…
— Ну вот, опять начинается! — специально произнесла она вслух, чтобы заглушить новый поток раздумий и воспоминаний.
Как странно все-таки бывает в жизни. Пять лет она спокойно прожила после развода с Андреем, не мучаясь, не терзаясь. И вот хватило короткой встречи перед его гибелью, — будто приехала проститься, ей-Богу, — чтобы сердце без конца ныло, чтобы навалилась вдруг смертельная тоска.
Почему-то на многое она теперь смотрела глазами Андрея, ставя себя на его место. От этого только усиливалась боль.
Теперь ей казалось, что они могли бы жить счастливо, если бы она проявила чуточку внимания к нему, к его увлечению. И еще — терпение. Безграничное терпение…
Нет, останавливала она себя, это все равно должно было кончиться — годом раньше, годом позже. Дело не в терпении и не во внимании. Дело в том, признавалась себе Светлана, что она никогда его не любила. А любила другого, подлого, трусливого… Она заслужила эту участь.
Покойников принято обелять. Вот и она в последнее время занималась тем, что приклеивала к образу бывшего мужа крылышки. А ведь Кулибин был далеко не ангел. А кто из нас ангел? Даже простодушный Валька не был ангелом.
Вспомнились сразу их волейбольные майки, которые они долго хранили, как святыни.
В эти пьяные ночи Светлана докопалась до главной причины своего душевного состояния. Андрей спас ее там, на двенадцатом этаже Диминого дома, когда все казалось уже неотвратимым…
А она его не спасла.
Судьба подсунула ей это испытание. Она с ним не справилась.
Вчера устроила Стародубцеву безобразную сцену, кричала: «Почему ты не спас Андрея? Ты ведь мог его спасти!» Хотела переложить на него свою вину.
Он ответил: «Андрей сам нарвался!» Она залепила ему пощечину. Ей показалось мало. Стала его избивать, рвать на нем рубаху. Точь-в-точь как тогда, на двенадцатом этаже. Второй раз в жизни с ней случилась такая истерика.
Это все из-за скотча, успокаивала она себя. Хватит пить. Пора взяться за ум. Она поднесла к губам чашку с горячим чаем. И в это время в ее кабинет постучали.
Дверь распахнулась, и Светлана увидела того, кого она меньше всего рассчитывала увидеть в это тяжелое утро.
На пороге стоял помощник Стародубцева. Она даже не знала, как его зовут, — ей это без надобности. Все за глаза называли его криворотым, но это не кличка. В глаза ему не посмели бы такое сказать.
— Можно войти? — еще больше скривил он рот, что, по-видимому, означало улыбку.
— Входите, — разрешила Светлана и вдруг осознала, что впервые видит его в своем кабинете. — Что-то с Дмитрием Сергеевичем? — забеспокоилась она.
Он плотно прикрыл за собой дверь.
— Пока ничего, — как-то загадочно произнес он. — Я пришел поговорить с вами о боссе. — Он развалился в кресле. — Можно закурить?
— Лучше этого не делать, — призналась она. Голова и без того была затуманена. — Я вас слушаю.
— Вам, наверно, известно, что Дмитрий Сергеевич сильно болен? — начал криворотый.
— Что вы говорите? — сыграла она удивление. — Чем же?
— Не притворяйтесь, Светлана Васильевна. Вам это известно лучше, чем кому-либо. У него душевное расстройство. Он боится оставаться один даже в собственном кабинете. Секретарша часто прибегает на его безумный крик, и он отдает ей идиотские распоряжения. Из его кабинета уже вынесли почти всю мебель. Ему кажется, что в мебели кто-то спрятался. — Он перевел дыхание и заговорщицки добавил: — Пока об этом знаем только мы и секретарша. Если же пронюхает кто-нибудь из авторитетов, будет… — Он долго подбирал нужное слово, потому что ему трудно давался интеллигентный разговор, а с ней он пытался говорить как можно интеллигентнее. — Будут неприятности…
— Вы хотите сказать, что Стара кто-то решится сместить? Даже сумасшедшего? С трудом себе это представляю…
Действительно, после выигранной в девяносто втором году войны Стародубцев пользовался непоколебимым авторитетом в организации, но в то же время Кулибина понимала, что теперешнее душевное состояние Димы может напугать кого угодно.
— Я не имел в виду это, — слегка замялся криворотый, — но все же было бы лучше, если б никто не узнал…
— Что вы предлагаете?
— Было бы лучше, — продолжал он, — пожить ему некоторое время в загородном доме. Чтоб не на людях. Показать его хорошему психиатру. Естественно, в тайне ото всех.
Она чувствовала, что он прав, и все же не постеснялась спросить:
— А вы не боитесь, что наш с вами разговор я могу передать Дмитрию Сергеевичу?
Он не шевельнулся, но в лице его что-то изменилось. Она не сразу сообразила, что именно. Лишь после его ухода вспомнила: глаза как-то быстро замерзли, будто их вынули и положили в морозильную камеру — глаза отдельно от лица.
— А вы не боитесь играть со мной в такие игры? — после некоторого молчания ответил он вопросом на вопрос.
От этих слов ей стало не по себе, но она взяла себя в руки.
— Вы плохо представляете, что значит заговорить с ним о психиатре. Я несколько раз пыталась — он ничего не хочет слышать. Что касается загородного дома, то ему там будет только хуже. Я там находиться не могу, потому что работаю. От одиночества он и вовсе свихнется.
— Его же будут охранять, — возразил тот.
— А в офисе его разве не охраняют! И все-таки он боится кого-то в шкафу, в диване, под стулом. Здесь никакая охрана не поможет.
— Но в офисе это становится все явственней и явственней, — не унимался тот.
— Что же делать? Может, уговорить его съездить на курорт? Там он скорее успокоится, — нашла выход Светлана.
Криворотый молча обдумывал это предложение, но по выражению его лица она видела, что он не в восторге.
— Мне не хотелось бы так далеко отсылать босса. Он может срочно понадобиться. И что же тогда? Лететь за ним на курорт? Время сейчас тревожное…
— А когда оно не тревожное? И потом, он сам волен выбирать.
— И все-таки поговорите с ним о загородном доме, — настаивал тот.
— Хорошо, — пообещала Света.
— Вот и ладушки. — Он нехотя встал, бросив на прощание: — Пока! — и вышел.
Ей не понравился весь этот разговор, от начала и до конца. Зачем он приперся к ней? Кто она Стару? Во всяком случае, в няньки не нанималась! Вот возьмет и расскажет все Диме! О том, какой заботливый у него помощник! И тут Света осеклась, припомнив замороженные глаза, которые потом оттаяли. Глаза у этого человека были еще страшней, чем рот.
Афанасий Романцев бодро шагнул на крыльцо бревенчатого дома. Совсем трухлявое стало, изъедено древесным червем, вот-вот провалится. Да и сам дом сильно накренился. Его еще дед ставил, сразу после революции. Времени на починку у Афанасия нет. Мать просила: «Дал бы хоть денег — мастеров бы наняла. По заграницам-то шастаешь неужто без денег?» Ничего он ей не дал. Деньги самому пригодятся. Не для того он вернулся, рискуя загреметь на нары или даже под расстрел, чтобы разбазаривать кровью и потом добытый капитал. А дом? Да хрен с ним, с домом. Ему в нем больше не жить. Да и матери недолго осталось — уж седьмой десяток разменяла. Мать вышла его провожать.
— Может, еще погостишь денек? Я тебя сколько не видела!
Такого же невысокого роста, как он, да еще к старости сгорбившаяся, она с нежностью смотрела на свое чадо.
— Нет, мать. Мне пора. — Он уверенно ступал по голой весенней земле. — Дольше оставаться не могу. Дела ждут.
— Не приедешь уже? — семенила за ним старушка след в след.
— Не-а. — Он втянул носом холодный воздух и громко высморкался. — Теперь уже не скоро.
— Вот и похоронить некому будет. — Она сложила на животе маленькие высохшие ручки и завздыхала.
Они остановились возле машины. Афанасий еще раз все проверил. Футляр из-под очков с удавкой внутри в левом боковом кармане новенькой куртки — старую пришлось выкинуть, — пистолет спрятан за подкладку. Он похлопал себя по правому боку: все в порядке. Под передним сиденьем — в разобранном виде автомат, это на всякий пожарный.
— Ладно, мать, не скучай. А за похороны не расстраивайся. Похороны — святое дело. Приеду — похороню.
Он похлопал ее на прощание по плечу, будто тоже проверял, надежно ли уложено оружие под обветшалой серенькой кофточкой.
Загудел мотор. «Ниссан» стартовал. Старушка помахала ему вслед носовым платком, а потом приложила его к глазам.
Они явились не званы, не прошены, без предупредительного звонка, что выходило за всякие рамки.