— Все равно далеко не уедешь! — сквозь зубы процедил криворотый. На что Романцев ответил заливистым хохотом.
Криворотый с остервенением нажал на рычаг, чтоб не слышать больше этого ржания.
Он не понимал, что обстановка изменилась, что надо менять стратегию. Он не понимал значения слова «компромисс». Он знал только одно — свидетели ему не нужны. И, приехав в загородный дом Стара, Петр Николаевич Максимовских распорядился своим «кольтом», как ему, наверно, казалось, по уму. Он добил уже почти не дышавшего Серегу. Пустил пулю в лоб второму охраннику. И даже собаки не пощадил, хотя какой вред мог быть от бессловесного существа?
Так начал править новый босс.
В конце рабочего дня он позвонил Кулибиной.
— Светлана Васильевна? Это Максимовских Петр Николаевич с вами говорит.
— Я такого не знаю.
— Бывший помощник Стародубцева.
— Почему бывший?
— Дмитрий Сергеевич сегодня утром повесился в загородном доме.
Она не стала кричать, ойкать, причитать, а только машинально спросила:
— Когда похороны?
— Я поэтому вам и звоню. Хочу, чтобы вы вплотную занялись похоронами. Я вообще надеюсь, что мы с вами сработаемся.
Она повесила трубку и заплакала тихо, горько, но не навзрыд.
Она уже сама плохо разбиралась в своих чувствах. Не знала, любила она всю жизнь Диму или чаще жалела? Наверно, все-таки любила, если ради него исковеркала свою судьбу. Но сейчас она терзалась вовсе не из-за этого. Светлане Васильевне казалось, что ее сделали сообщницей убийства двух самых близких людей.
Она несколько раз останавливала машину — слезы застилали глаза, и она не видела дороги.
И опять не к кому пойти со своим горем, со своими жалобами на судьбу, со своими бабьими слезами.
«Уеду к маме!» — в который раз твердо решила Светлана, прекрасно зная по опыту, что завтра это решение уже не будет таким твердым, а послезавтра и вовсе забудется.
Мама уже много лет жила совсем в другом мире. После смерти бабушки и замужества Светы мама неожиданно для всех вышла замуж. Ей было уже за сорок. Она встретила своего ровесника. Ровесник оказался чилийским журналистом, аккредитованным в Москве, не коммунистом. Он попал в их город, закрытый в те годы для иностранцев, случайно, можно сказать, чудом, будто знал, что здесь его поджидает любовь. И провел-то всего один день, но и этого оказалось достаточно. Потом мама ездила к нему в Москву. Потом они вместе уехали в страну Пиночета. Но мама писала счастливые письма. У ее мужа был дом на берегу Тихого океана. Она звала их с Андреем к себе. Скучала. В последние годы они совсем потеряли друг друга. Мама звонила раз в год, в день рождения Светланы, говорили сжато, уклончиво. Успели стать чужими, жителями разных миров. Мама больше не звала к себе.
«Мама жила при фашистах в Чили, а я при мафии в России», — усмехнулась сквозь слезы Светлана.
Она вдруг поняла, что стоит на обочине дороги, возле той самой церквушки, где они с Геной в первый раз говорили наедине.
Домой до дрожи не хотелось. Правда, ее ждала милая, непривередливая Чушка, оставшаяся в наследство от Димы, но и она вряд ли утешила бы новую хозяйку.
«А не навестить ли мне Балуевых? Марина, конечно, в обморок свалится, увидев меня! И наплевать! У меня, черт возьми, есть причина нарушить их покой!» И она с какой-то дерзкой решимостью завела мотор.
Геннадий несколько смутился, когда она возникла в проеме двери, и даже залился румянцем, будто его застали за непристойным занятием.
— Ты? — только и смог вымолвить он.
— Я, — улыбнулась она повлажневшими глазами, и снова — как обвал в горах!
— Проходи! — потянул он Свету за рукав пальто. Оказавшись в маленькой прихожей, она вдруг не удержалась и обняла его, забыв обо всем на свете, а может, специально, чтобы бросить вызов всему свету.
Он не отстранился от нее, а только крепче прижался к мокрой щеке.
Из кухни показалась молоденькая девушка с поварешкой в руке и крайним изумлением в глазах. И тут же исчезла опять. Но это явление не ускользнуло от наметанного глаза Кулибиной.
— Как дети растут! — заметила она. — Две недели назад твоей дочке было лет шесть — и на тебе! А где Марина? — не дала она ему опомниться.
— Уехала с детьми на юг…
— Не рановато ли?
— В самый раз.
— Я, кажется, тебе помешала — Это было произнесено с обидой в голосе. — Я пойду.
— Не дури! — Снова схватил он ее за рукав, теперь куда уверенней, чем в первый раз. — У меня тоже были причины обидеться!
— Да. Пожалуй, — согласилась она, — а обижаться, в сущности, не на что ни тебе, ни мне! — Она сбросила пальто и уверенной походкой проследовала в большую комнату. — Надеюсь, твоя домработница кормит тебя не только капустой? — продолжала издеваться Света, раскурив тоненькую сигаретку.
— Не жалуюсь, — коротко ответил Гена.
— Я приехала за рукописью. Она у тебя?
— Да. Кристина успела ее даже отредактировать. — Он достал из нижнего ящика книжного шкафа пакет с рукописью.
— Что значит — успела? Она уехала?
— Ты ничего не знаешь?
— Откуда? Я ведь больше с ней не общалась с тех пор, как узнала, кто она.
— Кристина в больнице. В тяжелом состоянии. В нее стрелял Фан.
— Боже! — всплеснула она руками. — Как земля носит этого монстра?! — и сдавленным голосом добавила: — А сегодня утром повесился Стар.
Это известие ошеломило Балуева.
— Сам повесился?
— Не знаю. Я не видела трупа, но в последние дни он находился в таком безумном состоянии, что не исключено самоубийство.
— Кто же займет его место?
— Уже. Некто Максимовских Петр Николаевич.
— Кто это?
— Не догадываешься? — усмехнулась она и пояснила: — Криворотый. Он уговорил меня перевезти Стара в загородный дом.
Геннадию почему-то сразу припомнилась Москва, ресторан в гостинице «Украина», столик на двоих и тупое, некрасивое, бесконечно жующее лицо.
На кухне загремела посуда, потом что-то вихрем пронеслось по коридору и хлопнуло дверью спальни.
— Твоя кухарка волнуется, — заметила Светлана, но уже без злости. Даже в такой обстановке ей было с ним уютно.
— Не обращай внимания, — посоветовал он и без перехода спросил: — Что ты думаешь делать дальше?
— Криворотый сказал, что сработаемся, но мне уже все осточертело! Я больше не могу! Не могу видеть эти рожи! — Она едва сдерживалась, чтобы не разреветься. — Может быть, вы с Мишкольцем возьмете меня к себе? Я согласна пойти в продавщицы.
Разговор принял неожиданный для Балуева оборот.
— Тебе могут отомстить за предательство.
— Неужели они будут выяснять отношения с бабой?
— А Кристина?
Это ее убедило, и она замолчала.
— Я понимаю, как тебе тяжело. Ты, конечно, нам здорово помогла. Во многом благодаря тебе не развязалась новая война, не пролилась чья-то кровь. И мы обязаны тебя защитить. Но пойми, что все только начинается. Мы совсем не знаем этого человека, вдруг ставшего боссом. Он явно подсидел Стара. Мишкольц вряд ли станет с ним делиться. Он и Стару пообещал пересмотреть их условия. Если окажется, что криворотый был как-то связан с Фаном, а я теперь подозреваю, что они связаны, тогда следующий ход будет за нами.
— Я не разбираюсь в шахматах, — беспомощно развела она руками.
Он видел, как она устала, и все же не мог не говорить о делах.
— Попробуй начать с ним работать, — предложил Гена, — а мы тебя прикроем в случае чего.
Света долго молчала, будто дремала в предчувствии не лучших снов.
— Хорошо, — наконец выдавила она. — Я попробую. — И тут же предупредила: — Но в мае возьму отпуск. Поеду куда-нибудь, развеюсь…
Геннадию вдруг стало обидно, что она поедет без него, будто он имел на нее какие-то права. Они распрощались сухо, по-деловому. Совсем не так, как встретились.
Уходя, она не удержалась от насмешки:
— Привет Марине! И мои поздравления с приобретением!
Только Чушка понимала ее по-настоящему и слизывала своим мягким, шелковым язычком слезы, бегущие по щекам.
— Все они подлецы! — жаловалась она собаке. — Все без исключения…
Фан не предполагал, что так надолго задержится в городе. Однако хозяин подвел. Билет на самолет был помечен завтрашним числом.
— Ай-ай-ай! — сочувственно качал головой Поликарп. — Совсем склеротиком стал, мухомор-поганка! Числа перепутал! Вот беда! Но ты, голуба, не расстраивайся, — похлопал он Романцева по плечу, — переночуешь у меня, а завтра в добрый путь! Тут ты в полной безопасности. Заодно покумекаем, как дальше жить…
Это все он выложил Фану во дворе собственного дома, когда темно-серый «вольво», доставивший наемного убийцу, еще стоял у ворот и трое парней в кожаных куртках недвусмысленно держали руки в карманах и ждали команды босса.
Афанасий посмотрел на парней, потом на Карпиди. Никогда он особенно не доверял этому человеку, но тот слишком много сделал для него. Он обязан ему жизнью.
Ни за какие коврижки не выманил бы его из Греции шурин со своими дурацкими, карьеристскими замыслами, если бы не Поликарп. Больше ему делать нечего — подставлять под топор свою голову ради удовольствия шурина. Правда, тот обещал деньги, и немалые. «У тебя что, своих людей нет?» — спросил он шурина в ответном письме. «Мои люди преданы Стару, — ответил тот в новом послании, — а я хочу действовать в тайне от босса».
Криворотый знал, что делает, и сыграл на чувстве мести. Подзадоривал его в письмах: «Неужели ты забыл? И простил ему смерть товарищей?»
Фан и в самом деле распалился, но не мог вернуться без согласия Карпиди. К тому же сомневался в надежности «крыши» родственничка.
Он связался с Поликарпом по телефону и изложил ему суть писем криворотого. Это было в самом конце прошлого лета, когда Карпиди с интересом наблюдал за раздраем в организации Шалуна — Мишкольца. Его всегда поражал этот тандем, и он ждал развязки. И сообщение Фана о претензиях криворотого было весьма кстати, ибо новая война между этими кланами была на руку хитромудрому греку, мечтавшему о расширении своих ущербных, окраинных владений.