Наконец Талос прервал молчание. Он махнул рукой, указывая на тела:
— Берите их. Септимус снимет с них доспехи.
— Два месяца.
Талос расхохотался.
— Не шути со мной, Септимус. Я не в настроении.
Смертный раб почесал щеку там, где отполированный металл встречался с бледной кожей, и оглядел свою мастерскую, превратившуюся в мясницкую лавку. Семь трупов с почти неповрежденными доспехами — броню можно снять, а тела вышвырнуть в космос в течение суток. Но все пять воинов Первого Когтя едва стояли на ногах, а доспехи их выглядели более чем плачевно. Смазка текла из трещин и засыхала темными струйками на металле. Выбоины следовало залатать, куски расколовшегося керамита извлечь и заменить, изодранные слои композитных металлов запаять, перекрасить, выпрямить…
Повреждения внутреннего слоя были куда хуже. Искусственную мускулатуру, сделанную из пучков волокон, придется перекроить. Сервомоторы надо заменить или починить. Инъекционные порты — стерилизовать и встроить заново. Разъемы интерфейса полностью перенастроить, и все это нужно было проделать прежде, чем браться за самую кропотливую работу: сенсорные системы в дисплеях шлемов.
— Я не шучу, господин. Даже если пустить в дело доспехи убитых, починка каждого комплекта займет не меньше недели. Надо вновь настроить сенсорные системы, подогнать их к вашим телам, наладить интерфейсы… Быстрее у меня не получится. Не уверен, что у кого-то другого получилось бы.
Кирион шагнул вперед. Сломанный стабилизатор заставлял его подволакивать левую ногу, а лицо было разбито и окровавлено.
— А если ты займешься только моим доспехом и твоего хозяина?
Септимус сглотнул, старательно избегая взгляда Узаса.
— Две недели, лорд Кирион. Возможно, три.
— Смертный. Почини мой.
Все обернулись к Узасу. Тот фыркнул.
— Что? Мой доспех надо починить, как и ваши, — сказал он.
Талос отстегнул горловые крепления шлема. Раздалось змеиное шипение сжатого воздуха. Снять шлем получилось только с третьей попытки, и лицо под ним оказалось сплошь изукрашено синяками и ссадинами. Один глаз был скрыт под коркой запекшейся крови и походил на отвратительного вида струп, но второй, ясный, черный и лишенный радужной оболочки, как у всех рожденных на Нострамо, горел яростным огнем.
— Во-первых, не смей обращаться к моему оружейнику — и нашему пилоту — так, словно он обычный мусорщик. Прояви уважение. — Пророк на секунду замолчал, чтобы вытереть кровь с губ тыльной стороной перчатки. — Во-вторых, мы угодили в эту передрягу по твоей милости. Из-за того, что тебе приспичило прогуляться по смертным палубам, завывая и упиваясь кровью, мы на два месяца потеряли боеспособность. Не хочешь лично сообщить Вознесенному о том, что он лишился двух Когтей за одну ночь?
Узас облизнулся.
— Заклейменные вызвали нас. Им следовало отступить. Тогда они остались бы живы.
— Для тебя всегда все так просто.
Талос сощурил здоровый глаз. Он заговорил сдержанным тоном, стараясь не дать напряжению и боли просочиться в голос:
— Что за безумие в тебе поселилось? Почему ты не понимаешь, чего стоила нам твоя выходка этой ночью?
Узас пожал плечами. Отпечаток кровавой ладони на наличнике шлема — вот и все, что увидели остальные.
— Мы победили, разве нет? Только это имеет значение.
— Довольно. — Кирион тряхнул головой и положил руку в помятой перчатке на наплечник Талоса. — С тем же успехом можно попытаться научить труп дышать. Брось это, брат.
Талос отстранился от успокаивающего прикосновения Кириона.
— Однажды наступит ночь, когда слово «брат» уже не спасет тебя, Узас.
— Это пророчество, сэр? — ухмыльнулся второй воин.
— Можешь лыбиться сколько влезет, но запомни мои слова. Когда эта ночь придет, я сам тебя прикончу.
Звякнула сигнализация двери. Все в мастерской насторожились.
— Кто идет? — крикнул Талос.
Ему пришлось моргнуть, чтобы прочистить зрение. Полученные в бою раны заживали намного медленнее, чем он ожидал, и Пророка не покидало неприятное ощущение, что внутренние повреждения куда серьезнее наружных.
В дверь трижды ударили кулаком.
— Ловец Душ, — приветственно проскрипел голос с другой стороны.
В нем слышалось неожиданно глубокое уважение, несмотря на то что по резкости и сухости он мог соперничать с вороньим карканьем.
— Нам надо поговорить, Ловец Душ. Нам о многом надо поговорить.
Талос опустил клинок.
— Люкориф из Кровоточащих Глаз, — сказал он.
VIЧТИ ОТЦА СВОЕГО
Люкориф, как зверь, вполз в комнату на четвереньках. Его ноги в керамитовых ботинках переходили в бронированные когти: изогнутые, многосуставчатые, с острейшими лезвиями — настоящие ястребиные когти. Уже многие века Люкориф не мог ходить, и даже перемещаться ползком ему удавалось с трудом. Сопла ракетных двигателей на спине воина говорили о прерванном полете, о легионере-птице, запертом в тесноте корабельных коридоров.
Его глаза постоянно кровоточили, и эта болезнь дала ему имя. По белому наличнику шлема из скошенных линз бежали две алые дорожки кровавых слез. Люкориф из Кровоточащих Глаз, с «птичьим» шлемом, превращенным в маску вопящего демона, окинул воинов Первого Когтя хищным взглядом. Когда по мышцам раптора пробегала волна судорога, шейные сочленения разражались механическим скрипом. Он оглядел каждого из собравшихся в мастерской Повелителей Ночи, дергая головой из стороны в сторону, как ястреб в поисках поживы.
Когда-то он был таким же, как они. О да. Точно таким же.
По его доспехам не представлялось возможным судить о принадлежности к легиону или генетической линии. Каждый из бойцов Люкорифа демонстрировал свою лояльность одним и тем же способом: по наличнику каждого струились кровавые слезы, как и у их вождя. Кровоточащие Глаза в первую очередь были верны своей секте и только во вторую — Восьмому легиону. Талос задался вопросом, где сейчас остальные братья Люкорифа. Их отряд представлял собой половину тех дополнительных сил, что банда Вознесенного приобрела после эвакуации рот Халаскера на Крите.
— Вознесенный послал меня за тобой. — Голос Люкорифа звучал так, словно кто-то скреб когтями по наждачной бумаге. — Вознесенный разгневан.
— Вознесенный редко пребывает в ином состоянии духа, — заметил Талос.
— Вознесенный, — Люкориф замолк на секунду, чтобы втянуть воздух сквозь зубчатую решетку шлема, — гневается на Первый Коготь.
Кирион фыркнул.
— И это нельзя назвать редким случаем.
Люкориф раздраженно рявкнул — звук, очень похожий на крик ястреба, но искаженный вокс-динамиками.
— Ловец Душ! Вознесенный требует твоего присутствия! В апотекарионе!
Талос опустил свой шлем на рабочий верстак перед Септимусом. Смертный неприкрыто вздохнул, поворачивая искалеченную реликвию в руках.
— Ловец Душ, — снова проскрипел Люкориф. — Вознесенный хочет видеть тебя. Сейчас же.
С лицом, изуродованным недавними ранами, в доспехах, загубленных местью его братьев, Талос неподвижно высился над сгорбленным раптором. Висящий у него за плечом золотой меч, украденный у Кровавых Ангелов, отражал тусклый свет мастерской. На его бедре на магнитном замке висел огромный двуствольный болтер героя Восьмого легиона.
Люкориф из Кровоточащих Глаз, в противоположность ему, пришел безоружным. Учитывая, кто послал раптора, это было странно.
— Вознесенный хочет видеть меня, — улыбнулся Талос, — или требует?
Люкорифа снова скрутила судорога. Птичий шлем дернулся, из-за демонической маски донеслось свистящее дыхание. Его левая клешня сжалась, и когтистый кулак задрожал. Когда пальцы расслабились, раздался скрип терзаемого металла.
— Хочет видеть.
— Все случается в первый раз, — подытожил Кирион.
Вознесенный облизнулся.
Он все еще носил свой боевой доспех, хотя керамитовые пластины давно вросли в мутировавшую плоть. Помещение апотекариона было обширным, но Вознесенному пришлось ссутулиться, чтобы не царапать потолок рогатым шлемом. Вокруг царила тишина — тишина запустения. Этим помещением практически не пользовались уже долгие годы. Проведя когтистым пальцем по хирургическому столу, Вознесенный задумался о том, как в самом скором времени эти десятилетия прозябания уйдут в прошлое.
Существо переместилось к криогенному хранилищу. Целая стена запечатанных стеклянных цилиндров, выстроившихся в идеальном порядке, — и на каждом нострамскими иероглифами выведено имя павшего воина. Из горла Вознесенного вырвался низкий сдавленный рев, а острые, как кинжалы, когти со скрежетом заскребли по металлическим полкам. Так много имен. Так много.
Он закрыл глаза и некоторое время вслушивался в пульс «Завета». Вознесенный дышал в унисон с отдаленным ритмическим гулом плазменных реакторов крейсера — те мерно рычали, пока корабль оставался в доке. Капитан улавливал шепот, вопли, взвизги и сердцебиение всех находящихся на борту. Звуки эхом передавались через корпус «Завета» в сознание Вознесенного — постоянный напор жизней, который с каждым годом все сложнее и сложнее было игнорировать.
Очень редко до него доносился смех. И только с палуб смертных, где люди влачили свое жалкое, бессветное существование, запертые в черных недрах корабля. Вознесенный теперь не знал, как реагировать на этот звук, и не был уверен, что он означает. «Завет» стал крепостью существа, памятником его собственной боли и той боли, что Вознесенный принес в галактику отца своего отца. Смех нервировал Вознесенного, — не пробуждая истинных воспоминаний, этот звук все же напоминал существу, что когда-то оно было способно понять его значение. И даже издавать схожие звуки — в те давние годы, когда вместо «существа» оно именовалось «человеком».
Его губы раздвинулись, и акульи зубы обнажились в безрадостной усмешке. Как меняются времена. И вскоре им вновь суждено измениться.
Талос. Люкориф. В сознании всплыли не просто их имена. Нет, он ощутил потоки их мыслей — плотно сплетенных, как неразборчивое письмо, и зараженных фрагментами их личностей. Их приближение было схоже с невидимой, неясно шепчущей приливной волной, захлестнувшей Вознесенного. Существо разв