Что это за удалец такой? Воеводы и помещики дрожат при его имени и войско сбирают, сам царь из Москвы о нем наказы пишет, и зовут его вором, разбойником, Стенькой, а холопы да голытьба оживают духом при его имени, величают его батюшкой, Степаном Тимофеевичем, и ждут от него своего избавления. Что за богатырь такой? По всей Волге подымаются люди, имя его проникло во Псков, в Рязань, а может, и по всей матушке – Руси?.. Сердце Василия загоралось уже любовью к этому человеку, и он говорил себе: «Пойду за ним всюду. И в огонь, и в воду, и на лютую смерть!»
Потом мысли его перешли на Наташу. Свидится ли он с нею и когда? Успеет ли он отбить ее от когтей злых воронов? И как они встретятся и что расскажут друг другу?
Сердце его то замирало, то билось. Он смотрел на глубокое небо и день за днем вспоминал любовь свою, свои и ее речи, ее робкие ласки. Когда сердился он, она тихо гладила его по лицу рукою и словно паутину снимала со лба его глубокие морщины. Когда тосковала она, опускала головку свою ему на плечо, поднимала лицо кверху, и он видел при свете месяца, как наполнялись глубокие очи ее слезами и потом медленно катились по щекам. Прижимался он губами к ее глазам и пил ее слезы и целовал ее, пока тихая улыбка не озаряла ее лицо.
«А встретились как?» – вспомнил он. Как бродил лесом и вдруг услышал крик. Прибежал, а девушка сидит на пне, бледная как смерть, а другая вопит и на землю кажет. Глянул он: вьется, ползет гадюка прочь от них. Понял разом он, что приключилось. Каблучком раздавил гадину, а потом припал на колено, взял ногу девицы, нашел раночку и быстро высосал ядовитую слюну вместе с ее алою кровью.
«Верно, с той кровью и любовь вошла в мое сердце», – подумал Василий, и воспоминания его потекли дальше. Вспомнил он случайные встречи, а потом вдруг подошла к нему однажды Паша, девушка, и говорит:
– Знала я молодца. Гнался он за чернохвостой лисичкою, а та в сад боярский. Он не будь труслив да за нею в тын. А время‑то позднее было, солнышко‑то зашло уж! Глядь, а лисичка и тут как тут.
– Я такого молодца тоже знаю! – усмехнулся тогда в ответ Василий и в ту же ночь перемахнул через лукоперовский тын. Там его встретила Паша и подвела к Наташе.
А дальше! Только зима разлучала их, а чуть начинались теплые весенние ночи и до поздней осени, что ни ночь они виделись друг с дружкой и говорили о том, как помирится он с ее отцом, сыграют они веселую свадьбу. Да не так делается, как загадываешь…«Что‑то с ней, с голубушкой, теперь? Знает ли она, что со мной вороги сделали?» – подумал Василий, и с этой мыслью сон смежил его веки.
Он проснулся от утреннего холодка и открыл глаза.
Его товарищи что‑то варили в котелке и тихо говорили промеж собою, и едва поднялся Василий, как они тотчас смолкли.
Василий встал, спустился к речке, умылся, жарко помолился Богу и, вернувшись к товарищам, сказал:
– Доброе утро, братцы! Помоги вам Бог!
– И тебе тоже! – ответили все разом.
Потом Кривой встал и, кланяясь ему в пояс, сказал:
– Не обессудь, милостивец, дозволь слово сказать!
– Что! – вздрогнув, спросил Василий. Ему показалось, что они сговаривались бросить его.
– Будь над нами старшим! – проговорил Кривой. – Мы тебя в каждом слове почитать будем, а ты веди нас к Степану Тимофеевичу!
– Не откажи на милости! – подтвердили все, вставая и окружая Василия. Василий покраснел от радости, глаза его вспыхнули и увлажнились слезами.
– Я ли откажусь от такой чести, братцы! – ответил он, кланяясь. – Верой и правдой сослужу вам. Придет беда, первый пойду!
– Мы‑то уж не оставим тебя. За тобой везде!
– А я вас не брошу! В радости ли, в горе! Во век не забуду вас! Вы мне что братья родные!..
– Мы смекали, – заговорил Дубовый, – может, ты хочешь у Лукоперовых усадьбу спалить. Так мы вернемся.
Обольстительный призрак мести мелькнул перед Васильем, но он сдержался.
– Нет, братцы! Теперь это негожее дело. У них челяди не семь человек. Пождите! – сказал он, тряхнув головою. – Со Степаном Тимофеевичем вернемся, тогда вы их мне только живыми оставьте!..
– Убережем, милостивец! – ответил с усмешкой кабальный, Егор Пасынков.
– А теперь похлебаем, что Бог послал, да и в путь! – сказал Кривой.
– Верно! – подтвердил Василий, и все жадно и торопливо стали хлебать сваренное толокно.
Потом поднялись и стали сбираться. Яков Кривой взял на плечо огромную дубину. Степан Дубовый топор и мешок с хлебом, а Ермил Горемычный, вооружившись вилами, взял под мышку бочонок с брагою.
– На один привал, – сказал он, – а там хоть брось!
Кострыга забрал котелок и поднял косу, прикрепленную лезвием вдоль палки, Тупорыл пошел с рогатиной, а Пасынков с гибким кистенем в руках, и вся эта ватага, покрестившись на восток, тронулась в дорогу.
– Нас‑то поначалу одиннадцать было, – сказал дорогою Кривой, – да, вишь, не поладили и подрались. Одного вот Дубовый ненароком убил, а четверо прочь пошли. Потому и надумали тебя за старшего!..
Они пошли с малыми роздыхами, больше днем, несмотря на жару, а ночью останавливаясь на роздых. По дороге к ним пристало еще несколько человек, и мало – помалу отряд Василия увеличился до тридцати человек.
– Ишь, – шутил Кривой, – нас теперь целая рать идет!
Василий с гордостью оглядывал своих воинов и думал: «Ништо! Такие с любым воеводою управятся!»
На пятый день своего пути им встретилась ватага нищих.
– Бог в помощь, добрые люди! – крикнул им вожак.
– Дай Боже благополучно! – ответил Василий.
– Вы куда, добрые молодцы?
Василий оглядел их и не побоялся ответить:
– К батюшке Степану Тимофеевичу! А вы откуда?
– А мы от него! Идем разносить вести добрые: слышь, Царицын взял, теперь на Астрахань пошел батюшка!
– Ну? Вот‑то добрая весть! – весело воскликнул Горемычный. – Что с воеводою сделали?
– Утопили! И приказных с ним, а дела все приказные на площади сожгли. Теперь там Ивашку Хохлова оставил батюшка, есаула свово!
– Важно, важно, – сказал Пасынков, – так их и надобно!
– А что, мы нагоним его?
– Поспешить надобно. Сказывано, под Астрахань ушел. Теперя вы в Царицыне не забражничайте. Тогда в самый раз!
– Мы не для пьянства идем! – строго ответил Василий. Нищие затянули песню и пошли своею дорогою.
Василий, уже не приваливаясь на ночь, повел своих молодцов к Царицыну. За час пути до города на них вдруг налетели казаки с диким криком.
– Нечай! Нечай! – кричали они.
– Стойте! – остановил их Василий. – Мы идем служить все Степану Тимофеевичу.
– Тогда милости просим! – заголосили казаки. – Нашего полку прибыло! Гайда до атамана!
– А кто атаман ваш?
– Ивашка Хохлов, ближний есаул батюшки. Ладный казак, ласковый до своих! – ответили казаки.
Василий пошел впереди своего отряда. Скоро они вошли в город, носивший на себе следы разорения. Некоторые дома были сожжены и разметаны, на некоторых дворах на воротах качались трупы, одетые в боярские кафтаны, с почерневшими уже от времени лицами. На соборной площади, куда привели Василия и его отряд, подле сожженного воеводского двора и приказной избы шло пьянство. Казаки и голытьба выбили дно у бочки и черпали из нее ковшом водку, крича:
– Здоровье батюшки Степана Тимофеевича!
Тут же, на обгорелом бревне, сидел и сам атаман Ивашка Хохлов.
На нем был кунтуш алого цвета, широчайшие шаровары синего и желтые сапоги из телячьей кожи. Длинный оседелец спускался с бритой головы и был заложен за ухо. Рыжие усы висели почти до груди, черные масленые глаза глядели тупо перед собою.
– Вот, пане атамане, новых молодцев привели! – сказал один казак, слезая с коня. – Хотят служить нашему батюшке!
– Добре! – кивнув головою, ответил Хохлов и уставился на Василия. – Кто будешь?
– Дворянский сын Ва…
– А коли дворянский сын, так повесить!..
– Постой! Не годится! – остановил атамана казак. – Коли он служить к нам пришел.
– А тогда не лайся! У нас все казаки. Нет дворян! Чего он? – обиделся Хохлов.
– Что правда, то правда, добрый молодец, – сказал вступившийся за него казак, – мы все равны. Ты, может, наших казацких обычаев не знаешь, так слушай! Ты в наш‑то монастырь, видно, с горя пришел, так у нас свой устав.
– Я буду служить вам верой и правдой! – твердо сказал Василий.
– Вот добре! – одобрил его Хохлов, кивая головою, а казак заговорил снова:
– Казачество это, братику, святая вещь! На земле стала неправда, грехов много, сильный слабого обижает. Ну, наш батька Степан Тимофеевич и вступился за всех. Кто за ним пойдет, тот и казак. Казак вольный человек, сам себе пан, бедному брат, никого над собой не знает. Так ты и помни. Хочешь быть казаком – будь. Не хочешь, мы не неволим! Вот что!
– Хочу! – ответил Василий.
– Тогда присягни на верность!
– Присягаю! – ответил Василий.
– Ну, и помни! Теперь поцелуемся, братику! – и он трижды поцеловался с Василием, а Хохлов сидел и только мотал головою.
– Ну вот! А вы слышали?
– Слышали! – ответил за всех Кривой.
– Присягаете тоже?
– Присягаем!
Лицо казака просветлело.
– Вот‑то добры молодцы! – сказал он. – Так пусть он будет над вами атаманом. Его во всем слухайте! А теперь выпьем.
Он достал ковш, зачерпнул водки и крикнул:
– За вольное казачество!
– За казачество! – подхватили гультяи.
– А теперь и вы выпейте! – сказал казак отряду Василья, и ковш заходил у них по рукам.
– Ты мой есаул будешь! – проговорил Василий Кривому. – Смотри, чтобы все налицо были.
– Откуда и куда? – спросил его казак. Василий объяснил.
– Так, так! Завтра в утро пойдете, его нагоните. Да что это у них и сабелек нету. Ты дай им.
– А откуда взять их?
– Грицько! – закричал казак. – Принеси сабелек охапку!..
На другой день Василий вышел из Царицына, ведя за собою отряд, и все были у него уже вооружены не чем попало, а саблями и пиками.