Наташа взглянула в сторону, где притаился ее отец, и вскрикнула, но никто не слыхал ее крика. Какой-то рослый мужик тащил ее отца за бороду, а он барахтался на земле и что-то кричал.
Наташа в ужасе отвернулась. Господи, да что же будет еще? Еще что будет?
А картина на дворе уже изменилась. Бой кончился. В крови на земле валялись обезображенные трупы; в стороне сидели с скрученными за спину руками и Паук, и Жиров с сыновьями, и другие помещики, между ними женщины — и впереди всех воевода и Сергей с отцом.
Сергей стоит строго нахмурившись, без шапки, в изодранном кафтане, и руки у него завязаны в локтях за спину, а у ног его лежит батюшка и не движется…
Господи, что же еще будет?
Наташа совсем перевесилась из оконца.
Вдруг разбойники что-то зашевелились и обернулись к воротам. В ворота на сером коне въехал кто-то стройный, высокий, в лохматой шапке, в красном кафтане. Лица только не видать, потому что едет он опустив голову.
И Наташе стало жутко, жутко. Верно, сам Стенька Разин, подумала она.
Человек в красном жупане подъехал к колодцу, слез с коня и по ряду подошел к Сергею. Вот они говорят о чем-то, вот отец словно бы очнулся, поднялся, всплеснул руками и упал снова.
Что говорит этот человек? Верно, что-то больно страшное! Отошел от Сергея, подошел к воеводе. Воевода только головой тряхнул, и вдруг на них, на воеводу, Сергея и батюшку, набросились люди, а страшный человек отошел к колодцу и сел на сруб.
Господи, что они хотят! В стороне разбойники огонь разводят, длинный шест тащат, длинные прутья готовят.
Вот воеводу бросили на землю, раздели и бить прутьями стали.
До Наташи донесся хриплый крик и грубый смех.
Вот разбойники раздели Сергея и отца. Что они делают? Положили они их друг на друга и связали им головы к ногам друг друга. Седая борода отца высунулась между ног Сергея… шест продели… подняли и понесли… Да неужели можно такое над людьми делать?..
А воеводу бьют, бьют… А страшный человек сидит на срубе и рукой что-то приказывает…
Вот несут отца ее и брата к костру. Вот подымают… О, Господи! Они жгут сперва отца, потом брата, потом опять отца… Мало!.. Вот идут разбойники с прутьями и бьют их обгорелые спины.
Глаза Наташи расширились от ужаса, думала она, что рвется сердце, что отнимается язык, ноги, хочет бежать, кричать и не может шевельнуться, не может отвести глаз от ужасной казни, от страшного человека.
Господи, да человек ли это? Может, это антихрист?!
А воеводу все бьют, а брата и отца ее все ворочают над костром и тоже бьют, и какие-то нечеловеческие вопли несутся к ней наверх, выше, еще выше, к самому престолу Господнему!..
Наташа вся дрожала мелкою дрожью и все-таки не могла отвести глаз от ужасной картины. Вдруг страшный человек снял лохматую шапку с головы и обернул свое лицо.
Наташа увидела его, и ей показалось, что сердце ее сразу разлетелось на мелкие кусочки.
— Василий!.. — закричала она нечеловеческим голосом и, как подрезанный колос, упала с оконца на пол каморки…
В окаменелом ужасе смотрели несчастные пленники на мучительную кончину своих друзей и защитников. Только сатанинский ум, питаемый кровавою местью, мог придумать такие муки. Даже казаки качали головами, даже Гришка Савельев, подойдя к Василию, сказал:
— Ах, нех тоби дьяблы! И удумал! Чертюки в аду теперь с тебя пример возьмут!
А Кривой, Кострыга, Пасынков и Дубовый с благоговейным ужасом смотрели на Василия, который подходил к самому костру и, смотря, как с треском лопается кожа на спине старика или сына Лукоперова, говорил с усмешкой:
— Это чертовы дети, моя усадьбишка горит! Пошутили со мной, теперь мой черед. Поверни-ка, Аким, молодца наверх да прутом его! Ну! Жги!
Жар костра распалил его. Он снял шапку, отер пот с лица и вдруг услыхал крик:
— Василий!..
Он задрожал как лист.
— Наташа! — ответил он безумным воплем и рванулся к воеводскому дому. — Всех убейте! — крикнул он на ходу и скрылся в высоком крыльце.
На дворе поднялись вопли. Казаки, посадские, голытьба разом бросились на безоружных пленников, и кровь полилась по двору, залив даже костер.
Гришка Савельев ударом сабли прикончил воеводу и потом Лукоперовых.
— Будя с них! — сказал он добродушно. — Попомнят на том свете Ваську-атамана!..
VIII
Василий вбежал в пустые горницы воеводского дома и бросился по ним искать Наташу. В то время дома строились без определенного плана. К основному дому, в котором, может быть, поначалу было всего пять, шесть горниц, по мере надобности пристраивались горницы, а большею частью другие срубы. Их подгоняли не особенно тщательно, и потому приходилось их соединять друг с другом переходами, галерейками, лесенками то вверх, то вниз. В воеводском доме пережил свой срок не один воевода, и каждый делал какое-либо прибавление, так что потом. Он уже представлял собою лабиринт горниц, коридоров, лесенок, причем про иные горенки не знал и сам хозяин.
Василий бегал по переходам, по лесенкам и горницам, оглашая дом призывными криками, но дом хранил мрачное молчание.
Василию начинало казаться, что он сходит с ума.
В отчаянье бегая по горницам, он окровавленной саблею наносил удары ни в чем не повинной мебели. Мысль, что он не найдет Наташи, приводила его в ужас, и наконец, когда надежды уже покинули его, он увидал узкую лесенку и поднялся по ней наверх.
Радостный торжествующий крик огласил пустынный. Дом и был слышен даже на дворе.
Василий упал на поя и приникнул губами к помертвевшему лицу Наташи.
Она лежала недвижно, раскинув руки. Василий стал звать ее, называя нежными именами, лаская ее лицо, но она была все так же недвижима.
— Очнись, голубка! — говорил Василий. — Очнись, рыбка моя золотая! Я — твой Василий, я пришел за тобою, люба моя! Наташа! Наташа!
Он стал трясти ее за руки, за плечи, но она не приходила в себя. Новый ужас охватил его. Неужели она померла?
Он поднял ее, взял на руки и осторожно спустился вниз. Идя из горницы в горницу, он увидел в одной высокую пуховую постель. Подушки на ней были сбиты, одеяло сброшено.
Он тихо положил Наташу на постель и подбежал к окну. Окно выходило на двор, где происходило избиение беззащитных людей.
— Эй, люди! Кто есть! Ко мне! — закричал Василий. Кривой услыхал голос своего атамана и бросился к нему в дом.
— Возьми людей, из наших, — сказал ему Василий, — и поставь у этой горницы. Чтобы никого не пускали! Придут сюда за животами, скажи, эта горница моя и все в ней мое! Саблей руби, кто войти посмеет! Скорее!
Кривой выбежал и вернулся с Горемычным и Тупорылом.
— Вот тут и стойте! — приказал Василий, и, бросив проницательный взгляд на Наташу, он выбежал на улицу. Голова его горела, сердце сжималось страхом.
"Ах, если бы Еремейка был!" — думал он в отчаянье и вдруг увидал Калачева, дворянского сына. Он как-то избег общего удела и теперь, озираясь, крался вдоль забора.
— Стой — Василий схватил его за ворот. Калачев упал на колени:
— Смилуйся! Ни в чем не повинен! Я хотел идти в казаки проситься.
— Молчи и слушай! — сказал Василий. — Если хочешь жить, достань мне знахаря или знахарку.
— З-з-на… харя? — изумленно забормотал Калачев.
— Ну, ну! Ведь лечит тут у вас кто-нибудь?
— Есть, есть, милостивец! — оживился Калачев. — Ежели не убили его разбой… удалые казаки! Я мигом! — и он рванулся, но Василий удержал его:
— Врешь, вражий сын! Идем разом!
— Что же, я готов! — покорно согласился боярский сын. Они пошли по улицам, на которых бушевали казаки, голь и посадские.
Они врывались в дома, выталкивали оттуда всякое добро и кучей валили его на соборной площади. Иногда из дому выволакивали купца, дьяка или дворянина и быстро расправлялись с ним, обливая кровью пыльные улицы. При каждом крике Калачев вздрагивав всем телом, а Василий нетерпеливо кричал на него:
— Будешь шевелиться, или я тебя!
Наконец боярский сын подвел его к маленькой избе с двумя волоковыми окошками.
— Тут жил, милостивец, великий знахарь. У него воевода всегда пользовался. Викентием звать, поляк!
— Хоть черт! — сказал Василий. — Зови!
— Викентий! — закричал Калачев. — Викентий, друг!
Он застучал в окошко, но никто не отозвался на его призыв.
— Пойдем! — сказал Василий. Калитка оказалась на запоре, но Василий сбил ее плечом. Крошечный двор был пуст; они обошли его кругом, осмотрели избенки и наконец нашли Викентия на сеновале зарывшимся в сено.
— Ну, ну, вылезай! — вытащил его боярский сын.
Перед Василием встал крошечный горбун с огромною лохматой головою, в волосах которой торчало сено. Он дрожал на своих тоненьких ножках и, увидев казака, упал на колени.
— Смилуйся, пан добродею! — запищал он. — Я же худа не хочу добрым казакам. Пусть возьмут мой майонтек, только оставят жизнь!
— Брось выть! — крикнул на него Василий. — Иди за мною! Ты знахарь?
Карлик закачал головою:
— Я это все умею! И заговоры знаю!
— Ну вот тебя и надо! Боярышня обмерла. Идем!
Карлик совершенно оправился и принял даже гордый вид.
— Зараз! — сказал он. — Только инструмент возьму!
— Бери!
Через минуту Василий шел с карликом назад. Калачев уже от страха плелся за ними, боясь, что иначе его зарубят казаки. Карлик едва поспевал за Василием, но, видя, как к нему относятся встречавшиеся пьяные разбойники, он боялся даже заявить о себе и, обливаясь потом, бежал; рядом с атаманом.
Они вошли в воеводский дом. Там уже хозяйничали казаки, но отведенная для Наташи горница осталась неприкосновенной.
— Вот! — сказал карлику Василий, указывая на Наташу.
Тот осторожно на цыпочках подошел к ней и стал внимательно слушать ее дыхание, потом покачал головою и вздохнул. Василий хрустнул пальцами:
— Жива?
— Жива-то жива, — ответил карлик, — только испугалась очень. Обмерла. Постой, пане, я кровь пущу!