— Мне ответил охранник. Сказал, что Габен спит и его нельзя тревожить, и попросил позвонить позднее.
— Они хотят затянуть время, чтобы проследить вызов. Вот черт!
— Может быть, позже мы сумеем...
— Нет, они поставят на ноги всю полицию и все обшарят.
Я увел ее к машине.
— Позвоним утром из другого места. Мы будем крутиться поблизости, и, может быть, они подключат тебя. Они должны будут это сделать!
— Но он в безопасности?
— Сейчас да.
Я оставил машину на том же месте и последовал за Соней в дом. Дождь промочил мой плащ, и я замерз. Соня тоже промокла. Языки газового пламени лизали искусственные поленья в камине, тепло приятно овевало мне лицо, и я разделся — снял даже галстук и рубашку. Соня посмотрела на меня одобрительно и спросила:
— Мне тоже можно?
Я кивнул, не оборачиваясь, грея руки у огня. Она выскользнула из комнаты. Когда вернулась, на ней был ослепительно белый, длинный, полупрозрачный пеньюар, а на ногах — туфельки без задников, отороченные белым лебяжьим пухом.
Материя просвечивала, и матовые округлости ее грудей и бедер казались еще более волнующими. Соня нагнулась ко мне, видимо наслаждаясь моим одобрительным взглядом, скользнувшим вниз по ее телу и задержавшимся там, где пеньюар образовал впадину, разделяющую ее ноги.
Она спросила:
— Узнаешь эту вещь?
— Рондины?
— Да... Надеюсь... я так же красива, как и она?
— Это верно.
Я не врал, о нет!
Ее красота была совсем другой, немного примитивной, но в каждом движении, в каждом повороте тела чувствовалось скрытое пламя, готовое вырваться наружу. Я видел, как в сдерживаемом порыве дрожали ее ноздри.
Ее белье под пеньюаром привлекло мое внимание своей необычностью. Бюстгальтер был крошечный, но сделан так, что оставлял между грудями широкую дорожку, нежную и какую-то потрясающе невинную. Эта розовая дорожка возбуждала меня необычайно.
Я старался не смотреть и даже отвернулся, но все равно видел краешком глаза, как Соня свернулась клубочком на кушетке и затихла.
Ее соблазнительные темно-красные губы улыбались мне, щеки слегка порозовели. Она распахнула пеньюар, и он лежал вокруг нее, окутывая розовое тело, как белые крылья.
— В далеком прошлом у меня таких вещей не было. В России носить их считалось неприличным.
— Слишком буржуазно?
— Говорили, что недопустимо... возбуждать определенные чувства. По секрету — я кое-что надевала. Так, чтобы никто не видел.
— Тебе это идет.
Она как-то забавно пискнула от удовольствия и слегка изогнулась, так, что еще сильнее открылась ее красивая нога.
— Ты посидишь рядом со мной?
— А можно, милая? По идее я должен тебя охранять.
— Пожалуйста. — В уголках глаз у нее появились чуть заметные лучики.
— Ты принадлежишь Мартрелю.
— Нет, по-настоящему я никогда не питала к нему особых чувств. Я тебе говорила, что мы были друзьями.
— И все?
Она посмотрела вниз на свои руки, лежащие на коленях.
— Мой отец погиб под Сталинградом. Мне казалось, что Габен... был как мой отец.
— Понимаю, это трудно объяснить, — сказал я.
Она благодарно кивнула:
— Да. Я всегда знала, что он влюблен. Мне нужно ему объяснить. Он хочет меня, пока... но потом он освоится здесь, и это пройдет.
Я взял свой стакан, допил его, поставил на пол и сел к ней на тахту. Дождь с ветром хлестал в оконные стекла с неистовой яростью, дальние раскаты грома напоминали артиллерийскую канонаду. Внезапно что-то сверкнуло, раздался сильный треск, и в лица нам ударил ослепительный свет. Вскрикнув, Соня испуганно прижалась ко мне и уткнулась головой мне в плечо.
— Ну-ну, это всего лишь гроза, — обнял я ее тихонько, стараясь приподнять подбородок пальцем. В Соне было что-то от маленькой девочки, зажмуривающейся при каждом ударе грома. Каждый раз она придвигалась ко мне все ближе, ближе, пока не оказалась у меня в объятиях — теплая, дрожащая, но от того не менее желанная.
Все, что разделяло нас, отступило, наши губы судорожно искали друг друга и наконец встретились, влажные от желания.
Она взяла мои руки и прижала к своему телу, к его душистой теплоте. Я чувствовал под своими пальцами шелковистость ее кожи, прохладу и нежность изгибов, ее всю...
Тогда мы устроили свою собственную грозу в комнате, и раскаты грома снаружи не могли заглушить восторженные вскрики Сони, мой страстный шепот и тихие стоны, которые иногда вырывались у нас...
Это продолжалось долго, очень долго, пока мы не отодвинулись друг от друга, стараясь унять бешеный стук сердец. Мир с его звуками и грозой снова стал реальным.
Снаружи полыхнул голубовато-белый огонь, послышался треск, потом шипящий звук, и настала та короткая тишина, которая бывает сразу после молнии перед ударом грома. Две лампы на другом конце комнаты вдруг на мгновение ярко вспыхнули — и погасли.
Соня забилась у меня в объятиях, я сжал ее крепче и стал успокаивать, но скоро встал, отцепив от себя ее пальцы:
— Тише, милая. Это не похоже на угрозу. Я проверю.
Она, казалось, была все еще испугана.
— Разве это необходимо?
— А вдруг пожар, крошка.
Я натянул одежду, дождевик и открыл дверь. Потом обежал вокруг дома и увидел огромную кучу стружек у заднего крыльца. Они уже разгорались.
Только моя поразительная реакция спасла меня и мою глупую голову от смерти. Очередь ушла в стенку над моей головой. Я упал на землю, перекатился по направлению к дому, рассчитывая, что, если второй будет стрелять, ему потребуется тоже переменить место, и подождал, пока раздастся следующий выстрел.
Заметив парня прежде, чем он увидел меня, я сделал бросок. Его автомат полетел в темноту. Он начал было кричать, но крик застрял у него в глотке, когда я оторвал его от земли и бросил через спину.
Необходимо было заставить парня заговорить, все равно каким способом. Я разложил его на траве и улыбнулся, увидев ужас, который стоял в его глазах.
Поднял его и поставил в такую позу, чтобы иметь возможность быстро сломать ему позвоночник. Тут опять сверкнула молния, и в ее ослепляющем свете я увидел второго, стоящего в тридцати футах с пистолетом в руке; палец лежал на спуске.
Этого типа я видел раньше на заднем сиденье автомобиля, который нас преследовал.
Повинуясь животному инстинкту, я упал в ту самую секунду, как раздался выстрел. Пуля ударила в живой щит, который я держал перед собой. Он застонал и обмяк. Я откатился к кустам, ожидая очередной вспышки молнии, которая откроет местонахождение стрелявшего.
Но по закону подлости молнии не было. Я встал, напряженно всматриваясь в темноту, привыкая к ней, как вдруг услышал шум отъезжающей машины. Преследовать ее не имело смысла из-за преимущества старта. Надо убираться отсюда.
Я быстро обследовал карманы мертвеца, нашел пачку бумажных денег и мелочь, связку ключей, сигареты и плоский бумажник во внутреннем кармане куртки. Я поискал еще и обнаружил массивную зажигалку, щелкнул ею и раскрыл бумажник.
В неясном свете я прочел, что владелец — таможенник Генри Бакман. Его бляха была прикреплена тут же.
Теперь уж я действительно влип! С мертвым копом шутки плохи, и, если меня с этим свяжут, за него спросят особо.
Я бросил зажигалку и, войдя в дом, рухнул в кресло. Было два варианта. Если тот, другой парень тоже таможенник и застрелил случайно своего же в перестрелке, это будет весьма скверно. Но если они из разных групп, и парень с автоматом был из советской группы немцев, то моя шея уж точно в петле.
Соня сказала, все еще лежа на кушетке:
— Тайгер... что это?
— Ничего.
— Я слышала шум.
— Забудь. Быстро одевайся. Надо сматываться.
Она не спорила. Ей все объяснил тон моего голоса.
Потом я набрал номер Уолли Гиббонса. Он снял трубку после второго звонка, и голос у него дрожал.
— У тебя что, посетители? — спросил я.
— Нет, они уже ушли.
— Что случилось?
— Черт тебя побери, я попал в ловушку!
— Быстро, что там?
— Сюда явились два таможенника. Они ничего не рассказывали. Только задавали вопросы. Хотели узнать об этом типе с «Мейтленда».
— Ты их знаешь?
— Да, мне приходилось с ними встречаться. Они обыскали Рондину и нашли квитанцию об уплате за свет и телефон в каком-то доме в Коннектикуте.
— Ну-ну, и что же?
— Ничего, задавали вопросы, ничем себя не выдали.
— Рондина у тебя?
— Да, они приказали нам оставаться здесь. Завтра утром у нас соберется большое общество.
Я что-то буркнул и повесил трубку. Соня подошла с чемоданчиком, но я велел оставить его здесь. Взял ее за руку и вывел из дому. Она подождала, пока мы ехали по темной окольной дороге к заставе, и только потом задала мне вопрос.
— Они нашли нас, детка. Сопоставили нас с Уолли. Поняли, что через него могут выйти на меня, и держали его под наблюдением. Видели, как я выходил, и проследили.
— Но... разве ты не заметил хвост?
— Не в такую грозу. Он мог ехать следом с выключенными фарами, но сделал ошибку: ждал слишком долго, прежде чем начать действовать. Таможенник приехал первым, увидел меня и подумал, что я его засек и специально вышел за ним. Попробовал стрелять, но промахнулся и в темноте получил пулю от другого парня.
— Что же теперь будет?
— Они идут за нами. Ты, я и Мартрель не должны теперь оставлять за собой следов. Собираюсь спрятать тебя в безопасном месте, малютка.
— Но Габен... Они попытаются убить его?
— Можешь не сомневаться.
— Тайгер, пожалуйста... не дай им сделать это, ну, пожалуйста, милый, прошу тебя!
— Сделаю, что смогу. Его держат под охраной.
— Этого достаточно?
— Нет. Его скоро выпустят и уничтожат. Они не могут больше его задерживать.
Соня легко коснулась моей руки, ее пальцы умоляли.
— Ты сделаешь что-нибудь?
— Постараюсь.
Гроза уносилась куда-то в сторону, и сквозь рваные края клубящихся туч показались первые алые проблески рассвета, как бы согревшие ночь.