– А ты?
– О себе я сам позабочусь.
– А кто позаботится обо мне?
– Ты всегда можешь положиться на Мартина Грэди и его шайку.
– Но не тогда, когда стану трупом, – он вытянул руки и сжал кулаки. – Ладно, но это в последний раз и только до завтра. До завтра, а потом ищите другого кандидата в покойники.
– Спасибо, Вилли.
Но он не был таким уж несчастным, каким хотел казаться. В конце концов, ему было чем заняться, а Рондина всегда оставалась женщиной. Пока он звонил в агентство по прокату автомобилей и вызывал машину к парадному, я рассказал ему о планах уничтожения Мартела. То, что они собирались сделать, было одновременно глупо и преступно.
– Думаешь, они его выпустят?
– Возможно. Они, конечно, его засекретят, как сумеют, но вряд ли это получится. Убийцы всегда идут на риск, и им безразлично, кто стоит у них на пути. Засекреть они хоть весь госпиталь, но он-то останется общественно значимым лицом, и нет никакой возможности для него избежать слежки.
– С ним могут находиться наши люди.
– Что слышно о Даллесе? Он минутку подумал и качнул головой.
– А что у тебя на уме?
– Если они хотят его ликвидировать, то, может, мне удастся протащить к нему его девушку, пока он под стражей. Он достаточно нужен нашим, чтобы потребовать все, что душа желает.
Наконец появился шофер из агентства по найму автомобилей. Он был в белой униформе с названием фирмы, оттиснутым золотыми буквами у него на спине. Я взял бумагу, расписался и добавил парню пять долларов, чтобы он напрочь позабыл меня.
Всю дорогу до Коннектикут-парка я прокручивал в уме сегодняшние сцены, катаясь по ним взад и вперед и стараясь связать оборванные концы. Одна ниточка так и осталась несвязанной, иначе у меня не было бы такого странного чувства, что надвигается беда.
Итак, я начал с утра в день свадьбы, а кончил убийством. Все это дело не нравилось мне и раньше, а теперь…
Клемент Флетчер – мысли устали, спотыкаясь на этом имени. Клемент Флетчер, все началось с этого человека – еще один покойник в списке. Все, чего бы я ни касался, или кто касается меня, плохо кончают.
Рондина дала мне исчерпывающие инструкции, и вскоре я оказался перед железными воротами с калиткой. Рядом росли два раскидистых платана, сквозь ветки которых я заметил в доме свет. Я остановил машину рядом с подъездом, поднял воротник от дождя и выскочил наружу.
Я позвонил, но никто мне не ответил. Тогда я негромко позвал:
– Ева, это Тайгер. Открой!
Дверь отворилась, звякнув цепочкой, и когда она увидела меня, то откинула цепочку и распахнула дверь настежь.
– Заходи, милый, я рада тебе. Я закрыл дверь, проверил замок и встряхнул плащ.
– Кто здесь был?
– Только те, кто включил свет и телефон. Входи, милый, там теплее и можно высушить одежду.
Я отдал ей плащ, прошел прямо к бару и нацедил себе какой-то смеси. Она позволила мне выпить половину и осведомилась:
– Что слышно… о Габине?
– Все еще в госпитале. Но они собираются выпустить его на свободу.
– Но… – нахмурилась она.
– Ему нельзя появляться на улице. Я собираюсь позвонить ему в палату, и я хочу, чтобы ты сама сказала ему, что ты в надежном месте и что он должен оставаться под стражей до тех пор, пока не заговорит с нашими людьми.
– Может быть, я пойду к нему?
– Они сразу тебя возьмут. Ты что, хочешь посидеть с ним вдвоем? Если они до тебя доберутся, он будет молчать, как сейф. Нет, милашка, мы сделаем это отсюда. Я отвезу тебя в город, и мы найдем платную станцию. Они дадут разговору состояться, но засекут говорящего по монитору. Если прорвешься, скажи, что ты в безопасности и что он должен сидеть под стражей, не высовывая носа. Постарайся быть краткой. Они засекут, что звонок из этой местности, но не успеют перекрыть все дороги, и за это я особо не тревожусь.
– Но если… они не позволят мне говорить с ним?
– Ты скажешь, кто ты такая, и они сразу его подключат.
– Если ты хочешь…
– Одевайся!
Мы добрались до города, где я выяснил номер госпиталя, дал ей пригоршню мелочи, номер телефона и втолкнул в будку. Сам я остался в проходе между будкой и стеной, пока она звонила. Через стеклянную дверь я видел, как она сделала жест отчаяния, затем безнадежно развела руками, настаивая на чем-то, и растерянно положила трубку. Когда она вышла, то кусала губы от досады.
– Мне ответил охранник. Заявил, что Габин спит и его нельзя тревожить. Просил позвонить позже.
– Они хотят растянуть время, чтобы проследить вызов. Черти!
– Может, мы позвоним позже?
– Нет, они всех обшарят и всех поставят на ноги, – я повел ее к машине. – Позвоним утром из другой станции. Будем крутиться поблизости, и, может, случайно они тебя подключат. Они должны будут сделать это!
– А Габин в безопасности?
– Сейчас – да.
Мы вошли в дом, и она сразу включила газ, чтобы мы могли согреться и обсохнуть. С меня лило потоками. Я снял рубашку, повесил ее над плитой, а брюки бросил на спинку кресла. Господи, как это приятно: тепло, уют, ливень на улице… Кажется, ты сидишь в единственном местечке на свете, куда не доходят сырость и ветер.
Она одобрительно смотрела на меня, когда я раздевался.
– Можно, я тоже?
Я кивнул, не оборачиваясь, с руками, протянутыми к огню. Я слышал, как она выскользнула из комнаты. Когда она вернулась, то на ней был ослепительный белый воздушный пеньюар до самого пола, а на ногах туфельки без задников, отороченные лебяжьим пухом. Материя просвечивала, и матовые округлости ее грудей казались еще более волнующими, ее тяжелые бедра слегка покачивались, когда она шагнула ко мне, видимо наслаждаясь моим похотливым взглядом, скользнувшим вниз по ее телу и задержавшимся там, где пеньюар раскованно образовывал впадину, разделявшую ее ножки.
– Узнаешь эту вещь? – улыбнулась Ева.
– Рондина?
– Да… надеюсь, я так же красива, как и она?
– Не буду отрицать.
– О-о-о!
Я не врал, о нет!
Красота Евы была совсем другой, немного примитивной, но в каждом ее движении, в каждом повороте головы было, казалось, скрытое пламя, готовое вырваться наружу. Визуальное наблюдение ее тела возбуждало меня. Я заметил, как в нетерпении дрожат ее ноздри.
Под пеньюаром было надето очень немногое, но ее белье привлекло мое внимание своей необычностью. Бюстгальтер был крошечный, но сделан так, что оставлял между грудями широкую дорожку, которая, казалось, не имела к ней самой никакого отношения. Дорожка была нежной и какой-то потрясающе невинной, и эта розовая дорожка возбудила меня необычайно.
Я старался не смотреть и даже отвернулся, но все равно видел все краешком глаза. Ева свернулась клубочком на кушетке и затихла. Ее пугающе-ненасытный рот улыбался мне, а щечки слегка порозовели. Она распахнула пеньюар, и он лежал вокруг нее, окутывая подобно белым крыльям. Ее тело горело, желало, требовало.
Она как-то забавно пискнула от возбуждения и повернулась так, что одна розовая ножка промелькнула на мгновенье в прорези материи.
– Ты посидишь со мной?
– Пожалуй, если ты не возражаешь, милая. По идее, я должен тебя охранять.
– Я не возражаю, – в уголках ее глаз зазмеились чуть заметные лучики.
– Ты принадлежишь Мартелу.
– Нет, никогда по-настоящему я ему не принадлежала. Я же тебе говорила, что мы были друзьями.
– И все!?
Она посмотрела вниз на свои ноги, которые запутались в мягкой ткани.
– Мой отец погиб под Сталинградом. Мне казалось, что Габин… что он был, как мой отец…
– Это сложно понять и объяснить, – сказал я. Ева благодарно кивнула.
– Да, но он должен знать. Я всегда догадывалась, что он влюблен. Но ему нужно сказать. Он хочет меня, пока… но потом он освоится и это пройдет.
Я взял свой бокал, осушил его, поставил на пол и присел к ней на кушетку.
Она молча отодвинулась, не сводя с меня своих таинственных мерцающих глаз.
За окном шумел ливень, ревело, выло и грохотало. Потом что-то сверкнуло, раздался сильный треск, и мне в лицо ударил ослепительный свет. Ева испуганно вскрикнула, прижалась ко мне и уткнулась головкой в мое плечо.
– Ну, не бойся, это же гроза, – я тихонько обнял ее, стараясь приподнять подбородок пальцем. В ней было что-то от маленькой девочки, когда она зажмуривалась от каждого удара грома, и всякий раз она придвигалась ко мне все ближе и ближе, пока не оказалась под моими руками, под моими губами, тепленькая, дрожащая и желанная.
Все, что разделяло нас, отступило, наши губы судорожно искали друг друга и, наконец, встретились, влажные от желания. Ее слишком долго подавляемая страсть заставляла ее губы дрожать и кривиться в нервной усмешке. Нежные женские губки просили удовлетворения и никак не могли насытиться.
Ее руки взяли мои и прижали к своему телу, к его душистой теплоте, и под своими пальцами я ощущал шелковистость ее кожи, прохладу и нежность изгибов, в общем, всю ее…
Это было долго, очень долго, пока мы не откатились друг от друга с бешеным стуком сердец после устроенной нами грозы в комнате. Но эта гроза была самодельной, и раскаты грома снаружи не могли заглушить ее восторженные вскрики, мой страстный шепот и тихие стоны, иногда вырывавшиеся у нее. Наконец мир с его звуками и грозой снова постучался в наши уши.
Снова раздался треск и двойная вспышка осветила всю комнату, после чего все погрузилось в темноту. Глаза у нее стали белыми от ужаса, и она закричала. Я схватил ее в охапку, прижал к себе покрепче, стиснув ее грудь и поглаживая соски.
– Тихо, милая, мне там что-то послышалось. Я проверю. Она почему-то обиделась.
– Это необходимо?
– Возможен пожар, моя крошка. Давай будем бдительны.
Я натянул одежду, дождевик и открыл дверь. Потом обошел вокруг дома и обнаружил огромную кучу стружек у заднего крыльца, которая уже загорелась. Я шагнул вперед, и лишь моя поразительная реакция спасла меня и мою глупую башку от неминуемой смерти. Автоматная очередь ушла в стенку над головой!