Юхан ТеоринКровавый разлом
В горной породе на берегу северного Эланда виднеется темно-красная горизонтальная жила — кровавый разлом, по преданиям — это застывшая кровь после битвы между троллями и эльфами.
«Кровавый разлом» Юхана Теорина — новый роман писателя об острове Эланд, полный неразгаданных тайн, шведских преданий и мифов, преступлений без свидетелей и вечной борьбы добра и зла. Это больше чем мистический триллер. Это смесь криминального романа с классической драмой отношений, развивающейся при непосредственном участии загадочных существ, пришедших из древней скандинавской мифологии, — троллей и эльфов.
Вальпургиева ночь
Сознания он не терял. Каждое движение причиняло нестерпимую боль, левая рука обожжена до мяса, ребра сломаны, в глазах плывут темные пятна… но сознания Пер Мернер не терял.
Он сидит на камне на подогнутых коленях… почему бензин кажется таким теплым? Холодно, а бензин теплый… и, когда попадает на ссадины, жжет, как кипяток.
Бензин лился не равномерно, а выплесками, с утробным бульканьем, словно кто-то звучно пил воду. Потом бульканье прекратилось, и он равнодушно проследил, как пустая канистра полетела в сторону.
Теперь он сидел в большой луже, и одежда была пропитана бензином. Пер оперся на руки и сделал попытку подняться. Он никак не мог сфокусировать взгляд. На фоне последней темно-багровой полосы заката над горизонтом фигура человека казалась размытой уродливой тенью.
Человек ли? Тролль, смутно подумал Пер. Горный тролль.
— Вальпургиева ночь, — услышал он, как сквозь вату. — Костры, костры… По всему острову костры…
Тролль полез в карман, достал коробок спичек и встряхнул.
Перу суждено сгореть живьем. За грехи отца.
Он поднял голову и вдруг сообразил, что мог бы попытаться попросить о пощаде.
Открыл рот и почувствовал вкус бензина.
— Я буду молчать, — прошептал он.
Нет, конечно… Как он мог молчать — он теперь знал слишком много и о Джерри, и о Бремере, и о Маркусе Люкасе… Но ведь все эти с таким трудом добытые имена ровным счетом ничего не значат. Все они скоро покроются пылью забвения.
— Я буду молчать, — повторил он.
Но тот не услышал. Вместо ответа достал спичку, аккуратно закрыл коробок и чиркнул. Спичка зашипела и вспыхнула в каком-нибудь метре от Пера.
Она горела неровно и ярко.
Джерри, Бремер, Маркус Люкас, Регина… и все остальные.
Он закрыл глаза. Наверное, в последний раз — пришло ему в голову, — наверное, я закрыл глаза в последний раз в жизни. Но даже эта леденящая мысль не отвлекла его — в сознании по-прежнему тянулась длинная нескончаемая череда повторяющихся имен.
Джерри, Бремер, Маркус Люкас, Регина, Джерри, Бремер… и все остальные.
1
Еще только начало марта, а весеннее солнце на северном Эланде уже сияет вовсю, весело и бесшабашно. Последние сахарные островки снега дотаивают на прошлогоднем газоне у Марнесхеммета. На флагштоках у въезда на парковку шелковисто лоснятся под солнцем два приспущенных флага — шведский, с желтым крестом на голубом поле, и эландский, с золотым оленем.
К главному входу дома престарелых медленно подкатил длинный черный лимузин с затемненными окнами. Из него вышли двое — оба среднего возраста, в тесных черных пальто. Они открыли заднюю дверцу и вытащили складную каталку. Опустили ножки, закрепили и покатили перед собой — вверх по пандусу, через стеклянную дверь в вестибюль.
Работники похоронного бюро. Только они носят такие пальто.
Так решил капитан грузового парусника Герлоф Давидссон — бывший капитан, давно уже на пенсии. Он пил кофе в столовой с соседями. Двое в пальто вышли из лифта и, неторопливо толкая перед собой каталку, с постными физиономиями двинулись по коридору. На каталке желтые одеяла и широкие ремни по краям. Наверное, чтобы покойник часом не свалился. Герлоф представил, смешно ли это будет, если покойник свалится, и решил, что нет. Не особенно.
Они закатили коляску в грузовой лифт. Грузовой лифт шел в подвал, а в подвале была морозильная камера.
Все ненадолго притихли. Каталка исчезла в лифте, и разговоры начались снова.
Пару лет назад, Герлоф прекрасно помнил… да, пару лет назад кто-то предложил, чтобы катафалк подъезжал с задней стороны здания. Надо забрать покойника — значит, надо. Забирайте, но потихоньку. К чему эти демонстрации? Даже голосование провели, но большинство было против. И Герлоф тоже был против.
Что значит — потихоньку? Как так — не попрощаться, не проводить товарища в последний путь?
А в этот солнечный, но холодный день пришла очередь Торстена Аксельссона. Он умер, как и большинство, в своей постели, глубокой ночью. Почему-то умирают чаще всего именно ночью, в самые глухие часы. Сестры из утренней смены вызвали врача, тот дал заключение о смерти. Покойника одели в специально сохраненный для такого случая дорогой темный костюм. На запястье закрепили пластиковую ленту с фамилией и персональным номером, подвязали челюсть.
Торстен прекрасно представлял, что будет с ним после смерти. До пенсии он работал могильщиком на кладбище. Ему довелось даже хоронить известного убийцу Нильса Канта, но в основном, конечно, попадались обычные островные жители.
Он копал могилы круглый год, независимо от погоды: в снег, в мороз, в дождь. Торстен рассказывал Герлофу, что копать труднее всего весной — очень уж медленно отходит мерзлота у нас на Эланде. Но хуже всего не это, добавил Торстен. Копать трудно — это бы ладно; хуже всего хоронить детей. Когда приходилось копать могилу для ребенка, он просто не мог заставить себя подняться с постели.
А теперь пришла и его очередь. Теперь в могилу опустят урну не с чужим, а с его прахом — Торстен много раз повторял: хочу, чтобы меня кремировали.
— Пусть лучше сожгут, чем швыряют туда-сюда мои кости, — сказал он.
— А пепел не перепутают? — робко спросила Майя Нюман. — Еще выдадут чужой…
— Может, и перепутают, — сказал тогда Торстен. — Кто их знает… нас в крематорий не пускали. У нас свое, у них свое.
А раньше-то ничего этого не было, подумал Герлоф. Если в дни его молодости умирал кто-то из родственников — никаких тебе катафалков, никаких церемоний. Это теперь все хлопоты берет на себя похоронное бюро. А тогда кто-то из родни сколачивал гроб, и вся недолга.
Сколачивал гроб — и все… Когда его мать с отцом только поженились в начале двадцатого века, они переехали в перестроенную хижину в Стенвике. Ночью их разбудили странные звуки на чердаке — словно кто-то ворочает сложенные там доски. Отец поднялся на чердак — никого. Пусто и тихо.
Не успел он вернуться и лечь, с чердака снова раздался грохот.
Так родители и лежали всю ночь без сна, прислушиваясь к странным звукам, и боялись не только пойти на чердак, но даже встать с постели.
Быстро работают — не успел Герлоф допить кофе, каталка появилась снова, только теперь уже с телом Торстена, закрытым желтым одеялом и привязанным ремнями. Двое быстро катили ее к выходу.
— Пока, Торстен, — произнес он про себя. — До встречи.
Как только каталка скрылась за дверью, он отодвинул стул и медленно встал, опираясь на палку.
— Пора, — сказал Герлоф соседям по столу. — Мне пора.
Он прикусил губу от боли в колене и медленно двинулся по коридору к кабинету заведующего отделением.
Уже несколько недель ему не давала покоя мысль. Праздновали его день рождения… и вдруг он сообразил, что до восьмидесяти пяти осталось всего два года. Да уж, не зря говорят — год в старости, как неделя в молодости. А сейчас, после смерти Торстена, Герлоф решил окончательно.
Осторожно постучал, дождался ответа и толкнул дверь.
Заведующий отделением Бёль сидел за экраном компьютера и, судя по всему, составлял очередной отчет. Герлоф молча остановился на пороге.
Наконец Бёль поднял голову:
— У вас все в порядке, Герлоф?
— Да… но…
— А в чем дело?
Герлоф набрал в легкие воздух:
— В общем… ухожу я от вас.
Бёль покачал головой:
— Герлоф…
— Решено.
— Вот как?
— Я расскажу вам одну историю… — Бёль нетерпеливо завел глаза к потолку, но Герлоф упрямо продолжал: — Мои родители, значит, поженились в тысяча девятьсот десятом году. Им достался заброшенный хутор… там уж давно и не жил никто. И вот легли они спать… легли они, значит, спать — и вдруг слышат странные звуки. В первую же ночь, как поженились… будто кто-то перебирает доски на чердаке. Отец их сам там уложил. Полез на чердак — никого. Так и не поняли, в чем дело. А на следующее утро сосед пришел….
Герлоф помолчал.
— Так вот, значит, сосед пришел и говорит: дескать, брат его помер накануне — не одолжит ли ему отец досок для гроба? Отец и говорит: конечно, говорит, иди на чердак, выбирай, что нужно. А они с мамашей, значит, внизу сидят. Вот сидят они в кухне, и слышат — сосед-то, значит, там наверху, на чердаке, доски перебирает, а звуки — ну точно как ночью…
Он замолчал.
— И что? — спросил Бёль.
— А то, что, значит, предупреждение было. Помрет кто-то…
— Веселая история, Герлоф, ничего не скажешь. И к чему вы ведете?
Герлоф вздохнул:
— Веду я вот к чему… Если мне оставаться, то я следующий… это мне будут гроб сколачивать. Я уже слышал, как доски ворочают…
Бёль не нашелся, что возразить.
— Когда же вы собираетесь уйти? И главное, куда?
— Домой, — сказал Герлоф. — Домой.
2
— Умираешь? Кто сказал, что ты умираешь, папа?
— Я сам и сказал.
— Курам на смех, ей-богу. У тебя много лет впереди… много весен… — Юлия Давидссон подумала немного и добавила: — Ты же ушел из дома престарелых. Сам. Живой. Кто может таким похвастаться?
Герлоф промолчал. И в самом деле, мало кто. Он вспомнил стальную каталку с телом Торстена Аксельссона. И продолжал молчать всю дорогу, пока они ехали к побережью, где испокон веков стояла деревня под названием Стенвик.