нных ресниц и провела рукой по его седым волосам. И он расслабился, чувствуя тепло жены, а она, точно играя с ним, крепче прижалась к его чреслам, и он почувствовал нарастающее возбуждение.
Гости пировали, огромный триклиний был забит битком, Силан распорядился принести столы и низкие лавки для приглашенных рангом пониже. Кравчие сбились с ног, разнося все новые и новые блюда, виночерпии опустошили уже более десятка огромных амфор с дорогим вином, повара выбивались из сил. Рабыни, разбрызгивающие благовония, посыпающие пол лепестками и меняющие гостям синфесисы, валились с ног от усталости. Актеры без конца чередовали маски на сцене, веселя гостей забавными пантомимами и застольными песнями. В тот момент, казалось, рухнут колонны, до чего все дружно подхватывали непристойные куплеты на незатейливый мотив. Гости призывали молодых без конца целоваться, и те с удовольствием откликались на эти просьбы, разгоряченные вином, забывая иногда, что не одни. Макрон все крепче сжимал в объятиях Эннию, чувствуя, что пьянеет все больше и больше.
На улице стемнело. И наступило время последней части церемонии конфарреации – введение новобрачной в дом супруга. Шествие отправилось из дома в тот момент, когда яркая Венера засияла на темном небосводе. Те, кто после пира смог подняться на ноги, шли нестройными рядами, покачиваясь и распевая непристойные песенки. Во главе шагали друзья со свадебными факелами из сосны. Вслед двигались новобрачные, идущие по обеим сторонам от Марка Юния. Он, стоя несколько позади, подтолкнул их друг к другу и сказал дочери, чтобы та взяла правой рукой правую руку мужа. Тогда Фабий Персик, Луций Лициний и Марк Виниций подошли к Клавдилле, надвинувшей, по обычаю, покрывало до самых глаз, и притворно стали вырывать ее из рук отца. Лициний и Виниций взяли ее за руки, а Фабий пошел впереди с факелом из боярышника. Перед ними ступала Гемма с прялкой и веретеном и Ботер с ивовой корзинкой с разными принадлежностями женского рукоделия, к которым Юния никогда не прикасалась.
Открывали шествие носилки со статуями четырех божеств. Это были Югатин, бог ярма; Домидука, ведущий женщину к дому ее мужа; Домитий, вводящий ее в дом, и Мантурна, которая заставляет ее там остаться. Всем гостям также раздали факелы из соснового дерева, и над шумной процессией витал крепкий аромат смолы. Гости выкрикивали фесценнины, заставляя новобрачную краснеть под своей огненной фатой, переливающейся в отблесках пламени, а провожающая толпа зевак сотнями глоток орала: «Таласса! Таласса!»[666] Подружки невесты хлопали в ладоши, присоединяя свои голоса к фесценнинам.
Наконец эта шумная процессия приблизилась ко дворцу Тиберия. Вход был украшен цветочными гирляндами, и дворцовая челядь высыпала встречать новобрачных. Калигула важно встал перед дверью, слегка покачиваясь, и важно спросил у Юнии:
– Кто ты?
– Где ты будешь, Гай, там и я буду, Гайя! – ответила она старинной формулой.
Тогда Виниций предложил ей факел и воду, она прикоснулась к ним в знак того, что отныне будет покорна своему мужу, со смехом прикрепила к двери шерстяные ленты, поданные Силаном. Это означало, что она будет хорошей пряхой, и помазала косяк свиным и волчьим салом, которые ей подал в горшочках Макрон, для предотвращения колдовства.
Потом, громко смеясь, Энния, Друзилла и Ливилла подняли ее, чтобы перенести через порог. В это время новобрачный и его друзья разбрасывали золоченые орехи и мелкие монеты. Фабий Персик, размахнувшись, кинул в толпу факел из боярышника, который тут же с громкими криками был расколот на сотни щепок, счастливым обладателям которых боги дарили долгую жизнь. Толпа дралась за каждую лучинку.
Едва Клавдилла вступила в атриум, как ее усадили на почетное кресло, покрытое шерстью, и вручили ключ – символ управления домом, а Калигула преподнес ей на подносе груду золотых монет. Они вместе разломили мягкий фар, жертвенный пирог новобрачных, посвятив его пенатам и Лару.
Затем гостей препроводили в триклиний, и опять начался пир. А ко времени, когда ложатся спать, Ливилла, Друзилла и Энния с белыми венками на головах отвели Клавдиллу на брачное ложе. Невидимый хор юношей и девушек исполнял свадебную песнь под аккомпанемент флейты.
«Обитатель Геликонского холма, сын Венеры Урании, ты, который привлекаешь к супругу нежную деву, бог гименея, Гимен, Гимен, бог гименея.
Увенчай свое чело цветами и майораном; возьми свадебную фату, приди сюда, приветливое божество, приди в желтой сандалии на белой как снег ноге.
Увлеченный сегодняшним весельем, присоедини свой серебристый голос к нашей песни гименея; своей легкой стопой ударяй землю и взволнуй своею рукой пламя горящей сосны.
Призови в это жилище ту, которая должна здесь царить. Пусть она возгорится желанием к своему молодому мужу, пусть любовь увлечет ее душу, пусть обовьется она, как плющ обвивает вяз».
Юния с доброй усмешкой слушала старинные слова. Желание и так бушует в ней, а любовь завладела сердцем уже много лет назад, и ни к чему страстные призывы бога Гимена. Неожиданно ворвались веселые Фабий, Лициний и Виниций. Они схватили Клавдиллу за руки и насильно усадили на колени к маленькому Приапу, которого Юния в углу даже и не заметила. Они прижали ее к его огромному выпирающему фаллосу и так оставили, увлекая прочь за собой подружек.
Макрон последним уходил из комнаты новобрачных и, прежде чем задвинуть занавес, обернулся. Юния сидела, такая тонкая и хрупкая, на коленях у безобразной статуэтки, взгляд ее был отрешен, счастливая улыбка блуждала на ярких карминовых губах, она вся напряглась в ожидании супруга. Но неожиданно она перевела взгляд на него, и в глазах ее засверкал холодный блеск.
– Что ты медлишь, Невий Серторий? – тихо и как-то зловеще спросила она.
– Ты не жалеешь?
– Нет, Невий Серторий, и не пожалею никогда, – сказала она. – Не тешь себя бесплотными призраками. Я не стану твоей. Я счастлива. Почему ты не смиришься с этим до сих пор?
Макрон закрыл лицо руками и, пошатываясь, вышел. В перистиле он прислонился к одной из колонн, вдыхая аромат цветов. Будто сквозь пелену слышал он веселые голоса, слышал, как вели Калигулу к брачному ложу, как звенели смех и свадебные песни подружек, растерявших белые венки, слышал громкие голоса Виниция и Фабия Персика. И когда наконец Серторий понял, что все удалились обратно в триклиний и новобрачные возлегли на ложе, он горько заплакал впервые в жизни скупыми мужскими слезами.
XXXV
Гай витал в небесах, потягивая вино на пиршественном ложе. Тучный Силан без конца толкал его в бок, поднимая золотую чашу. Калигула отмахивался от пьяного прилипчивого тестя, ожидая, когда за ним придут, чтобы вести его на брачное ложе.
Со смехом вбежали Ливилла и Друзилла. Их белоснежные столы были в винных пятнах, они шатались, поддерживая друг друга.
– Брат, готовься! – крикнула Друзилла. – Фабий уже усадил твою супругу на колени Приапа. Не боишься, что его фаллос покажется ей более привлекательным?
Довольная своей шуткой, она громко расхохоталась, ей вторила Ливилла, а следом и те, кто расслышал эту фесценнину. Гай потянулся к столу и, ухватив полную чашу, плеснул в сторону сестер. Они завизжали и спрятались за широкую колонну. Пьяный Фабий взял Калигулу за руку и повел его в кубикулу новобрачных. Напевая непристойные куплеты, рядом с трудом плелись те, кто еще смог подняться.
– А где мой посаженый отец? – громко поинтересовался Гай у входа. – По обычаю, он должен распахнуть предо мной занавес!
Несколько голосов услужливо принялось звать Невия Сертория. Он появился, пошатываясь, с мрачным лицом.
– Мой Невий! Что ты грустишь в этот счастливый день? – спросил Калигула. – Моя супруга уже заждалась.
Сзади подталкивали друг друга с ухмылками Лициний и Ганимед. Макрон сделал над собой усилие, молча подошел к пурпурному занавесу и резко отбросил его. Раздалось нестройное пение. Под эти звуки Гай шагнул внутрь, и занавес выпал из неожиданно ослабевших рук посаженого отца.
Юния сидела, робко прижавшись к деревянной статуэтке. Глаза ее были широко открыты и смотрели с какой-то отрешенностью. Казалось, она не заметила появления супруга. Отблески слабого огонька светильника плясали в ее черных как ночь зрачках.
– Любимая, о чем ты задумалась?
Гай приблизился и нежно взял ее холодную руку. Она слегка вздрогнула, будто очнулась от глубокого беспамятства.
– Гай, дорогой мой! Мне виделись странные вещи. Наш ребенок…
И замолчала.
– Что наш ребенок? – спросил он, улыбнувшись. – Это мальчик, сильный, как я, или девочка, красивая, как ты, моя звездочка?
– Не знаю, – неуверенно протянула она, по-прежнему глядя мимо в пустоту. – Я не хочу детей!
– Но почему? Любимая, что за вздор тебе чудился, пока эти пьяницы не привели меня?
– Будто наш ребенок танцевал на пепле моего погребального костра, – тихо сказала она.
Калигула вздрогнул и передернул плечами, сделав рукой жест, отгоняющий злых духов:
– Не волнуйся, любимая! Я знаю, что за богиня навеяла тебе эти худые мысли. Та, что предназначила нас друг другу с рождения и которую мы не почтили благодарственной жертвой.
– Геката, – выдохнула Юния, и Калигула заметил, как оживился ее взор.
– Я предусмотрел все. Нам надо переодеться, не собираемся же мы проводить здесь нашу первую ночь.
Юния удивленно посмотрела на него.
– Я приготовил нечто такое, что запомнит весь Рим, помимо глупых свадебных торжеств. Наша богиня получит свои жертвы, и ее лик будет омыт благодарственной кровью.
Клавдилла в экстазе соскочила с деревянных колен Приапа и страстно обняла мужа:
– Гай, я не просто хочу тебя, я жажду близости с тобой! Возьми же меня, любимый!
– Позже, милая, доверься мне, и мы вместе исполним, что я задумал. Я хочу, чтобы наша брачная ночь запомнилась нам на всю жизнь.
Из-под украшенного цветами ложа Калигула извлек заранее припрятанные темные туники и глухие плащи с низкими капюшонами.