– Ты прав, – произнесла Юния. – Если я вовремя не потребую развода, то наши бездыханные тела будут лежать рядом на Ступенях слез.
Она низко нагнулась к Фабию, обдавая горячим дыханием его щеки.
– Можно ускорить падение Гая, – тихо молвила она. – Подумай об этом. Всегда можно обвинить его в прелюбодеянии и, страшнее всего, в кровосмешении. Тебе ли не знать их отношений с Друзиллой. Она все еще влюблена в тебя, я наблюдала, сколько раз за эти три дня ее раб приносил тебе любовные послания.
Фабий заулыбался.
– Ты сможешь помочь им вновь возобновить отношения, – намекнула Юния.
– А ты умна. Жаль, что не станешь императрицей. Ты превзошла бы саму Ливию.
– Почему ты так в этом уверен? Гемелл еще не женат. Кто знает, может, мне удастся покорить его юное сердце?
Павел рассмеялся и притянул ее к себе, покрывая поцелуями хитрое личико.
– И думать забудь об этом. Я жить не смогу, если ты опять ускользнешь. – Он стянул с пальца массивный перстень с камеей, изображавшей Венеру с орлом. – Прими этот знак моей любви и нашего обручения. Он единственный в своем роде. Мой дед привез его из Александрии, города, где родилась ты, божественная. Знаменитый мастер Сострат создал эту красоту. С недавних пор я часто любовался этим драгоценным изображением, воспринимая его как знамение судьбы. Посмотри, какое сходство меж тобой и богиней.
– Ой, Фабий! – с укором сказала Юния. – Кажется, я не такая толстая. Но камея действительно прекрасна.
Она мечтательно провела пальчиками по выпуклому изображению геммы и внимательно всмотрелась в тонкие линии резьбы. Черно-синий сардоникс фона создавал дивное ощущение ночного неба, почти всю поверхность которого занимала голубовато-серая фигура Юпитерова орла, а перед ним стояла, подняв голову для поцелуя, обнимающая его Венера. Ее белая фигурка была невыразимо прекрасна, и Клавдилла залюбовалась этим бесценным изображением, разглядев для себя многозначительную аллегорию. Не знак ли это благословения от верховного бога на высшую власть?
Юния сняла с шеи золотое ожерелье и нанизала на него перстень.
– Он всегда будет около моего сердца, скрытый от посторонних взглядов. Я люблю тебя, мой Фабий, – серьезно произнесла она, – но мне пора вернуться в Рим.
– Я приеду через день, вслед за тобой. Вряд ли я выдержу более долгую разлуку, мое сердечко. Но ты подаришь мне хотя бы еще несколько мгновений?
Юнии пришлось подчиниться, и она смогла уехать только тогда, когда наступила глубокая ночь. Но не в Рим спешила она под надежной охраной преторианцев, а в Капую, куда уехал старый Клавдий. Ее дерзкий замысел требовал немедленного воплощения в жизнь, прежде чем Фабий Персик увидится с Друзиллой. Ей и в этом надо было опередить его, для чего она и отправила срочного курьера с письмом к сестре Калигулы. Другой курьер повез послание для Калигулы на Капри.
«Юния Клавдилла – Гаю Цезарю.
Возлюбленный мой! Душа моя истомилась в разлуке с тобой. Я бесконечно страдаю, слезы льются, стоит только подумать, что мы еще долго не увидимся. По Риму ходят нехорошие слухи, поэтому заклинаю, не уезжай пока с Капри, оставайся рядом с цезарем. Мысленно я буду рядом, не покидая тебя ни на миг. Терпи, ты должен смириться ради нашего будущего. Проявляй благоразумие и выдержку.
Vale!»
XLI
Удивленный Калигула долго размышлял над письмом. Что хотела ему сказать Юния, намекая на то, что разлука затянется надолго. Что означали ее слова о «нехороших слухах»? Неужели в Рим уже просочились известия, о которых предупреждал его Клавдий?
Почему она не написала все ясно? Просто «терпи». Смириться с чем? Почему бы ей не приехать к нему самой, если она настаивает, чтобы он не покидал Капри? Тиберий едва ли воспротивится, если она будет жить с ним на одной из вилл.
Гай вздохнул, стер написанное женой и принялся черкать ответ, глубоко вдавливая тонкий стиль в податливый воск. Пусть приезжает и не мудрит. Им будет хорошо здесь вместе. К тому же скоро день рождения Калигулы, Юния должна успеть.
Тиберий милостив к нему, хотя видятся они редко. Гемелл сейчас тоже на Капри, и цезарь часто гуляет с ним в саду виллы «Юпитер», Гай живет один на вилле «Диана», но не скучает, каждый вечер веселясь с Авлом Вителлием.
Ответ Юнии испугал и поразил его – такой злобой было пропитано новое послание от любящей жены. На этот раз он быстро вник в содержание письма и, предприняв по ее указке первые шаги, неожиданно убедился, как она была права.
Тиберий сразу же воспротивился, едва Гай Цезарь сообщил, что хотел бы жить рядом со своим отцом, чтобы постигать науку властвования над обширной империей. Это насторожило Калигулу. Он уже без спроса переехал на виллу якобы по приглашению Авла, но тут же наткнулся на стену молчания и изоляции. Теперь он понял, как права была дальновидная Клавдилла, посоветовав заручиться терпением и выдержкой.
Гай Цезарь изнывал на благословенном острове. Он держался из последних сил, сознавая шаткость своего положения. Но слепая вера в ум жены и ее совет не покидать Капри ни под каким предлогом удерживали его на месте. Калигулу томила тоска по Юнии, ему не хватало друзей и веселой жизни. Тиберий продолжал игнорировать его, прогуливаясь с Гемеллом по прекрасным садам. Калигула пытался добиться встречи с императором, но всякий раз ему удавалось повидаться лишь с управляющим, который обещал, что цезарь примет его позже. За эти долгие недели, что он провел на Капри, ему так и не удалось увидеть Тиберия. И, будто насмехаясь, тот передал Гаю, что сейчас серьезно занят государственными делами и не может уделить ему время для беседы, но пусть он проживает на острове сколько душе угодно, и, как только появится возможность, Тиберий обязательно его выслушает. Приходилось терпеливо ждать вдали от Юнии.
Душу Калигулы терзал страх, он не мог понять, что затеял Тиберий. Если сейчас он решится огласить завещание в пользу своего внука Гемелла, то Гая постигнет участь родных братьев. Ему вспомнились ужасные слухи, бродившие по Риму в то время, когда они погибли. Нерона быстро уморили голодом, а арестованного по нелепому подозрению Друза заперли в темном подвале дворца. Однажды его нашли мертвым, горло его было забито соломой от матраса, который он грыз, не в силах стерпеть муки голода. Как ликовал тогда Тиберий, писал сенату радостные письма, в которых называл честного Друза распутным и коварным негодяем, и велел преторианцу, охранявшему его, прочесть перед сенатом то, что Друз говорил в тюрьме. Слушая проклятия брата и его обвинения в адрес Тиберия, Калигула тогда понял, что Друза били, оскорбляли и мучили даже гнусные рабы, отнимавшие у него еду и питье. Сенаторы прерывали это показное чтение бесконечными восклицаниями, полными ужаса и негодования, но Гай, единственный сидевший в молчании, понимал, что сиятельные отцы больше удивлены тем, насколько открыто Тиберий обнажил свои пороки и преступления, ибо каждый знал, что предсмертные слова Друза правдивы. Гай помнил, как пьяный Тиберий на Капри со слезами на глазах говорил ему, что вынужден был убить его родных из-за их непомерного честолюбия, ибо он, цезарь, должен ставить спокойствие империи выше родственных чувств. Калигула искусно разыграл свою роль, он обнял старика, как почтительный сын, выразил благодарность и соболезнование и тут же утешил, рассказав о новой форме разврата, о которой недавно узнал от знакомых сирийцев.
Тогда он много времени провел на Капри рядом с Тиберием, постигая науку притворства и лицемерия. Он превзошел в этом своего приемного отца, и тот по сравнению с Калигулой чувствовал себя добродетельным человеком. Это утешало Тиберия. Он объявил Гая своим преемником, зная безграничную любовь народа к нему, но без мысли, что Калигула действительно когда-нибудь станет императором. Фрассил давно предсказал Тиберию, что «Калигула с таким же успехом может стать императором, как проскакать верхом на коне через пролив между Байями и Путеолами». А Тиберий верил своему астрологу и назначил Калигулу главным наследником, поставив Гемелла, родного внука, на второе место. Народ притих из страха за своего любимца. Теперь же, судя по слухам, настроение цезаря окончательно переменилось в пользу молодого Тиберия.
Но вместе с тем Калигула понимал, что только слишком юные годы Гемелла препятствуют столь решительному шагу со стороны цезаря. К тому же народ империи, беззаветно любивший сына Германика, не простил бы цезарю его убийства. Империя могла захлебнуться в крови восстания, а этого Тиберий как раз и пытался избежать, распуская среди толпы слухи о добропорядочности своего внука и распущенности Калигулы.
Будь у Гая возможность, он придушил бы этого тощего прыщавого юнца с лицом умственно отсталого. Внук и внешне походил на деда. Оба они с Тиберием были высокими, сутулыми, с гнойниками на щеках. Калигулу передергивало от отвращения, когда он, выражая притворную радость, сталкивался в саду с Гемеллом. Тот отмалчивался в ответ на все его расспросы о том, здоров ли цезарь и сможет ли сегодня принять его. Стена отчуждения отделяла Гая от внешнего мира. Он ломал голову, но не мог ничего придумать, чтобы отвратить старого императора от внука.
Медленно текли бесполезные пустые дни, принося с собой новые тревоги и разочарования. Раз в неделю Калигула спускался в маленькую скалистую гавань встретить корабль из Рима с почтой для Тиберия, но для него никаких писем не поступало. Юния молчала, лишь раз напомнила о себе, с наступлением осенних холодов передав теплую одежду без какой-либо записки. На пороге стоял уже ноябрь. Но ни одной строчки от любимой и друзей за эти долгие месяцы. Несколько раз прибывал префект претория с докладами, но Гаю с ним встретиться так и не удалось: то ли Макрон сам избегал его, то ли получил четкие инструкции Тиберия. Неизвестность угнетала, страхи разрастались подобно снежной лавине.
Развязка наступила совсем неожиданно в шестнадцатый день до декабрьских календ. Это был семьдесят седьмой день рождения Тиберия.