Долгие часы плавания прошли утомительно. Вечером поднялся резкий ветер, лодку носило, и рабы едва гребли из-за тяжелых волн. Юнии стало дурно, она призывала Нептуна смилостивиться и остановить ужасную качку. Гемелл выглядел не лучшим образом, его без конца мутило, и он, беззащитный, сидел с тазиком на коленях под пронизывающими порывами.
На суше, едва ступив на твердую землю и усевшись в носилки, Юния тут же уснула, без ложной скромности склонив голову на костлявое плечо внука цезаря.
Теплые лучи утреннего солнца, пробивающиеся через щель занавеси, разбудили девушку. Гемелл, казалось, еще дремал, но веки его трепетали, выдавая отсутствие глубокого сна. Юния ласково окликнула его, и он открыл глаза.
– Да пошлют нам боги удачный день! – сказала Клавдилла. – К вечеру мы уже будем в Риме, и я наконец-то обниму своего отца.
Она принялась без умолку щебетать о том, сколько оставлено в Риме дорогих украшений и нарядов, рассказывала о прогулках по Капуе с Ливиллой, о том, как постарел дядя Клавдий и сколько времени он разъяснял ей свои нововведения в алфавит и преимущества новых букв. Гемелл откровенно зевал, молчал и метал недовольные взгляды на спутницу. Юния искусно притворялась, что не замечает его раздражения, и продолжала говорить.
Ее речь плавно и мягко скользила, обволакивала словами, точно паутиной, и уже к середине дня, после обильного завтрака, Гемелл понемногу начал оттаивать, улыбаться шуткам и вставлять редкие замечания. Клавдилла уловила эту перемену в настроении и сменила тему, принявшись осторожно расспрашивать юношу. Вначале вопросы были незначительны: о вкусах в поэзии, о философских взглядах, но по мере того как налаживалась беседа, Юния перешла к семейным делам. Гемелл давно уже утратил настороженность, позабыв советы Тиберия, и рассказывал без утайки о своенравной матери, жестоком отце, недолюбливавшем хилого сына, умершем братике, коснулся и мрачной фигуры Сеяна. Юния, как губка впитывавшая его скупые слова, поняла, что он не догадывается о своем истинном происхождении, как и о том, почему Тиберий отправил их в Рим вместе.
Ей удалось растопить лед в сердце юноши. Мрачный и одинокий, он никогда не имел близких друзей, прожив детство и раннюю пору юности среди заговоров и предательств. Друз часто обижал сына, Ливилла была неласкова и холодна, занятая любовной связью с Сеяном, Тиберий презирал его, поэтому он рос, замыкаясь с каждым годом все глубже в себе, одинокий и обиженный на весь свет. Гемелла тронула участливость прекрасной девушки, чья прелестная головка беззаботно покоилась на его плече всю ночь, он по-своему переиначил предостережения цезаря, почувствовал неискренность Тиберия и, проезжая вечером Капенские ворота, понял, что у него появился первый друг.
Это необычное чувство придало ему веселости и неожиданно наполнило счастьем. Он будто расцвел, подобно цветку, который с первыми лучами солнца раскрывает плотно сжатый бутон. От испытующих взглядов Клавдиллы не укрылись эти перемены, но она не подала виду и перед входом в дом Ливии пригласила робкого юношу погулять в Саллюстиевы сады в полдень следующего дня.
Дом отца встретил ее тихо и неприветливо. Огни над входом были потушены – это означало, что хозяин обедает в гостях. Вышел сонный привратник, разбуженный нетерпеливыми ударами в гонг, преторианцы шумели, поторапливая прислугу, им уже не терпелось добраться в лагерь и отдохнуть.
И дом ожил, засиял огнями, челядь засуетилась. Марк Юний, расширяя дом, выстроил небольшую прелестную купальню, куда счастливая Гемма и повела свою хозяйку. Юния даже испуганно приподняла столлу, ступив на мозаичный пол. Это был не пол, а океан, где плескались диковинные рыбы, расправляли крылья большие скаты, грозно щетинились иглами морские ежи. Стены были расписаны обнаженными нимфами и наядами, за которыми подсматривал из-за кустов хмельной Бахус с тирсом наперевес в компании козлоногих сатиров. Юния, отдыхая в теплом бассейне под расслабляющий массаж, перебирала тонкими пальцами ароматные бутоны и рассматривала купальню, посмеиваясь над толстыми телами наяд.
Клавдилла отказалась от обильного ужина, наскоро перекусила и велела принести ее вещи из носилок. Гемма запротестовала, умоляя отдохнуть с долгой дороги, но Юния осталась непреклонна. Из запыленного вороха она вытащила красную тунику, преторианский панцирь и шлем. Рабыня горестно всплеснула руками, догадавшись, что госпожа не намерена ночевать дома.
Мысли Юнии уже были далеко от дома Силана. Клавдилле хотелось увидеться с Макроном, и она загадочно усмехалась, наблюдая за Геммой, которая стягивала ремнями кожаный панцирь на ее груди. Рабыня не решалась задать вопрос, чему так таинственно улыбается ее госпожа, а Юния уже предвкушала страстные объятия любовника.
Она с довольным видом посмотрелась в гладь зеркала и нашла, что в шлеме с красным гребнем выглядит как весьма привлекательный юноша.
Ночная охрана из вооруженных рослых рабов уже ожидала ее у входа.
Дом Макрона был ярко освещен: префект претория устраивал обед в честь консулов Гнея Ацеррония Прокула и Гая Понтия Нигрина. Опустевшие роскошные носилки разместились под присмотром рабов вдоль высокой стены. Раб, прикованный цепью к толстому кольцу у порога, ударил в гонг, и управляющий провел Юнию в таблиний под видом срочного курьера цезаря. Со стороны триклиния доносились звуки веселой музыки, выкрики и громкий говор гостей. Из кухни тянуло вкусными запахами, звенела посуда, туда-сюда сновали рабы. На девушку никто не обратил внимания. Управляющий зажег маленькую лампу, слабый свет которой едва выхватил из темноты стол для письма, полки со свитками, и ушел. Юния осталась ждать, проклиная несвоевременный обед, к тому же ей самой захотелось есть. Пиршество грозило затянуться до утра, и Клавдилла уже раскаялась в своей проделке: неизвестно, насколько пьян Макрон, он может не придать значения тому, что его дожидается курьер с Капри.
Звон капель о медный поднос водяных часов мешал уставшей девушке дремать, голод и жажда заявляли о себе все настойчивей, и Клавдилла начала потихоньку опасаться, что умрет голодной смертью. И тогда она решилась.
Тихонько выскользнув из таблиния, она прошла через перистиль в дальние покои Эннии. Из рабов никто не обратил на нее внимания, и она беспрепятственно проникла в спальню госпожи, отгороженную персиковым занавесом. Здесь у подруги она бывала не раз и с легкостью разыскала в темноте вход в углу в маленькую кубикулу, где хранилась одежда.
Наугад Юния извлекла нежно-розовую тунику, быстро натянула на себя, скинула тяжелый шлем и вызвала рабыню ударом молоточка в маленький гонг. Сразу же послышался быстрый топот босых ног, и вбежала служанка Эннии.
– Слушаю тебя, госпожа, – и изумилась, увидев Юнию. – О Юнона, госпожа Клавдилла!
– Моя одежда залита вином, и твоя хозяйка милостиво разрешила мне переодеться в ее кубикуле. Быстро сделай мне прическу и помоги облачиться в столу.
– Я даже не знала, что ты вернулась и присутствуешь на обеде в честь консулов, – сказала рабыня.
– Молчи и делай свое дело!
Рабыня зажгла высокий светильник, ловкими движениями рук взбила локоны гостьи, закрепила их булавками и натянула сетку из золотых шнурков, затем с помощью тонкой кисточки подвела сурьмой брови, слегка удлинила разрез прекрасных глаз, тронула ярким кармином губы и облачила Клавдиллу в розовую столу поверх полупрозрачной туники.
Легким кивком Юния отблагодарила ее за услуги и вышла, а серебряная пустота зеркала поглотила отражение самой прекрасной девушки на свете.
Она велела номеклатору объявить в триклинии о ее приходе и улыбнулась, услышав, как разом смолкли все голоса. Ее встретили удивленными восклицаниями и восторженными приветствиями. Триклиний был полон, на почетном месте возлежал сам хозяин дома вместе с прекрасной Эннией, которая сразу кинулась ей навстречу, рядом консулы в золотых венках, сам Марк Юний Силан в тоге с пурпурной каймой и много знакомых лиц, кроме самого дорогого и любимого – Гая Цезаря Калигулы.
Чей-то взгляд ожег ее, подобно огню, Юния мгновенно обернулась и увидела Невия Сертория. Изумление, восхищение, любовь и неприкрытое желание смешались в его взоре. Она поспешно опустила ресницы, чтоб не выдать себя, и одарила его легкой улыбкой. Места уже были распределены, и она села на ложе отца. Силан принялся расспрашивать ее о путешествии, укоряя, что не писала ему. Вопросы сыпались со всех сторон, и вскоре Юния оказалась в центре внимания всех гостей префекта претория. Ее беспрерывно просили спеть, сама Энния пересела к ней и без конца обнимала подругу, радуясь встрече. Макрон молчал и не сводил с нее глаз, то и дело поднимая чашу за здравие почетной гости.
Юния с вожделением посматривала на обильный стол, но ей мешали, отвлекая бесконечными разговорами, пока наконец хозяйка дома не заметила голодный блеск ее глаз и не возмутилась бесцеремонностью гостей, замучавших Юнию обилием вопросов. И Клавдилла смогла спокойно поесть.
Затем прекрасный мальчик преподнес ей изящную лиру, перевитую зеленым вьюнком, и гости опять принялись настаивать, чтобы она спела. Юния задумчиво перебирала струны, пока веселая песенка не пришла на ум, и она рассмешила всех.
Позже они вышли с Эннией в цветущий перистиль и присели насладиться спокойным журчанием фонтана.
– Видела бы ты изменения в доме Агриппиниллы, – рассмеялась Невия, любуясь игрой водяных струек, бьющих из золотых дельфинов.
– Неужели все так плохо? – ответила Юния. – Слышала, Агенобарб опять в тюрьме. Сколько новостей! Я рада, что наконец смогла вернуться. Надеюсь, ты извинишь меня, подруга, – я воспользовалась твоей одеждой.
Энния удивленно посмотрела на нее:
– Признаться, я бы и не заметила, у меня так ее много. Но как ты вошла?
– Я была на Капри у Гая. Туда проникнуть трудно, я переоделась преторианцем, бросила Ливиллу на полпути в Рим… Совсем сошла с ума! В таком же виде и вернулась, отца не застала, мне сказали, что он обедает у вас, и я решила не тратить времени на переодевание, к тому же после смерти моей мачехи там не найти достойной женской одежды. Пришлось в таком виде отправляться к вам. Представляешь, что бы случилось, если бы в триклинии я появилась преторианцем?