— А что думает капитан Переннис, — обратился Сципион к Аттику, — единственный среди нас морской офицер?
Все повернулись к Аттику, и на лицах многих командиров отразилось удивление и неодобрение тем, что консул интересуется мнением простого капитана. Вопрос снова застал Аттика врасплох. Он предполагал, что после доклада его отпустят, и поэтому они с Септимием держались в стороне. Теперь же он снова оказался в центре внимания.
— Я согласен, что у нас еще есть время, пока карфагеняне организуют блокаду северного и восточного побережья. Но я бы не советовал продолжать снабжение, когда блокада будет установлена, даже с использованием других маршрутов и мелких групп, как было предложено.
Аттик видел, что несколько трибунов недовольно поморщились, услышав, что он посмел возражать консулу, но лицо самого Сципиона осталось непроницаемым.
— По моему мнению, — продолжал капитан, — карфагеняне — одни из лучших мореходов в мире, непревзойденные мастера снабжения и морской тактики. Любая попытка обойти их блокаду закончится неудачей.
И вновь суждение Аттика вызвало недовольный ропот некоторых трибунов — ведь он открыто хвалил врага. Но капитан стоял на своем.
— Единственная стратегия, которая может принести успех, — это победить их в бою и прорвать блокаду, — заключил он, но его слова были встречены ледяным молчанием.
Двое трибунов, презрительно усмехнувшись, повернулись к нему спиной. Их внимание переключилось на консула, который должен был гневно отвергнуть мнение Аттика, но Сципион ограничился кивком.
— Благодарю, капитан, — произнес он и вновь повернулся к старшим офицерам: — Возможно, время у нас есть, но ближайшие несколько недель будут решающими, если мы хотим устранить угрозу. Малейшая нерешительность обернется катастрофой. Необходимо поставить в известность сенат, и я намерен сделать это лично. А поскольку самый быстрый путь в Рим — морской, я вверяю свою жизнь тем, кто уже побеждал карфагенян. Я отправляюсь в Рим на «Аквиле».
Аттик и Септимий выпрямились, почувствовав, что все взгляды вновь обращены на них. Их путь определен — в Рим, в самое сердце Республики и всего цивилизованного мира.
— Отбываем через час, — распорядился Сципион и отпустил офицеров «Аквилы».
— Марк, старина! — окликнул Септимий своего бывшего командира из четвертой манипулы Девятого легиона, когда они с Аттиком вошли в комнату младших офицеров.
— Септимий!
Они встретились на середине комнаты и, радостно улыбаясь, пожали друг другу руки. С их последней встречи после битвы при Агригенте прошло больше года. Высокий и жилистый Марк был на десять лет старше Септимия и, хотя лучшие его годы уже остались позади, сохранил железную мускулатуру и такую же железную волю и дисциплину.
— Как поживает Антоний? — спросил Марк. — Все тот же старый тиран?
— Ничуть не смягчился, — ответил Септимий, гордившийся репутацией отца как одного из самых суровых центурионов, командовавших манипулой Девятого легиона. — Марк, — продолжал Септимий, поворачиваясь к Аттику, — это капитан «Аквилы» Аттик Милон Переннис.
Центурион хотел было протянуть руку, но сдержался; взгляд его вдруг стал враждебным.
— Грек? Всемогущие боги, Септимий! — воскликнул он, поворачиваясь к центуриону морской пехоты. — Я проклинал тот день, когда ты согласился на повышение, а теперь еще оказывается, что ты служишь с людьми, с которыми мы с твоим отцом сражались у Беневентума.
Аттик шагнул вперед, разозлившись на незаслуженное оскорбление, но Септимий преградил ему путь и остановил потянувшуюся к мечу руку.
— Аттик сражался за Республику столько же, сколько я и половина людей в этой комнате. Его верность не подлежит сомнению.
Марк хотел возразить, однако сдержался, вспомнив о давней дружбе с Септимием и об отце Септимия Антонии, который был его учителем. Он снова протянул руку — медленно, с бесстрастным выражением лица.
Аттик не пошевелился, взгляд его оставался враждебным.
— Друг Септимия — друг Девятого легиона, — произнес Марк.
Аттику эти слова показались неискренними, но он пожал протянутую руку центуриона.
— Капитан, говоришь? — окинул его Марк испытующим взглядом. — Что привело тебя и этого сироту из Девятого в наш лагерь?
— Плохие новости, Марк, — произнес Септимий серьезным тоном.
Марк кивком головы указал на стол, вокруг которого собрались младшие офицеры, и все трое сели. Другие центурионы умолкли и посмотрели на них; многие наклонились вперед, чтобы не пропустить новости, от которых так изменилось лицо Септимия.
— Продолжай… — повернулся Марк к Септимию.
— Карфагеняне, — начал тот. — Целый флот, Марк. У северного побережья. Через несколько недель будет полная блокада.
— Милосердный Юпитер… — выдохнул Марк.
Центурион прекрасно понимал важность снабжения — как и все его товарищи. Успех и боевая готовность манипулы в значительной степени зависели от бесперебойного снабжения. Блокада означала отсутствие новых доспехов, оружия, а также еще тысячи простых, но необходимых вещей, без которых невозможно существование боеспособной армии.
— Что мы будем делать? — наконец спросил Марк.
Остальные офицеры молчали, ожидая, пока выскажется самый опытный из них.
— Мы следуем в Рим… — ответил Септимий. — Сопровождаем старшего консула для доклада сенату.
— А легионы?
— Сципион приказал, чтобы армия действовала так, будто ничего не изменилось, — сказал Септимий, вспомнив слова старшего консула, произнесенные на совещании. — Так что Девятый и Второй выступают, как и планировалось.
— Мы-то выступим. — В голосе Марка сквозило раздражение на не подвластные ему силы, угрожавшие благополучию его легиона, его манипулы, его подчиненных. — Но в случае блокады планы скоро изменятся. Нам придется выживать, а не сражаться, охотиться за продовольствием, а не за врагом.
В комнате вновь воцарилась тишина. Все обдумывали этот внезапный поворот судьбы.
— Септимий, — вдруг произнес Марк решительным голосом, — Антоний был мне как отец. Я почитал за честь служить опционом в его манипуле в битве при Беневентуме и с радостью отдал ему долг, сделав тебя своим помощником. Я знаю, что после Агригента у тебя была серьезная причина принять предложенное повышение и перейти в морскую пехоту, и я не сомневаюсь, что ты человек чести — как и твой отец.
Септимий кивнул, вспоминая, какие крепкие узы связывают двух старших офицеров любой манипулы.
— Когда ты был моим опционом, я всегда мог на тебя надеяться — а ты на меня. И теперь я снова на тебя рассчитываю, Септимий. Если блокада будет установлена, ты со своим капитаном должны прорвать ее. Сделай все, что для этого потребуется. Впереди полгода боев, и мне нужно иметь надежный тыл и быть уверенным, что ты не позволишь карфагенянам сковывать нас.
Септимий кивнул, и Марк встал.
— Обещаешь? — потребовал он тоном, каким обычно разговаривает центурион, привыкший командовать ста двадцатью солдатами.
Септимий тоже поднялся.
— Обещаю, центурион. — Рангом они были равны, но он уважал опыт старшего товарища.
Марк перевел взгляд на Аттика, отметив мрачное лицо молодого капитана.
— А ты, грек? Ты будешь сражаться за легионы?
Аттик медленно поднялся и стал рядом с другом.
— Да, — кратко ответил он после секундной паузы.
— Хорошо, — кивнул Марк.
Центурион протянул руку, и Септимий торжественно пожал ее. Аттик, слегка замешкавшись, последовал его примеру, и в уголках губ Марка мелькнула хитрая улыбка.
— Как называется твой корабль? — спросил центурион.
— «Аквила», — гордо выпрямившись, ответил Аттик.
— Доброй охоты, команда «Аквилы», — кивнул Марк.
— Задайте им жару, Волки Девятого, — в тон ему сказал Септимий.
Ощущение прочной связи с легионом придало силу его словам, и на мгновение у центуриона возникло желание вновь оказаться в рядах четвертой манипулы.
Сила и искренность его чувств заставили присутствующих встать — без всякой команды. Септимий и Аттик отдали честь, и все отсалютовали им в ответ… за исключением Марка. На мгновение его взгляд встретился с взглядом Септимия, и тот увидел, как ветеран едва заметно кивнул, подчеркивая значение сказанного. Второй и Девятый легионы. Бык и Волк, отправятся из этого лагеря на поля сражений Сицилии. Два существа, рожденных для битвы, будут отважно сражаться, но их сила зависит от снабжения, без которого они ослабнут и из охотников превратятся в добычу. Теперь их сила зависит от Септимия, и для ее сохранения он готов пожертвовать жизнью: не по велению Республики, а ради своих товарищей-легионеров, таких как Марк.
ГЛАВА 3
Колонна вернулась из лагеря в порт Бролиума примерно за час до заката. Сципион отпустил офицеров «Аквилы», приказав быть готовыми к отплытию на рассвете. Затем направил коня к вилле и стал пробираться по узким извилистым улочкам, все так же пустевшим при его приближении. Через несколько минут он уже спрыгнул на землю во дворе виллы и отпустил охрану.
Старший консул направился в свои покои, где его ждал слуга, нубиец по имени Халил, которого Сципион лично выбирал на невольничьем рынке Рима; раба сопровождали две женщины, державшие свежие полотенца и теплую ароматизированную воду. До того как занять место в сенате, Сципион посвятил себя военной карьере. Знатное происхождение позволило ему получить должность трибуна, а через десять лет, в двадцативосьмилетнем возрасте, честолюбивый и напористый молодой человек уже стал легатом, командиром римского легиона. Он использовал свое высокое положение и семейные связи, чтобы избраться в сенат, и теперь, в свои тридцать пять, Сципион стал старшим консулом, заняв высшую выборную должность Республики.
Сражения, которые он вел в сенате против других честолюбивых граждан Рима, по своему накалу не уступали настоящим битвам, но в них отсутствовал элемент физической опасности, когда приходилось меряться силой с противником. Сципиону не хватало этих ощущений, и он замещал их поединками с бойцами, которых тренировал для арены. Одним из таких бойцов был Халил, высокий, жилистый и мускулистый нубиец, в широко раскрытых и ясных глазах которого мелькал дерзкий огонек, как у человека, который не был рожден рабом, а стал им по воле случая. Сципион добился беспрекословного послушания раба, готового убить по его приказу, но в то же время прекрасно понимал, как опасно держать его у себя дома, поворачиваться к нему спиной, позволять просто приближаться к себе в часы сна. Этот элемент опасности, которого так не хватало в сенате, пьянил Сципиона. Именно жажда острых ощущений была движущей силой его военной карьеры, и она же привела его на поля сражений Сицилии: ему хотелось еще раз оказ