– М-м-м?
– Орла, которого ты захватил. В храме видел, когда его туда принесли. И помолился Шамашу, прося его тоже дать мне возможность когда-нибудь захватить вражеский штандарт.
– На моем месте мог оказаться кто угодно, – ответил я. – Мне просто повезло – я был в нужное время в нужном месте. Вот и все.
Но он упорно стоял на своем:
– Нет, принц, такова твоя судьба. Ты предназначен для великих дел, вот почему меня не слишком беспокоят наши нынешние беды.
– Да неужели? – меня крайне удивила эта его уверенность.
– Боги оберегают тех, кого любят, принц.
– Так ты считаешь, что боги любят меня, Нергал?
– Да, принц.
– Почему ты так полагаешь?
– Потому что они даровали этого орла тебе, а не кому-то другому. Я слышал, у римлян эти орлы считаются священными. Значит, только бог может дать тебе силу захватить его и утащить прямо у них из-под носа.
– А как насчет нашего нынешнего положения? – спросил я.
– Боги берегут нас для великих дел, принц, я в этом уверен.
– Ты лучше поспи, Нергал. Завтра будет жаркий день.
Ночь оказалась прохладной, и за эти часы мрака мы потеряли нескольких своих товарищей. Они были ранены в бою с римлянами, и эти ранения вкупе с тяжелейшими нагрузками, которым нас подвергали, оказались слишком сильными. Первые лучи солнца осветили их посеревшие лица. Мы вознесли молитву Шамашу и попытались похоронить их, но охранники сразу погнали нас дальше после скудного завтрака, состоявшего из сухаря и глотка воды. Тела наших товарищей остались лежать возле дороги в качестве пищи для ворон и диких зверей. Ночи были самым скверным временем, не только потому, что мы опасались потерять новых товарищей, но также потому, что по ночам римляне насиловали пленных женщин. Мы слышали их крики и стоны, но ничем не могли им помочь. Некоторые из моих воинов от бессилия ругались и вытирали слезы ярости. Все, что мы могли сделать, это зажимать уши ладонями и стараться не слышать вопли боли этих несчастных.
Утром мы получили по мизерной порции еды и несколько глотков воды, после чего снова тронулись в путь. Правда, сегодня все было иначе. Четверо из моих воинов решили, что с них хватит. Двигаясь по дороге в своих цепях, они обогнали группу легионеров, которые шутили друг с другом и смеялись. Они не обратили на моих людей никакого внимания, когда те проходили мимо, но тут мои ребята кинулись на них, набрасывая свои ручные цепи им на шеи, тогда как другие хватались за их копья и мечи. Один парфянин, крупный и мощный, с длинными руками и ногами, задушил охранника правой рукой, а левой вытащил у римлянина меч из ножен и всадил клинок ему в спину, так что острие вылезло у того из груди. Отличная работа, если учесть, что руки у него были скованы. Мы остановились и одобрительно закричали, но через несколько секунд остальные охранники уже собрались вокруг, угрожая нам копьями, направленными в живот, и мечами, нацеленными в горло. Те, кто напал на легионеров, были убиты на месте, потом подбежали еще несколько римлян, и мощный парфянин рухнул на землю, будучи изрублен буквально в куски четырьмя римлянами, чьи мечи и руки были все в крови. Но пять римлян все же лежали мертвыми.
Центурион был вне себя от бешенства, он готовился убить всех нас на месте, если бы не еще один легионер, видимо имевший такой же чин – тот напомнил ему об ответственности за доставку нас в поместья легата. Центурион, лишенный возможности отомстить, приказал обезглавить всех погибших парфян. Отрубленные головы затем повесили на шею пленным из первого ряда колонны, и на мою в том числе. Мы снова двинулись вперед. Я прилагал все усилия, чтобы справиться с тошнотой, меня одолевало отвращение к кровавой ноше, болтающейся у меня на груди. Центурион решил немного повеселиться, издеваясь и насмехаясь надо мною, а я лишь смеялся про себя над тем, что он, насколько мне известно, так и не узнал, что я понимаю латынь.
– Ну, как тебе нравится это новое ожерелье, мой мальчик-красавчик?
Я смотрел вперед ледяным взглядом.
– Ты, сын шлюхи! – тут он сильно ударил меня своей тростью. От удара я скривился и опустил взгляд. И увидел, что он меня ранил. А он заметил, что я смотрю на эту рану.
– У тебя тонкая кожа, ее легко разрезать, моя милая. На работе в полях ты долго не протянешь. И твои девчачьи локоны и детская плоть станут пищей для ворон еще до конца нынешнего года. Единственное, о чем я жалею, что меня там не будет и я этого не увижу.
Римлянин еще раз ударил меня своей тростью, теперь по спине, но эти остающиеся без ответа реплики ему, видимо, уже надоели. Он отстал от меня, отошел и принялся орать на своих легионеров, чтоб те заставили нас двигаться быстрее. Но первая колонна, местные пленные из гражданских, была не в силах это сделать, и многочисленные удары и ругань, которыми их осыпали, имели результатом только то, что несколько мужчин и женщин свалились на дорогу. В конце концов центурион приказал сделать остановку, чтобы его избитые и полуголодные пленники смогли прийти в себя. Даже своими убогими мозгами он, видимо, осознал, что если эти избиения будут продолжаться, то все пленные погибнут, еще не добравшись до моря.
Мы устроились на отдых рядом с дорогой. Я оторвал кусок ткани от своей туники и перевязал полученную рану. К настоящему моменту у всех нас и туники, и штаны превратились в лохмотья и были перемазаны грязью. Нам не разрешалось выходить из строя, чтобы облегчиться, так что приходилось удовлетворять свои телесные потребности там, где мы стояли или ложились спать. Это означало, что все мы воняли, как нечищеные конюшни; однако если от нас и исходили такие мерзкие ароматы, наша охрана, как я подозреваю, испытывала гораздо большее отвращение, чем мы сами. Мне приходилось то и дело напоминать самому себе, что я – парфянский принц, потому что все пленные в нашей колонне – грязные, вонючие, небритые – мало походили на человеческих существ. Я, несомненно, чувствовал себя вовсе не как принц, даже не как нормальный человек.
На шестой день нашего кошмарного перехода, вечером, мы получили по более приличной порции еды – в первый раз со дня нашего пленения; охранники даже сняли с нас разлагающиеся головы. Также нам дали приличное количество воды.
– Что происходит, принц? – спросил Гафарн между двумя глотками воды.
– Не знаю, – ответил я, хотя и подозревал, что это какая-то жестокая задумка центуриона. Я потер голень, всю исцарапанную и окровавленную от постоянно натирающих ее кандалов.
– Тебе больно, мой господин? – спросил Гафарн.
Я лишь улыбнулся:
– Не более, чем тебе, Гафарн.
– Сколько еще нам тащиться по этой проклятой дороге, как ты думаешь?
– Не знаю. Но подозреваю, уже недолго. – Его, кажется, обрадовала такая перспектива. – Только помни, что когда эта часть нашего пути закончится, начнется другая, морем, и нас увезут еще дальше от Парфии.
В действительности же этот длинный пеший переход завершился на следующий день: мы миновали горный перевал и вышли на широкую мощеную дорогу с оживленным движением самого разного транспорта. Верблюды, повозки, запряженные лошадьми, ослы, нагруженные товарами, толкались и пихались, стараясь занять место в потоке, движущемся в обе стороны. Центурион остановил обе наши колонны, прежде чем мы вышли на эту дорогу, и согнал всех в одну группу. Охрана заняла позиции впереди, по бокам и сзади – он явно опасался, что кто-нибудь попытается сбежать, хотя, сказать по правде, мы были настолько вымотаны, что едва находили силы, чтобы шагать, не говоря уж о том, чтобы бежать. Мы шли все дальше, и воздух постепенно свежел, нас теперь обдувал освежающий прохладный бриз, и через час мы преодолели вершину холма и спустились в долину, которая простиралась и уходила вниз к темно-синему Средиземному морю. Хотя мы были в цепях, это подняло нам настроение, и мы на время забыли о том, что мы пленные. Мы смотрели на спокойное море, на порт, на гавань, которая была полна кораблей. Наша охрана была больше озабочена тем, чтобы держать нас подальше от других путешественников, поскольку те всячески измывались над нами, поэтому последний отрезок пути оказался менее напряженным и трудным. Шли мы медленно – транспорта на дороге по мере приближения к порту становилось все больше, приходилось даже время от времени останавливаться.
Когда мы достигли порта, нас провели по улицам прямо к пристани. Причалы здесь были забиты поддонами с товарами, которые загружали на корабли или выгружали с них. К длинному каменному пирсу, что тянулся через всю гавань, были пришвартованы десять-двенадцать бирем, кораблей с деревянными корпусами, с одним квадратным парусом на мачте, установленной в центре палубы, и двумя рядами весел с каждой стороны корпуса. Это, как я подозревал, были военные суда, потому что я заметил на носу каждого нечто, похожее на таран. Другие корабли, пришвартованные в порту, назывались триремы, мощные боевые суда с тремя рядами весел по каждому борту. Установленные уступами лавки под палубой давали возможность разместить по три гребца на каждой. На выносной платформе над планширом, выступающей горизонтально за границы палубы, размещался третий ряд весел и гребцов, чтобы они не мешали гребцам двух нижних рядов, размещенных под палубой. Мачты на триремах также были установлены в центре палубы.
По сравнению с этими судами торговые корабли, заполнявшие гавань, казались низкими, маленькими и уродливыми. Они предназначались для перевозки товаров, а не моряков и солдат морской пехоты. Это были парусные корабли, без гребцов, поскольку им требовалось максимально большое пространство для размещения грузов. Они имели широкие корпуса и большие квадратные полотняные паруса, белесые, выгоревшие на солнце. Борта их были обшиты просмоленными досками, поверх которых были прибиты свинцовые листы. При такой защите вода не могла проникнуть в трюм, так что грузы оставались сухими и неповрежденными. Могучие портовые рабочие, изукрашенные татуировками, лихо оперировали канатами и тросами, с помощью которых они управляли деревянными стрелами, что переносили партии товаров – вина, масла, фруктов, зерна и даже скот – на корабли и с кораблей. Работа кипела в бешеном темпе. Нас провели в один из деревянных складов, что рядами выстроились напротив причалов. Это оказалось огромное, похожее на пещеру, пустое помещение, в котором мы легко смогли разместиться. Пахло здесь свежесобранным зерном. Нас уже ждал хорошо одетый римлянин в тоге, сопровождаемый тремя чиновниками. Центурион рявкнул своим легионерам очередную команду, и те выстроили нас в шеренги, после чего чиновники начали нас пересч