– Я опасаюсь, друзья мои, что у римлян еще осталось много войск.
– Но никто теперь не в силах помешать нам уйти из Италии, – сказал я.
Клавдия молчала, пока говорил Спартак, и сидела, глядя в пол, пока мы его поздравляли и восхваляли. Но теперь она обвела нас взглядом своих карих глаз, и, казалось, пригвоздила всех к месту.
– Мы по-прежнему в когтях орла, – прошептала она.
Это было очень странное заявление, но ведь Клавдия всегда имела привычку выступать с бестолковыми замечаниями, и я относил это на тот счет, что она не мужчина и мало что понимает в военных делах. Когти у римского орла сейчас обрублены всерьез и надолго, на обеих лапах! Как бы то ни было, через некоторое время она развеселилась, когда пересела поближе к нам с Галлией и начала забрасывать нас вопросами.
– Вы двое, кажется, очень счастливы.
– Хорошая компания и отличное вино, что еще нужно человеку? – ответил я, расплываясь в улыбке.
– Сердце ищет того, с кем хотело бы разделить будущую жизнь, – сказала она, переводя взгляд с меня на Галлию.
Я опустил глаза и почувствовал, как у меня запылали щеки.
– Тут нечего стесняться, Пакор, – продолжала она. – Могу спорить, что многие мужчины мечтали бы взять в жены Галлию.
– Кто это говорит о женитьбе? – осведомилась Галлия, улыбнувшись Клавдии.
– А разве эта мысль тебе не нравится? – вопросом на вопрос ответила та.
– Ну, не то чтобы не нравится, – раздумчиво сказала Галлия.
– А он – прекрасная добыча! – Клавдия погладила меня по волосам. – И у него прекрасный конь.
– Это верно. Рем мне ужасно нравится.
– Принесу-ка я еще вина. – Я встал, но мое стремление как можно быстрее убраться отсюда, где надо мной явно насмехались, сыграло со мной злую шутку: я зацепился за ножку кресла и растянулся на полу. Все разговоры смолкли, когда я упал. Акмон нахмурился, глядя, как я с трудом поднимаюсь на ноги, он, видимо, решил, что я пьян. Спартак смотрел на меня холодным, отрешенным взглядом, а Гафарн и Буребиста широко улыбались друг другу. Только Нергал остался равнодушным.
– Пакор хочет кое-что объявить, – сказала Клавдия, указывая на меня. И я снова почувствовал, что краснею.
– Правда? – сумел я произнести. А все, кто сидел за столом, уже уставились на меня. Я вдруг почувствовал, будто перенесся назад в детство, когда меня однажды приволокли к отцу за то, что я без его разрешения взял коня из царской конюшни. Это было крайне неприятное воспоминание, но нынешняя ситуация очень напоминала ту, давнюю. Тогда я получил хорошую трепку; теперь же скромно надеялся, что все кончится более благополучно.
Спартак наклонился вперед и спросил:
– Ну?
Я бросил взгляд на Галлию, которая, кажется, только радовалась, что я попал в столь неудобное положение.
– Хорошую новость следует сразу сообщить всем, – заметила Клавдия. – А вот держать ее при себе – это сущий эгоизм. Но поскольку у тебя, кажется, отнялся язык, может, я сделаю это вместо тебя?
Ну, это уже было слишком!
– Я просил Галлию стать моей женой, – выпалил я.
В шатре словно взрыв раздался – люди радостно заголосили, все вокруг завибрировало от грохота – это застучали рукоятки кинжалов по столу. Спартак вылез из кресла и обнял меня, а Акмон и Каст неслабо хлопали по спине. Годарз и Резус тянули ко мне руки, а Диана и Праксима запечатлели поцелуи на моих щеках. Руби подпрыгивала, как кошка, угодившая на раскаленные угли. Все поздравляли Галлию, а Нергал даже несколько смутил меня, встав на колено и низко поклонившись. Я поднял его на ноги: «Мы же не в Хатре, Нергал!»
Гафарн обнял Галлию:
– Свадебные торжества в Хатре – это роскошное мероприятие, моя госпожа! На такое пригласят всех царей империи, я не сомневаюсь. Царь Вараз – гостеприимный хозяин, не такой, как его сынок. А людям очень понравятся твои светлые волосы, всем. Парфянские женщины все черноволосые и толстые, не такие стройные и прекрасные, как ты.
– Должен тебе напомнить, Гафарн, что моя мать и сестры тоже парфянские женщины, – заметил я.
– Ну, за исключением твоей матери и сестер, да еще нескольких других, – поправился он. – А разве я никогда не говорил вам, что у нас там обсуждался вопрос о женитьбе принца Пакора на принцессе Акссене. Правда, она толстая, даже жирная…
– Заткнись! – велел я.
– Ты не хочешь отпраздновать свадьбу здесь, среди друзей? – спросил Спартак.
– Ну, – запинаясь, ответил я, – я думал, что мы скоро уйдем из Италии…
– Чтоб сыграть свадьбу, требуется всего лишь полдня, – заметил он.
– А ты что на это скажешь, Галлия? – спросила Клавдия.
– Эти люди и есть моя семья, Пакор. И я хотела бы, чтобы они были свидетелями на нашей помолвке.
– Опять тебя провели, принц, – расплылся в улыбке Гафарн. – Да, ты воин, а не дипломат.
– Оставьте его, – сказал Спартак, обнимая меня за плечи. – Все будет устроено так, как они сами пожелают. Так что давайте выпьем за их счастье, долгую жизнь и удачу.
Позднее, когда двое стражей унесли заснувшего пьяным сном Буребисту в его палатку, я спросил Клавдию, откуда она узнала про Галлию и меня.
– У тебя опять было видение, как тогда, возле Фурии?
Она рассмеялась и обняла меня:
– Нет, мой храбрый юный принц. Галлия сама мне сказала, и Диане тоже. Она была так возбуждена, что не могла удержать это в тайне. Ты сделал ее очень счастливой.
– Правда?
Она ткнула меня пальцем в живот.
– Конечно! Не думай, что женщина вроде Галлии так уж легко выдает свои чувства! Она любит тебя, любит душой и телом, так что ты уж смотри, не разочаруй ее!
– Не разочарую, – торжественным тоном ответил я. – Клянусь Шамашем!
Она сделала строгое лицо:
– Как серьезно! Но я-то знаю, ты никогда ее не подведешь.
– Это Спартак так тебе сказал?
– Нет, Пакор, это мне подсказал дар предвидения.
Она налила себе в чашу вина и пошла к мужу.
После этого мы две недели провели в провинции Умбрия, продолжая реорганизацию войска и подготовку новых рекрутов, поскольку под наши знамена снова стало собираться много беглых рабов. По большей части это были мужчины, тощие, с лицами, загрубевшими от жизни в горах или от жалкого существования и тяжкого труда в полях под плетью надсмотрщика. Женщины к нам тоже приходили, по большей части из тех, что трудились в поле, молодые девушки и женщины около двадцати лет или чуть больше, одетые в лохмотья и выношенные до основы плащи. Но их лица светились от радости, когда они вступали в наш лагерь и спрашивали вождя рабов Спартака. Они обнимали его, жали руку, а некоторые падали на колени и плакали, и Спартак – надо отдать ему должное – всегда делал так, чтобы каждая из них чувствовала себя так, словно встретила давно утраченного друга. Для меня он являлся другом, но думаю, что все, кто составлял ряды наших центурий и когорт, считали его одним из своих. Это был тот дух товарищества, который цементировал все войско. Я был уверен, что теперь нас всех объединяет и ведет за ним прочная связь и преданность. Со мною он всегда был добр, но командующим войском не становятся по причине одной только доброты. В его характере имелся стальной стержень и определенная безжалостность, что позволяло ему выживать гладиатором на арене, где никто никогда не знал пощады. Я стал свидетелем его твердости в один из дней после нашей двойной победы. Он взял в плен целую когорту римлян, эти люди побросали оружие, когда их окружили во время преследования. Они умоляли о пощаде и вроде как получили такое обещание. Но оно не было выполнено, поскольку через пять дней после победы над римлянами Спартак устроил для войска грандиозное празднество. Проливавшим за него кровь воинам в изобилии было выставлено вино и еда, награбленные отовсюду, столы ломились от мяса, фруктов и хлеба. А после на огороженной площадке, вокруг которой были расставлены скамейки, пленников заставили парами сражаться насмерть.
Спартак заявил, что это погребальный ритуал в честь Крикса. На импровизированную арену вывели сотни воинов, вооруженных кто мечом и щитом, а кто трезубцем и сетью, поставили парами и заставили биться до смертельного исхода. Бой продолжался несколько часов, аудитория – бывшие рабы, теперь ставшие хозяевами, – орали и вопили, будучи здорово пьяны, а Спартак с каменным лицом сидел на возвышении и обозревал эту бойню. Рядом с ним стоял Акмон, неподвижный, как скала, а по другую сторону – Каст с суровым выражением на лице. Все сражающиеся сильно потели под жарким солнцем, они истекали кровью и погибали, и каждую смерть зрители встречали диким взрывом аплодисментов. Некоторые пленники отказывались сражаться и бросали оружие, после чего смотрели на бой со стороны. Спартак лишь кивнул одному из стражей, что охраняли временную арену, и отказчиков проткнули дротиками. Клавдия и Галлия присутствовали в самом начале этого мрачного представления, но вскоре ушли, сразу после того, как пролилась первая кровь. Меня же попросили остаться, равно как и Резуса, Нергала и Буребисту, хотя я не выразил особого энтузиазма по поводу этой организованной резни. Спартак заметил мое неудовольствие.
– Ты это не одобряешь, Пакор?
Я пожал плечами:
– Не вижу в этом смысла, господин.
– Крикс был нашим товарищем, так что это вполне достойный способ отметить его смерть.
– Смертью?
– Первые сражения гладиаторов в Риме проводились как часть погребального ритуала на похоронах богатых римлян, – сказал он. – Вот я и решил, что будет правильно и достойно, если мы вернемся к этой древней традиции и устроим Криксу торжественные проводы.
А на арене перед нами уложили еще двоих, один жутко кричал – ему распороли живот гладиусом. Буребиста улыбался, Каст казался невозмутимым.
– Вот так и мы выступали когда-то, – сказал Спартак. – Проливали кровь и раскидывали свои кишки по арене для развлечения римлян. А теперь роли переменились, – он бросил на меня быстрый взгляд. – Зря ты их жалеешь, Пакор, эта жалость доведет тебя самого