Пухлый теплый щенок затявкал, задергался, захотев, видимо, есть. Иоанн, взяв щенка руками, еще раз, выглянув, посмотрел вниз. Достаточно высоко. Интересно, во что превратится этот темный комок с виляющим хвостом, упав отсюда? На прошлой неделе мальчик нашел ворону с перебитым крылом и потащил ее к реке. Глядя на черную горланящую птицу, пытался представить, что птица сия – Иван Шуйский, опекун его, и твердыми, уверенными ударами острой палкой выколол ей глаза. Стиснув зубы, нанося ей удары за ударом, дробя птичью голову, отрок понимал, что ему нравится это. Иоанн не считал зазорным причинять боль беззащитным существам, ведь он рос среди крови и боли, что такое любовь и доброта он давно позабыл…
Щенок не издал ни звука, когда мальчик швырнул его вниз. Спустя три секунды безвольный комок, кувыркаясь в воздухе, достиг земли, но сверху не было слышно удара. Закусив губу, Иоанн бросился к лестнице, стал, сгорая от любопытства, стремительно спускаться. Но на выходе он увидел преградившего ему путь Федора Воронцова. Придворный, приветливо улыбаясь, поклонился великому князю, а Иоанн невольно испугался, думая, что сейчас о его жестоких играх доложат строгому Ивану Васильевичу Шуйскому – он до дрожи боялся своего опекуна.
– Великий князь, – начал Федька Воронцов, – меня послали срочно за тобой. Ждут митрополит и глава думы Иван Бельский, милостью твоей вышедший из темницы.
– Что им нужно? – недовольно проворчал мальчик, ведь ему хотелось посмотреть на упавшего с колокольни щенка.
– Дела государственные не терпят отлагательств, государь! Разреши мне, Иоанн Васильевич, взять тебя за руку. Князья Бельские высоко стоят по происхождению, не ниже, чем Шуйские. Надобно принять! И митрополит ждет тебя!
Мальчик безвольно протянул ладонь, и Воронцов, мягко взяв ее, повел великого князя за собой. Когда вышли они на площадь, Иоанн все заглядывал туда, где виден был недвижный серый комок шерсти, вокруг которого растеклась темно-красная лужа. Конечно, Иоанн хотел подойти и глянуть поближе, но смутился присутствием придворного.
Иван Бельский и митрополит Иоасаф ждали Иоанна в его палатах. Митрополит, седобородый, в черной рясе, с белым куколем на голове, сидел в кресле, оперев обе костлявые руки на толстый посох из белого дерева. Бельский же, одетый в темный кафтан, стоял рядом, сложив руки за спину. Волосы причесаны, широкий лоб обнажен, взгляд умных глаз тверд и светел – почему-то с первого взгляда он вызвал у мальчика больше доверия, чем Шуйские. Иоасаф тяжело поднялся с кресла, склонил в приветствии голову, Бельский поклонился в пояс. Мальчик, как учила когда-то мама, послушно поцеловал руку владыки.
– Благодарю, государь, за милость твою, снявшую оковы с рук моих. Отныне стану служить тебе верой и правдой, – сказал Бельский мягко. Иоанн растерянно молчал, не зная, что сказать. Отвык он от такого обращения.
– Князь Иван Федорович отныне будет возглавлять Боярскую думу и станет первым твоим советником. – Иоасаф прервал неловкую тишину.
– А… Шуйские? – вырвалось само у мальчика.
– Князья Шуйские покинули государственный совет, – Митрополит расправил плечи и взглянул на Бельского. Князь, выдержав паузу, сказал:
– Первым делом, великий государь, хотел напомнить, что в немилости, в запертых покоях уже который год сидит твой сродный брат Владимир со своей матерью. Будет ли угодно вернуть принадлежавший им по праву старицкий удел?
– Да! – твердо ответил Иоанн. Желание помочь незнакомому еще себе родственнику было почему-то очень явным. Страдая, он, видимо, не хотел, чтобы где-то еще страдал какой-нибудь обделенный радостями жизни ребенок. Митрополит, улыбаясь, согласно кивнул.
– Да будет так, великий государь. Лишишь ли ты страданий еще одного родича своего? В Вологде сидит в оковах князь Дмитрий Андреевич Углицкий, сродный брат покойного батюшки твоего. Его заточение длится уже сорок восемь лет. Разреши, великий князь, снять с него оковы, кои носит он с десятилетнего возраста, и выйти ему на свободу!
Иоанн застыл. О родиче, который полвека сидит в заключении, он никогда, конечно, не слышал. Еще одна жертва династической борьбы за единство России! Иван Великий, желая забрать Углич, велел арестовать сидевших там племянников Ивана и Дмитрия. Иван умер в темнице, а Дмитрий все еще жил, самим существованием своим пугая стоящих у власти. Иоанн невольно сравнил себя с ним. Ему сейчас тоже десять лет. А что, если и на него однажды наденут оковы, в которых суждено ему будет провести всю свою жизнь? Терпеть лишения, болезни, голод, тьму и холод. Господи, защити!
– Освободите, – неожиданно для самого себя нетвердым голосом сказал Иоанн.
– Теперь осталось вынести эти вопросы на думе, дабы бояре одобрили решение твое, – вздохнул, улыбаясь, Иван Бельский, – благодарю, что выслушал и принял нас, государь!
– Милосердие уподоблено Господу, великий князь, – добавил Иоасаф и, покидая покои мальчика, перекрестил его.
На заседании думы вновь переполох. Во-первых, стало известно, что казанский хан идет с походом на Москву, надобно было на заставах организовать оборону, а заодно и приготовить к тому же столицу. Во-вторых, освобождение всеми забытого Дмитрия Андреевича, по мнению бояр, бередило все устои власти, сложившиеся издавна, мол, не зря Иван Великий и Василий Третий, умнейшие правители, не освободили его, а нынешний государь «не ведает, что творит, ибо мал». Мальчику Владимиру же согласились вернуть отцов старицкий удел почти безоговорочно. А о судьбе Дмитрия Андреевича спорили вновь и вновь. В итоге, успокоившись и отдуваясь в пышных тяжелых шубах, решили из темницы его не выпускать, но оковы, из уважения к преклонному возрасту узника, снять. Бельский, стиснув зубы, с отвращением подумал, что неплохо было бы на место несчастного старика посадить добрую половину сидевших в думной палате, если не всех.
– Ныне надобно обсудить оборону державы от казанцев, – молвил он, поняв, что дума решения своего уже не изменит…
Владимир с матерью Ефросиньей прибыли к Иоанну перед своим отъездом в Старицу, поблагодарить за милосердное решение. Так случилось их знакомство. Сидя в отцовском кресле, Иоанн внимательно глядел на семилетнего Владимира, светловолосого мальчика, с некоторым любопытством и даже трепетом взиравшего на сродного брата своего, коему в его раннем возрасте уже все кланяются. Ефросинья же, страшная, затянутая в черные одежды, поджав губы, злостно и тяжело смотрела на Иоанна, и он, почувствовав неприязнь тетки, немного даже испугался, совсем не понимая, отчего эта незнакомая тетка его ненавидит. Присутствие других бояр и митрополита заставило и ее склонить голову, но ненависть в глазах княгини трудно было не заметить. Взяв сына за руку, она покидала покои великого князя, и Владимир, взяв в рот палец свободной руки, продолжал смотреть на Иоанна, и потом, улыбнувшись широко и искренне, помахал брату на прощание.
Так, Старицкое удельное княжество было возвращено семье Андрея Иоанновича, бояре легко согласились на это. Но интересно, чем мог им помешать полуслепой, дряхлый старик, неграмотный, едва умеющий писать и говорить, доживающий свой век в темнице? Имел бы он сторонников для борьбы за власть? Вел бы он ее вообще? Крайне сомнительно! Но тюремщик снял тяжелые кандалы, и сродный брат Василия Третьего молча и безразлично поглядел ему вслед, когда тот вновь запирал за собой тяжелую железную дверь. Длинные седые волосы и борода спутаны, руки страшно изувечены оковами. Лежа у стены, Дмитрий Андреевич невнятно промычал что-то, непонятно к кому обращаясь. Полубезумный, он уже чувствовал скорое приближение смерти и оказался прав – спустя некоторое время Господь наконец избавил Дмитрия Андреевича от страданий, выждав время, видимо, для него, княжеского сына, дав ему возможность умереть хотя бы не закованным в позорные кандалы…
1541 год
Пятого июля из Перекопа огромное войско крымского хана Сахиб-Гирея вышло в поход на Москву. Чем дальше двигалась рать, тем более она росла – к ней по пути присоединялись отряды ногайцев, астраханцев, были ратники из Турции, Кафы, Азова. Лавина пеших и конных ратников в овчинах и мягких стеганых доспехах, гудя топотом тысяч ног и копыт, тонула в пыли. Едва ли не каждый – лучник, вооруженный, помимо прочего, саблей и пикой. Позади, возле обозов, с тяжелым скрипом катили огромные турецкие пушки.
Семен Бельский, с выбритой головой и коротко постриженной бородой, въехав на курган, щурясь, глядел на это ужасающее зрелище. Он и сам был облачен в татарский кафтан, под которым виднелась кольчуга. Что-то внутри него клокотало от счастья – наконец он смог это сделать! Благодаря Семену великая рать вышла в этот поход! Хан послушал его спустя столько времени!
С тех пор как Сахиб-Гирей выкупил его у ногайцев, Семен жил при ханском дворе как гость, и честь такая ему была благодаря турецкому султану, оказывающему Бельскому покровительство. И с первых дней Семен звал хана в поход, но Сахиб медлил. Сначала вместе с турками он участвовал в походе на Молдавию – так миновал еще год, затем пошел на черкесов, а после Семен узнал, что хан вознамерился идти на Литву. Бросившись к крымскому повелителю, Семен жаркой речью призывал хана передумать, ибо «Литва – не враг Крыму», «Москва ваш общий враг, так сразите ее вместе! Приготовь силы свои для похода в русские земли!».
Сахиб, прищурившись, разглядывал этого дерзкого московита, коего по указанию султана он выкупил у ногайцев, и теперь этот московит не удосуживается даже пасть на ковер перед великим ханом. Однако Сахиб ничего ему не сказал, но Семен от своего неизменного верного слуги Булака узнал, что хан все же передумал разорять Литву. Об этом Бельский спешил сообщить Сигизмунду, мол, «я – спаситель державы твоей», «твой верный слуга» и, самое главное, Семен и его призывал начать наступление на Москву одновременно с крымской ордой. Но этот авантюрист не знал, что после заключения перемирия еще с Еленой Глинской Сигизмунд не желал