– Дорогу! Прочь! – кричал Иоанн и плетью стегал коня. Нерасторопные горожане также могли получить удар плетью, если этого захотел молодой повелитель. И, будучи битыми, они молились за своего государя и просили Бога дать ему здоровья и многих лет. Покорный, рабский русский народ…
– Государь! – крикнул Бутурлин. – Айда за «медком»!
Улыбаясь, Иоанн развернул коня и помчался следом за товарищем. «Медком» юноши называли молодых девушек, которых они хватали на улочках и, развлекаясь, насиловали или же закидывали на своих коней и увозили во дворец, где продолжали свои игрища. Так юный Иоанн в столь раннем возрасте познал женщин, и они под страхом смерти не могли ему отказать – все это великий князь воспринимал как должное.
Вот и сейчас молоденькая девочка тщетно извивается в руках великого князя, плачет и умоляет отпустить ее, но раззадоренный Иоанн не слушает, рвет ей юбку и лезет под подол, стягивая с себя порты. Кто услышит ее мольбы о помощи в этом сарае? Да и родичи ее в страхе жмутся в дальних углах. Даже отец родной не спасет юную красавицу – не пустят сюда дружки! Она испуганно смотрит в глаза Иоанну, и страх ее еще больше раззадоривает его. Хищно оскалившись, он неумело и жестко впился в ее губы и шею.
– Замолчи, дура! – вытаращив безумные глаза, крикнул ей в лицо Иоанн и вдруг застыл – за стогом сена с вилами в обеих руках стоял черноволосый мальчик, ровесник великого князя, и пристально глядел на него. Иоанн вскочил, тут же надевая порты. Мальчик все стоял, направив на него вилы, но не решаясь напасть, а ревущая девица, видимо, его сестра, спрятав под полами распашонки окровавленные бедра, бросилась к открытым дверям, но столкнулась там с Мишкой Трубецким. Он деловито упер руки в бока, в одной из них сжимал плеть.
– Куда? Куда? – игриво расхохотался он и толкнул девицу так, что она опрокинулась на пол. Улыбка сошла с его лица, когда увидел он растерянного Иоанна и застывшего с вилами мальчика.
– Ах ты щенок, на кого руку вздумал поднять? – гневно прошипел Трубецкой, направившись к мальчику. Тот заметно испугался, но не напал на Трубецкого с вилами, а бросил их в него и пустился бежать.
– Мишка, хватай его! – гневно крикнул Иоанн.
– Архипушка! – взвыла девица, когда Мишка нагнал мальчика и сильным ударом в ухо свалил его с ног.
Иоанн устыдился того, что мальчик увидел его страх и смятение и сказал боязно:
– Хватай его да утопи в Москве-реке. И поехали отсюда!
– А как же «медок», государь? Не пропадать же добру! – весело возразил Трубецкой, вытаскивая кричащего мальчишку за ухо во двор. Там ему в ноги бросился престарелый сухой мужичок. Позади столпились пожилые завывающие бабы.
– Возьмите, что хотите! Но не губите сына моего! Один он у нас! – молил мужик.
– Сын твой государевой потехе мешал! Дерзость такую прощать не следует! И сам отойди, а то стегану как… – грубо ответил Трубецкой, но мужичок и не думал уходить, едва не вцепился князю в ноги. Выбежала из сарая в объятия ему та самая девочка, которую насиловал Иоанн. Сам великий князь безмолвно стоял позади.
– Дочка моя! Дочка, – залепетал седовласый, подняв голову.
– Ай, тятя, помоги, больно как! – выл мальчишка, а Трубецкой, словно нарочно, выворачивал ему ухо еще сильнее.
– Архипка! Архипушка! – взвывал мужик беспомощно. Иоанн сжалился, помрачнел.
– Брось его! Поехали отсюда! – приказал он, садясь в седло.
Трубецкой разжал пальцы, и отрок тут же пустился наутек и вскоре скрылся за углом ближайшей избы. Раздался насмешливый гогот товарищей великого князя, садящихся на коней. Когда уезжали они, горожане крестились, благодаря Бога, что уберег сегодня от беды.
Так развлекался юный государь…
– Да, братья мои, – вздохнул удрученно Андрей Михайлович Шуйский, собрав родичей своих за столом, – Федька Воронцов большое влияние имеет на государя нашего. Слишком большое. И сына своего к нему приставил. Чтобы веселее грабилось да грешилось! Тьфу!
Андрей Михайлович хмуро глядел на своих родственников, почесывая свою седеющую рыжую бороду. Шуйские почувствовали, что их влияние на государя слабеет, сам Иоанн растет и собирает вокруг себя свой круг приближенных. Дело осложнялось тем, что митрополит Макарий, которого Шуйские возвели на митрополичий престол, не принял их сторону, помногу сидел в покоях государя и о чем-то с ним разговаривал.
– Нужно от Макария избавляться, – процедил он сквозь зубы.
– Пока нельзя, – сказал Федор Скопин-Шуйский, – второго митрополита за год изведем. И потом – что он нам? Будет на рожон идти против нас – как щепка отлетит…
– Да, – согласился Иван Михайлович, – первым делом Воронцова на место поставить нужно. Я уверен, Глинские с ним что-то промышляют!
– Я видел их людей в Москве, – шепнул Скопин. Андрей вспыхнул:
– Как? Я запретил им быть здесь! Знают же они, коли приблизятся они к государю – срублю их литовские головы!
– Нет ничего, что могло бы доказать их присутствие в Москве, – пожал плечами Иван Михайлович. – Бог в помощь нам, братья. Завтра покажем Федьке Воронцову, как супротив Шуйских плести заговоры!
– А если Ивашка, выблядок этот, заступится за них – недолго ему государем называться. Есть его брат двоюродный, Владимир Старицкий, – заявил Андрей Михайлович, – его на стол посадим. И никто нашу власть не отнимет! Хватит, двести лет наши предки московским князьям в ноги кланялись. Не переломятся спины в поклоне – не той крови мы, Шуйские, чтобы бородами своими полы подметать! И никто – ни литовцы Глинские, ни Воронцов этот, гад ползучий, ни сам Макарий нам не помешают!
Бояре с радостной улыбкой кивнули. Наконец-то в их руках та самая власть, которой грезили их отцы и деды, и за нее они готовы были драться до конца…
На следующий день в думе они сами разожгли запланированную распрю. Федор Воронцов, сидящий возле государя, с надеждой поглядывал на юношу и на митрополита, надеясь на их заступничество. Шуйские открыто обвиняли его в злоупотреблениях властью. Ни Иоанн, ни глава думы Бельский не могли ничего ответить им. Более всех говорил сам Андрей Михайлович.
– Как смел ты лукавостью своею заставить государя любить тебя! И теперь ты назначаешь в думу своих людей, жалуешь им боярские саны, хотя сам такой власти не имеешь! Все сделал ты, безбожник, лишь для того, чтобы править единолично!
– Государь! – Воронцов бросился на колени перед Иоанном, вжавшимся в трон, на котором сидел. – Лукавый завладел его разумом! Говорит то, чего не ведает!
– Побойся Бога, Андрей Михайлович! – сильным голосом крикнул Макарий, вставая со своего места. К Воронцову бросился Андрей Шуйский, схватил его за кафтан, начал оттаскивать от трона, приговаривая:
– Не извивайся перед великим князем, иуда! Уйди прочь!
– Государь! Прости им! Не вели меня казнить! – визжал Воронцов, прикрываясь руками. Рассвирепевший Андрей Михайлович в полную силу ударил его кулаком в голову, затем принялся топтать ногами, скалясь, словно собака. Начал бить Воронцова и Скопин. Били сильно – все лицо было залито кровью.
– Все вон отсюда! – начал выгонять бояр Иван Шуйский, и бояре в страхе поспешно покидали палату. Был вытолкнут за дверь и беспомощный Дмитрий Бельский. Прибежали вооруженные люди Шуйских.
– Я приказываю! Хватит! – кричал Иоанн надрывисто, вскочив с трона, но его никто не слушал. Митрополит бросился к нему, прижал к себе, пытаясь скрыть от глаз юноши это страшное избиение.
– Увести! – приказал Андрей Шуйский, пнув окровавленного Воронцова. Его подхватили под руки и выволокли из покоев.
– Нет! – бросился за ними Иоанн. – Оставьте его! Я государь! Я приказываю!
Но тон его был слишком жалок, голос слишком слаб. Никто его не боялся. Потому что боялся он сам.
– Что? – схватил Иоанна Андрей Шуйский, прожигая своим взглядом насквозь, – изменников жалеешь? Сам хочешь за ним пойти? Подданных своих предаешь?
– Оставь великого князя, грешник! – Макарий притянул Иоанна к себе, но боярин Головин, сторонник Шуйских, схватил митрополита за мантию, с силой толкнул его, но пальцы вовремя не разжал – и ткань священного одеяния разорвалась. Макарий, упавший навзничь, неистово начал креститься:
– Господи!
– Крестись, сколько душе угодно! И тебя приструним! – пригрозил Андрей Шуйский и широким шагом покинул палату. За ним последовали остальные. Остались лишь Макарий и государь.
Трясясь от пережитого страха, Иоанн обнимал свои колени, глядя перед собой мокрыми от слез глазами. Снова Шуйские. Снова они отшвырнули его, как беспомощного щенка, когда он, государь, начал противиться им.
«Больше такого не будет… Я великий князь… Я есть государь… Я – правитель»…
Пока шел суд над Воронцовым и определялась его судьба, Иоанн решил на некоторое время покинуть Москву. Он отправился в Троице-Сергиеву обитель на богомолье. Как раньше ездил он с матерью, теперь сам объезжал монастыри – хозяин земли Русской. Перед этим поручил Макарию спасти Федора Воронцова.
– Сбереги его, владыка. На тебя уповаю. Не дай им лишить его жизни. Близок он мне. Как и ты, – говорил митрополиту Иоанн со слезами на глазах. С улыбкой кивнув, Макарий перекрестил его, благословив в дорогу.
Вместе с Иоанном Шуйские отправили своих доверенных людей. «Чтоб ни на миг с государя глаз не спускать!»
Весело едут возки, поскрипывая. Листва деревьев, тронутая золотом осени, пестрила на холмах. Желто-красный ковер устилал жухлую траву, готовящуюся к зиме. Когда Москва осталась позади, возок, охраняемый всадниками, ехал мимо небольших селений. Крестьяне, увидевшие вереницу богатых повозок, тянущихся добротными, ухоженными конями, кланялись, падая наземь. Молча Иоанн наблюдал, как при виде его трепещет люд – с детьми бабы выбегали из домов, чтобы своими глазами узреть правителя, мужики бросали вилы, лопаты, поленья, падали на колени, крестились, что-то кричали. Кто-то бросился к возку, но сын боярский дернув крестьянину навстречу коня, резко остановился, загородив тому дорогу, и отогнал мужика плетью…