Сафа-Гирей вернулся с побитым войском вопреки желанию Сююмбике, и свет надежды померк в ней. Но тогда она впервые увидела Кощака, одного из приближенных хана. Дав ему войска, Сафа-Гирей велел отомстить московитам – напасть на их земли. Высокий, крепкий, статный Кощак заставил взбудоражиться выросшую в затворничестве Сююмбике, она почувствовала впервые то, чего никогда не ощущала.
– Отправляйся к нему и скажи, что царица желает видеть его, – сказала Сююмбике своей служанке, сунув ей золотую монету в руку, – да только так, чтобы не знал никто!
Кощак пришел в ночь перед выступлением, служанка провела его тайно. Поклонился сразу, не решаясь поднять глаз. Сююмбике, едва сдерживая волнение, проговорила:
– Я слышала, ты выступаешь в поход…Что ж, я верю в успех… Твою удачу… Будь храбрым, бейся за…
– Буду биться за тебя, царица, – отвечал Кощак, не поднимая головы, – буду предан хану и…
– Довольно, – остановила его Сююмбике, – когда вернешься… приходи ко мне… Буду ждать…
Поклонился и вышел, а она, вся красная, с бешено колотившим сердцем, села в кресло и закрыло горящее лицо руками.
– Госпожа, он ушел, – прошептала служанка. Сююн махнула ей рукой, отпустив. Может быть, вот она, любовь?
Утром народ провожал уходящее войско, и Сююмбике глядела из окон, желая увидеть лишь одного. Но не увидела, не смогла разглядеть в этом огромном скоплении конных воинов. Храни его, всемилостивейший Аллах!
Седовласый Сутыря[23] жил на окраине маленькой деревушки под Костромой, стоящей на берегу великой Волги. Жена его Бабарика родила Сутыре трех детей – двух сыновей и дочь. Младшую дочку назвали Белянка из-за светлой, почти мраморной кожи. Но волосы ей стригли коротко, потому девочку не отличали от братьев – таких же бледных и светловолосых.
Изба их была ветхая, маленькая, печь занимала ее большую часть. Трубы у печи не было, и дым, когда топили, выходил через окна и двери. Зимой скотина стояла в доме, летом под навесом, что построен сбоку от дома. А держали они, как и многие тогда, кур, корову, лошадь, коз. Жили просто – как все.
По соседству с Сутырей, в такой же ветхой избе, жил древний старик Рябой. Никто не знал о нем ничего, кроме того, что уже больше двадцати лет Рябой сидел на скрипучем крыльце своем и, опершись о палку, глядел куда-то вдаль. Где была его семья и чем он занимался в молодые годы, никто не помнил. Про него мать говорила, мол, непутевый. Но избы ставил так, как никто не умел. Молчаливый мастер, работающий руками до последнего пота – им было срублено большинство изб в этой костромской деревне. Дом Сутыри тоже он помогал ставить, но Белянка того не видела, ибо даже не родилась еще тогда.
Сутыря, как только сыновья подросли, начал их приучать к работе – они с ним и соху готовили, и к лету пахать ходили в поле. Белянка, когда маленькой была, любила наблюдать, как мужики сеять начинают, крестятся сначала и потом, зачерпнув из торбы, разом машут рукой, рассыпая зерна на вспаханную землю. И идут дальше. Идут медленно, размеренно разбрасывают зерна, точно выполняют необходимый многовековой обряд. А в июле уже косили сено на корм скотине. Рябой косил резко и мощно, в пропитанной потом сермяге – как всегда, молча. Сутыря, видя, что у одного сына коса хорошо шла, молча кивал, а второму, у которого не получалось, давал подзатыльник и забирал косу, а сын, глотая обидные слезы, молча топал следом. Жалко было Белянке его. Но ничего, в следующий год уже косили оба умело, даже отца перегоняли и стояли, довольные собой, утирая со лба пот. Белянка матери помогала сено грести, все дивилась, как мать, склонившись до самой земли, орудует граблями в сильных черных руках. Осенью, как и положено, убирали хлеб, радуясь, что татарвы уж давно не было, как не было и засухи, стало быть, зима будет сытой (а Белянка и вовсе никогда и не видела татар, представляла их себе дикими людоедами и очень боялась). После того как хлеб смолотили, начинали вскапывать огороды, и здесь Белянка с матерью трудились в поте лица. Так что с ранних лет девочка была приучена к труду.
Сутыря, будучи немного грамотным, был выбран деревенским старостой, с тех пор забот прибавилось. Помимо ведения личного хозяйства, нужно было с наместником вести дела по сбору податей, браниться с односельчанами, беспощадно изымая то, что припрятано на черный день. Ну и помогал, конечно, иногда, прикрывал, если нужно, но против закона никогда не шел! Работа эта его выматывала больше, чем пашня. Бывало, приходил он вечерами, разбитый и усталый садился на скамью, молчал. Бабарика поднимала на него строгий взгляд, продолжая шить. Мама много шила из льна, Белянка любила за этим наблюдать.
А потом мамы не стало. Она забеременела в четвертый раз, но родила в итоге мертвого младенца, а через пару дней и сама умерла. Дом опустел, а мамины обязанности теперь пали на плечи Белянки – было необходимо рано взрослеть, чтобы выжить. Девочка носила дрова, топила печь, варила каши, пекла, поила-кормила животину, прибиралась в доме, носила воду, стирала, работала в огороде. Пришлось научиться доить корову. Благо, когда мамка была жива, Белянка смотрела, как мать ловко сцеживает из вымени молоко. Теперь и самой пора было научиться. Корова сначала, почувствовав, видимо, чужие пальцы, не хозяйкины, напряглась, дернулась, грозя лягнуть девочку ногой.
– Буреша, ну что ты, что ты, – гладила корову девочка, дала понюхать руку. Корова, шумно дыша, припала влажным носом к детской руке, почуяла, видимо, знакомый запах, облизнула пальцы шершавым теплым языком и больше уже не сопротивлялась никогда. Тяжело было Белянке, но ничего, свыкалась, справлялась.
Зимой было немного легче, отец с сыновьями уезжал по дрова, запрягая старого коня, а девочка оставалась одна, следить за домом и скотиной. Поработав, кормила скотину и в окно краем глаза видела Рябого – все так же, опершись на палку, сидел он на своем крыльце. Белянка, черная от копоти, выходила к нему, устало садилась возле старика. Вдвоем они молчали, глядя на оживленную деревню. Со скованной льдом Волги шли мужики с уловом, другие привозили на дохлых лошаденках поленья из перелеска на другом берегу. Посидев подле молчаливого старика, Белянка со вздохом поднялась и пошла в дом – издалека было видно, как к избе подходит отец, несет вязанку дров. Строго взглянув на дочь, он бросил в снег поленья и велел Белянке растопить баню.
Весело затрещали поленья в печи, через дверные щели повалил дым. Белянка села возле затянутого бычьим пузырем окна и начала глядеть в мутную темнеющую даль.
На следующий день провожали Масленицу – вся деревня должна была гулять. С утра, как водится, побывали у мамки на могилке, оставили ей там праздничной еды, коей питались всю неделю, попросили прощения. Потом просили прощения друг у друга, целуясь в щеки. Хмурый отец и братья снова отъезжали куда-то; мальчишки были недовольны, что уезжают, тоже хотели на гуляния поглядеть. Пришлось Белянке одной наблюдать за празднеством, сидя рядом с молчаливым Рябым. Водили разряженного лентами козла, кто-то лепил снежную бабу, детишки играли в снежки. Один снежок попал в руку Рябого, но старик лишь молча стряхнул с себя снег, снова не проронив ни слова. Вокруг костра с песнями девушки и юноши водили хоровод. Песни, гомон и смех, как и каждый год, радовали душу и сердце в этот день. Белянка, коей отец не разрешал пока с ребятами постарше хороводы водить, подперев рукой щеку, с улыбкой наблюдала за празднеством, представляя в голове, как однажды встретит своего суженого – будут с ним хороводы быстро-быстро водить! А потом целоваться полезет, а она – раз, и, смеясь, увернется.
Внезапно будто все смолкло, откуда-то раздались крики, топот лошадей. Неспокойно стало. Деревня вмиг опустела и замолчала. Будто повинуясь внутреннему голосу, Белянка бросилась к крыльцу дома и увидела вдалеке несущихся страшных всадников на лохматых конях. Где-то уже горели избы, слышались крики ужаса, ржание лошадей, рев коров. Что же это? Чужие пришельцы эти, иноземные – видно по их раскосым глазам, по чуждому русскому слуху крикам. Никак татары?
В доме тревожно замычала корова, будто чувствуя что-то. Костер, вокруг которого еще совсем недавно веселились селяне, медленно догорал в тишине.
Несколько всадников, взрывая снег, пронеслись мимо избы, где стояла Белянка, но затем повернули обратно. Двое понеслись дальше, третий направлялся прямо к ней. Белянка застыла от страха, не знала, куда бежать. Подскочивший к ней всадник схватил девочку крепко и перебросил через шею коня. Белянка чувствовала острый запах конского пота, чужую, мерзкую вонь от всадника. Неведомая сила сбросила коня в снег, а с ним девочку и татарина. Упав лицом вниз, Белянка слышала, как закричал страшный всадник, а после гулкий удар внезапно оборвал его крик. Следующий удар будто пришелся по чему-то вязкому и жидкому. Сильные руки схватили Белянку и понесли куда-то. Мельком увидела она дергающегося в судорогах коня с кровоточащей мордой, и всадника его с размозженной головой. Рядом лежала окровавленная оглобля.
Белянка поняла, что спас ее старик Рябой, когда он занес ее в свою избу и запер дверь. Усадив ее в дальний угол, Рябой проговорил:
– Принесла их опять нечистая! Сколько еще терзать будут наш народ православный проклятая татарва?
Белянка впервые услышала его голос. Старик же зажег возле маленькой старой иконы свечу и начал креститься. Внезапно кто-то сильно ударил в дверь, затем еще раз, и она упала, отвалившись от косяка. Высокий крепкий татарин вступил в сени, и старик тут же бесстрашно набросился на него. Они начали бороться и душить друг друга на глазах несчастной Белянки. Падала на пол утварь, летели скамьи, опрокинулся стол. И вот татарин душил Рябого уже двумя руками, навалившись на него всем телом, но, сделав неимоверное усилие, Рябой перекатился и уже сам душил татарина, но упустил момент – из сапога татарин вынул кривой нож и несколько раз ударил им в бок старика – Белянка лишь успела зажать рот, застыв от ужаса. Хватка ослабла, и татарин, скинув противника с себя, нанес ему еще несколько ударов ножом в грудь и затем вытер окровавленное лезвие о рубаху убитого. Немного побившись, старик затих, так и не успев закрыть глаза, а на полу возле него зловеще росла темная лужа. Тяжело дыша, татарин остался сидеть на нем и вдруг взглянул на прячущуюся в углу Белянку. Подскочив к ней, словно ловкий зверь, он схватил ее и вскоре уже выносил из избы. К седлу его черного коня была привязана ременная корзина, из которой уже выглядывали испуганные детские личики. Бросив в корзину и Белянку, татарин вскочил на коня и пустился вперед.