– Я им доверяю больше, нежели вам. Вы каждый год убиваете или прогоняете неугодных вам ханов. Они хотя бы исполняют приказ царя, которому до смерти верны – охраняют меня.
– Боюсь, горожане этого не поймут, они решат, что русский царь захватил город. От имени всех эмиров и горожан – ваших подданных, настаиваем, чтобы ратники разбили лагерь вне стен города…
Шах-Али посмотрел на Булгакова, спрашивая совета. Князь кивнул и отошел отдать приказ о разбитии лагеря. Так что в город новый хан въехал лишь в сопровождении своих воинов и свиты.
Шах-Али шел ко дворцу и вспомнил о том, как тридцать два года назад он входил сюда впервые четырнадцатилетним юнцом. Тогда казанская знать захотела видеть ханом малолетнего сына касимовского правителя. Два года удалось продержаться на престоле, прежде чем из-за вмешательства русского посла Поджогина в политику ханства случился переворот, и Шах-Али был изгнан. И тогда он искал покровительства великого князя Василия, участвовал в русско-казанской войне, а после были еще двадцать лет ожидания при московском дворе. И тогда Шах-Али решил собственными силами вновь занять казанский престол – он начал тайные переговоры со знатью ханства, но вскоре его уличили в сношениях с врагом, и великий князь, заковав Шах-Али в кандалы, отправил его в ссылку в Белоозеро. Много татар, приехавших с ним и служивших ему, погибли в тюрьмах или были казнены.
Он был прощен лишь после смерти великого князя Василия. Многое случилось за те три года, что он был в ссылке. Воцарился малолетний сын покойного – Иоанн, а правили вместо шестилетнего юнца его мать Елена и всесильный боярин Телепнев. По сей день помнил Шах-Али, как, рыдая от счастья, упав на колени перед троном, на котором сидел шестилетний государь, он слышал голос сановника: «Царь Шах-Али! Василий Иоаннович возложил на тебя опалу: Иоанн и Елена простили вину твою. Ты удостоился видеть лицо их! Дозволяем тебе забыть минувшее; но помни новый обет верности!» – и на плечи ему легла шуба, дарованная матерью государя…
Шах-Али участвовал во всех последующих походах на Казань, и в 1546 году ненадолго занял ее престол. Но вскоре был снова изгнан Сафа-Гиреем, племянником покойного казанского хана Сахиб-Гирея. И снова тяжкие годы ожидания…
Далее новоизбранному хану представили свергнутого правителя – пятилетнего Утямыш-Гирея. Возле мальчика стояла его мать Сююмбике, жена убитого Сафа-Гирея. Она уже стала легендарной, о ней, загадочной красавице, первой восточной женщине, взявшей в руки управление ханством, слышали многие правители. Шах-Али был поражен ее гордым станом, нежной красотой и неимоверной волей в глазах. Он глядел на мать и сына – тех, кого казанские вельможи вместе со своей казной отдают русскому царю во имя сохранения мира. Скоро они должны отправиться в Москву. Что ждет их там? Иоанн обещал добродушный прием, достойный царей.
Сююмбике, видимо, плакала всю ночь – глаза были красными от слез, веки опухли. И Шах-Али знал причину. Любовник казанской царицы, крымский улан Кощак, приближенный ее покойного мужа, возглавлял крымскую партию вельмож и обещал вырезать всех предателей, ведущих переговоры с русским царем, просил у крымского хана войска, а когда Шах-Али подходил к Казани, он, бессильный, собрал своих сторонников и бежал, бросив на произвол судьбы свою любимую Сююмбике. Но русские воеводы перехватывали их и нещадно били. Из трехсот человек лишь сорок пять были взяты в плен и отправлены в Москву. Среди них был и Кощак. В Москве все они по приказу Иоанна были казнены.
Эта весть пришла в Казань незадолго до прибытия самого Шах-Али, потому Сююмбике все еще оплакивала своего возлюбленного, оставившего ее с сыном на поругание врагу.
Шах-Али видел враждебные искры в глазах царицы – она ненавидела его. И это ему понравилось, хан тут же ощутил острое желание взять ее.
«Она будет моей, – подумал Шах-Али, – пусть позже, но я овладею ею!»
Он и правда станет ее мужем через два года – когда Шах-Али навсегда лишится казанского трона, и лишь тогда Иоанн позволит вассалу взять в жены желанную Сююмбике…
На следующий день Сююмбике с сыном и свитой должна была отправляться в Москву. На реке Казанке уже стояло множество лодок для слуг и свиты, для самой царицы была подготовлена широкая ладья с установленным на ней золотистого цвета богатым шатром вместо паруса. Возле этой ладьи ждал царицу князь Оболенский, которому велено было доставить в сохранности Сююмбике и ее сына.
Вслед за царицей шла голосящая толпа казанцев – они жалели ее, молили остаться, обещали защитить от любого зла, но понимали, что поздно. Сююмбике, бледная, легкой поступью подошла к ладье, опустила глаза, увидев Оболенского. Он подал ей руку и помог взойти в судно. Как только села она на свое место, тут же ратники прикрыли шатер от лишних глаз, гребцы активно начали работать веслами. Ладья с богатым шатром, который был виден даже издалека, отошла от берега и поплыла, увлекая за собой и другие лодки. Казанцы бросались в воду, продолжая стенания, но уже ничего сделать не могли.
Больше Сююмбике и ее сын никогда не вернутся в Казань. Но царь Иоанн сдержал слово, с почетом встретил бывшую царицу Казани и ее сына, поселил их во дворце и позволил иметь слуг. Утямыша же вскоре крестили именем Александр. Принять православие Сююмбике гордо отказалась, а согласием на крещение сына она, по сути, сохранила себе беззаботную и удобную жизнь при русском дворе…
Шах-Али и боярин Булгаков стояли вдвоем и глядели на растворяющиеся в речной дымке лодки.
– Не успел ты, великий хан, сесть на казанский трон, местные вельможи уже затевают заговор! – сказал вдруг Булгаков. – Вели князьям своим и людям их следить за коварными казанцами. Сегодня приняли, завтра уже продадут тебя.
Шах-Али кивнул, не отрывая взгляда от удаляющейся ладьи с золотым шатром.
– Мне скоро надобно ехать к государю. По условиям договора с казанцами нужно освободить всех русских пленников! – продолжал Булгаков.
– Я выполню все, что велел великий царь! – отвечал Шах-Али. – Я по-прежнему остаюсь его верным братом…
В тот же день были освобождены почти пятьдесят тысяч русских пленников. Славя Бога и своего царя, они, больные, слабые, раненые, слепые, старые и молодые, вышли на улицы Казани и стали покидать город. Была среди отпущенных рабов и Белянка.
Пленивший ее татарин распродал плененных детей уже на следующий день, как прибыл в Казань. Белянку взял к себе старый, грузный вельможа в полосатом халате, с бритой головой и длинными тонкими усами, спадавшими вниз. Она подносила ему еду и убиралась в спальне. С годами у Белянки отросли ее светлые густые волосы, проявилась фигура, все больше стала она походить на женщину. Бесстыдно глазевший на девушку старый татарин смущал ее, но никогда не трогал. Теперь он был вынужден отпустить пленницу.
За все эти годы Белянка так и не узнала о судьбе своих братьев, не знала, что происходит и в родной земле. Слышала лишь, что русские войска подходили к городу, молилась Богу, надеялась, что однажды воины православные войдут в Казань, освободят ее и всех страдающих в плену. Но свободу они получила при иных условиях.
Поначалу Белянка, как и все остальные, не верила в то, что за городом они не будут атакованы хитрыми татарами и вновь не станут пленниками, потому ноги сами шли очень быстро, а глаза так и искали, откуда выедут всадники. И вот они выехали, сердце забилось еще быстрее. Плен? Снова? И до конца жизни! Во второй раз так уже не повезет, обязательно возьмет в рабство тот, кто и бить будет, и насиловать. Среди идущей толпы назревала паника, но потом постепенно узнали они в этих всадниках своих, русских. Воины ехали поодаль от отпущенных рабов, сопровождали до безопасных мест.
Теплое чувство радости и свободы охватили Белянку. Она думала, что сгинет в плену, но Бог миловал. Снова, казалось, увидит родную землю, реки, березы, луга, лесные рощи и дубравы. А потом вспомнила, что ни родных, ни дома в Костромской земле уж нет. Куда идти? И теплое чувство радости мигом сменилось безысходностью, болью, Белянка заплакала, закрыв рот ладонью.
Девушка не знала, куда идти – просто шла за вереницей уходивших в русские земли бывших пленных. И внезапно увидела старика, так походившего на покойного Рябого! Глаза Белянки наполнились слезами еще больше, и она, подбежав к старику, схватила его за руку. Но нет, конечно, это был не он. Растерявшись, она смогла выдавить из себя лишь пару слов:
– Батюшка. Нет у меня никого. Возьми меня с собой!
Старик, оглянувшись, усмехнулся и сказал:
– Все мы дети Божьи. Не одна ты, дочка! А коли хочешь, так идем со мною в земли новгородские! Там церковь, в которой служил я до того, как в плен к казанцам попал! Сколько лет в цепях я был! Эх, избитая спина моя, дойти бы!
Шах-Али же вскоре устроил богатый пир. Столы трещали от обилия угощений на золотых блюдах, играли музыканты. Были приглашены все вельможи, эмиры и имамы Казани, от пестрых нарядов которых рябило в глазах. Шах-Али, сидевший во главе стола, так же богато одетый, ел сушеный виноград и весело глядел на своих гостей. Уже знал он, что многие из них, осуждая Шах-Али за освобождение русских рабов, составлявших большую часть среди других пленных, начали держать связь с ногаями, а также хотели убить самого Шах-Али и всех русских, которые пришли вместе с ним в Казань.
Когда пир был в самом разгаре, а гости достаточно охмелели, в столовую стройными рядами вошли русские ратники и воины Шах-Али. За ними закрылись все двери. Музыка стихла, гости замолчали в оцепенении. Улыбаясь, Шах-Али сказал:
– Вы, бесчестные змеи, не знаете верности. Вы предали меня два раза, убили двух ханов, а свою царицу бесстыдно отдали русскому царю в плен. Теперь снова вы плетете свои коварные заговоры за моей спиной, хотите смерти моей. Вы привыкли проливать кровь своих правителей, но сегодня прольется ваша!
Как только он это сказал, ратники и князья Шах-Али налетели на вельмож, сидевших за столом и принялись резать их, словно баранов. Вытаскивали их из-под столов и добивали на полу. Вскоре вся столовая была залита кровью. Сам Шах-Али сидел, улыбаясь, продолжал пировать.