Вновь Горбатый-Шуйский с большим отрядом из казаков, стрельцов, детей боярских, черемис, касимовских татар двинулся к острогу. В командовании помогали ему Данила Захарьин, Дмитрий Микулинский, князья Булгаков, Палецкий. Уходил с частями Большого полка и Добрыня вместе со многими мужиками. Архип оставался же под стенами города с остальным войском.
Спустя десять дней отряд вернулся с малыми потерями. За это время они захватили острог с войском Япанчи, сожгли его, били всех, кого только видели, а после Горбатый-Шуйский повел отряд дальше, к казанским селениям. Много деревень сожгло русское войско, нещадно убивали мужчин, женщин и детей брали в плен, имущество, которое могли унести – уносили. Со стен Казани видели вдалеке черный дым этих сожженных деревень. Отряд развернулся на широкое расстояние, ловили оставшихся в живых воинов Япанчи, добровольно сдавшихся пленили, сопротивляющихся тут же убивали. Так погиб и сам Япанча, но русские ратники не узнали его – зарубили с остальными его воинами.
На Арское поле отряд Горбатого-Шуйского вернулся с переполненными возами. Тянулась вереница пленников, преимущественно женщин и детей. Добрыня принес много засоленного мяса, шкур, яиц, соли. Архип обрадовался ему, едва не бросился его обнимать. И не сразу заметил, что многих мужиков, тех, кто уходил с Добрыней, не хватает. Добрыня все понял и, улыбнувшись глазами, проговорил:
– Они храбро бились. Не от пьяной руки с ножом пали – от татарского меча, но за Родину! Вспомни их имена, когда станешь молиться!
– Добрыня! – оглядывая его мешки с награбленным, кричали ратники. – Где драгоценности, украшения, камни? Что ты припер шкуры да мясо?
– Камни, украшения, – пробурчал Добрыня, – дык не города грабить пришлось – деревни! Было бы, что у тех крестьян татарских брать, кроме тех самых шкур. Нищета…
На следующий день Большой полк под командованием Воротынского начал двигать туры к Арским и Царевым воротам. Казанцы не жалели пуль, стрел и снарядов – нещадно поливали ими подступавшие полки. Русские ратники падали один за другим, группами, толпами. Небо, казалось, почернело от пороха, и из этой темноты и густого дыма слышался гул битвы, сочетавший в себе крики, стоны, ругань, ржание лошадей, скрежет сабель и копий, пищальные и громоподобные пушечные выстрелы огненными вспышками озаряли темноту.
Несколько дней продолжались работы, придвинуть вплотную не удалось – полк дрогнул, и Воротынский велел остановиться, окопаться и держать позиции. И когда полк не ждал нападения, более десяти тысяч казанцев сделали вылазку из города.
– Архип! Архип! – кричал Добрыня, выхватывая из-за пояса саблю и боевой нож. – Держись подле меня, прикрывай со спины!
Татары приближались – толпой, с криками. Тут же на подмогу пришла остальная часть русского войска. Началась жестокая, долгая рубка. Вот израненный лежит окольничий Петр Морозов, кряхтя, рухнул в траву от ран воевода Михаил Воротынский.
Одновременно из других ворот был атакован ертаул и Передовой полк. К бившимся выехал и сам Иоанн, пытаясь этим подбодрить дрогнувшие войска. Все же татар опрокинули. Давя друг друга, бежали они назад к воротам, падали в ров, русские всадники преследовали их, нещадно истребляя.
Архип был трижды ранен, и упал бессильно. Долго он еще отходил от ран, чтобы снова биться! А казанцы делали вылазки против Большого полка снова и снова, каждый день. Лишь тридцатого сентября удалось взорвать укрепления под стенами у Арских и Царевых ворот, казанцы дрогнули, а Михаил Воротынский, едва отойдя от ран, бросился в атаку с частью Большого полка.
Отчаянно бились они, отовсюду летели в них пули и стрелы и едва дрогнули, как сквозь дым увидели они стяг государев и его самого в сверкающих доспехах.
– Государь смотрит на нас, братцы! Поднажми! – крикнул Добрыня и с другими ратниками снова бросился в бой. Татар потеснили, и полк ворвался на стены, и первым, кто ворвался на разрушенную стену и бросился в сторону Арской башни, – молодой воевода Алексей Басманов. Заряжая своей неутомимой энергией и смелостью всех воинов, он бился в первых рядах, косил татар одного за другим.
Вскоре они заняли башню и укрепились возле нее.
– Отсюда мы и покончим с Казанью! Здесь ворвется все русское воинство в город! – ликовал Михаил Воротынский. – Пошлите людей к государю! Пусть прикажет всем полкам начать штурм здесь!
Выслушав послание воеводы, крепко задумался Иоанн, глядя на полуразрушенную стену и взвившееся над Арской башней знамя Большого полка. Тут не на шутку испугались присутствующие с государем воеводы: Иван Мстиславский, Иван Пронский, Дмитрий Хилков, Иван Шереметев, Юрий Пронский-Шемякин – переглянулись, заскрипели зубами.
– Уж не дадим же мы Воротынскому славы покорителя Казани? – шепнул тихо Шереметев, так, чтобы царь не услышал.
– Нельзя сейчас идти! – добавил Иван Пронский. – Скажет потом Воротынский, что с него началась победа! Что он привел войска и взял Казань!
– А мы тут лапти плели! – возмутился Хилков. – Не поведем полки сейчас!
– Государь! – высказался Мстиславский. – Штурм сейчас будет губителен для нашего войска! Полки не готовы, и действия наши будут разрозненны, что не принесет успеха. Пусть Воротынский уйдет оттуда, пока не полег со всем полком!
Иоанн молчал, даже не оборачивался к говорящему. Воеводы опасливо переглянулись. Уж не догадался ли государь, почему не хотят воеводы на штурм идти?
– Пусть уходит, – сказал Иоанн вдруг, – Но людей там надобно оставить! Занятую башню пусть защищают до конца!
Но ни Басманов, ни Воротынский не ушли оттуда – остались для защиты занятых укреплений, хотя какой-то части отряда велено было вернуться на поле. Но уходя, они сжигали стены и мосты у Арских и Царевых ворот. Всю ночь над Казанью, потрепанной, но все еще крепкой, полыхал огонь.
Усталые воины на Арском поле печально смотрели на красное зарево, а позади них, у своего богатого шатра стоял Иоанн. Он окреп, возмужал за эти месяцы, что провел под стенами ненавистного города. Не сводил глаз он с пожарища и с волнением думал – скоро штурм. Скоро все решится. Как задумал Господь.
Глава 7
В ночь на второе октября в русском лагере никто не смыкал глаз. Остались позади дни и ночи с изнывающей жарой. Теперь было холодно, зябли ратники, мечтавшие поскорее уйти от стен столько раз проклятой ими Казани.
Уже заложены бочки с порохом в подкопы под стенами города, уже принято решение утром идти на штурм.
Архип учился управляться с татарской саблей, добытой им однажды в бою. Искоса Добрыня наблюдал за его движениями, затем сказал, поднявшись:
– Ну, кто так рубит? Отдай!
Он взял саблю и молниеносно разрубил воздух перед собой, затем, покрутив над головой, снова взмахнул ею – и кривое лезвие со свистом пронеслось над головой Архипа. Юноша испуганно отпрянул, Добрыня залился смехом и бросил ему в руку саблю, а сам выхватил из-за пояса свою.
– Отбей! – велел он и принялся наступать на Архипа, нещадно нанося ему удары, которые юноша с трудом успевал отбивать.
– Крепче рука! Шаг назад! Наклон! Крепче! – поучал Добрыня, и, забив ученика окончательно, ударом ноги отбросил его на землю. Архип поднялся, потирая живот.
– Никудышный из тебя воин! Куда я раньше смотрел? И как ты дожил до этого дня? – ругался Добрыня. – Завтра штурм, а ты…
– Оставь его, Добрыня, – сказал спокойно один пожилой ратник. – Да и сам силы побереги для татар.
– Давай еще! – велел Добрыня, не слушая никого, и снова набросился на Архипа.
– Уже лучше! Хорошо! Давай! Вот так! Сильнее! – радовался ратник, затем так сильно отбил удар, что сабля вылетела из рук Архипа.
– Крепче держи рукоять, – сказал он. – Еще давай!
Вскоре на их учения собралась посмотреть целая толпа ратников, пришли казаки и стрельцы. Они внимательно смотрели за движениями Архипа, тоже пытались наставлять его, но Добрыня оборвал их:
– Молчите! У него один учитель – и это я!
В ответ раздался надменный хохот, но более никто не смел высказать слова.
Вскоре Архип выдохся, и Добрыня сказал:
– Ладно. Перед смертью не надышишься! Уже лучше! Если завтра так же будешь татар рубить, так и, глядишь, вернешься домой.
Тем временем пришедшие поглядеть на учения уже развели общий костер, вытащили большой котел, принялись варить в нем уху. Не прошло и часу, а казаки, стрельцы, бедные ратники уже сидели рядом друг с другом, пели песни, смеялись, рассказывали друг другу истории. Каждый со своим наречием, до этого момента чуждым друг другу. Но теперь здесь были все свои, словно всю жизнь были знакомы…
Затем снова смех, веселье, песни, словно в последний раз. Снова с тоской Архип думал о Белянке. Он не видел ее так давно, что казалось, будто она начинает исчезать из его памяти – стал забывать ее голос, запах. Все это казалось таким далеким, невозможным, словно и не было ее никогда. Да и ничего вокруг тоже не было, кроме вездесущей смерти.
Архип взглянул на Добрыню. Подобрав под себя ноги, ратник смотрел на пламя костра, задумавшись. Пододвинувшись к нему, Архип спросил:
– Боишься смерти?
– А чего ее бояться? – пожал плечами задумавшийся Добрыня. – На все воля Божья. Ежели суждено – так тому и быть…
Он вынул из-под рубахи какую-то плоскую черную монету, подвязанную через небольшое отверстие черным шнуром и, сняв со своей шеи, отдал ее Архипу.
– Вот, возьми. Все походы меня выручала. Чую, настало время передать ее кому-то… Бери! А я уж как-нибудь…
Архип взглянул на медную черную монету и спросил:
– Что это? Откуда?
– Передал мне воевода один, у которого я с малолетства на службе был. Василий Юрьевич Поджогин его звали. Лет тридцать назад, когда ходили мы под Казань по приказу покойного великого князя Василия Ивановича, поддержать Шаха-Али, крымский хан пришел и прогнал его, а отряд наш велено было перебить. Тогда Василий Юрьевич и отдал мне это, сказал, пусть доживу я до взятия Казани, и лишь это помогло мне бежать. Чудом я до Рязани добрался, а там уже…