бке и в шапке, отороченной соболем, медленно вел нарядного коня, ощущая на руке тяжесть веса охотничьей птицы, чьим темно-сизым оперением он с упоением любовался. Кречет не шевелился, лишь изредка наклонял голову то в одну, то в другую сторону.
Уйдя в чащу, где острее ощущалась лесная тишина, охотники остановились. Иоанн один выехал вперед и оглянулся. Уже начались морозы, и лес стоял холодный, безмятежный, тяжело гудящий тишиной.
Поодаль с дерева сорвалась крупная птица – это было ясно по хрусту сломанной ветки. Иоанн осторожно снял с головы Матура шапочку. Черные гордые глаза степного охотника заморгали, и птица, чуть склонив голову набок, резко оттолкнулась от руки царя и с невообразимой скоростью взмыла вверх, издав грубый и протяжный крик.
Иоанн пустил коня следом, прямо в лесную чащу, все гнал и гнал, высматривая наверху свою птицу. Конь громко фыркал, выдыхая из ноздрей густой пар. Мокрые ветви били Иоанна по лицу. Быстрее! Вот уже не видно никого позади, а Матур все летел, будто высматривал добычу покрупнее. И вот он камнем ринулся вниз, пропав за верхушками елей и сосен. Иоанн не останавливался, все гнал коня дальше и дальше сквозь деревья, и вдруг конь вынес его на поляну – лес закончился слишком внезапно. От неожиданности того, как царь остановил скакуна, конь встал на дыбы и захрапел, мотая головой. Недалеко Матур покорно сидел на груди убитого им старого тетерева, ждал, когда заберут добычу. С поляны, что была на крутом пригорке, был виден еще один бескрайний лес, стоявший внизу под раскинувшимся над ним тяжелым, ватным небом. Среди этого леса виднелись и озера, уже покрытые коркой льда, и еще бушующие громко ручьи, и многочисленные болота.
Пошел крупный, твердый снег. Иоанн молча стоял, осыпаемый им, жадно осматривая невообразимые дали, в которых была и красота, и смиренное, по-зимнему величественное молчание Русской земли.
Где-то горели деревни, опустошались города, где-то там крики воинов, лязг железа, плач, стенания, едкий запах горящих домов, смрад трупов. Где-то там жестокие татары и нагорные народы, немцы, литвины, шведы, с которыми надлежало бороться. Это все где-то, а здесь все иначе. И даже Иоанн в этих тверских лесах в то мгновение не чувствовал себя царем, а лишь мелкой сошкой.
Внезапно из-за тяжелой, темной тучи прорезались невероятно длинные лучи, и вот уже свет, вспыхнувший в небе, озаряет молчаливый, мрачный, суровый лес, словно покрывает золотистым ковром вершины темных деревьев. Иоанну кажется – в том небесном свете сама Богородица, заступница земли Русской! И он уже отчетливо видит черты ее лица, страдающий, полный скорби и мучительной усталости взгляд… и понял. Не он царь здесь! На Русской земле царь один – это Христос, а Иоанн лишь помазанник его, наместник! И ему, пастырю, страдать за земли эти, ему воевать с другими народами для ее блага, ему сохранять ее единство, веру, все то, что собирали, сохраняли и строили его предки, предки всего народа русского.
И Матерь Божья, окруженная лучами, страдальчески-устало глядит на наместника ее Сына, будто напоминает о тяжелом этапе разрозненности Руси, коего всеми силами нельзя допустить, напоминает и о просьбе Иоанна, когда под Казанью русский лагерь едва не был сметен ураганом, мол, выполнила, дала сил, заступилась! Но это лишь начало! Сколько впереди! И нет времени ждать!
Иоанн, роняя слезы, медленно перекрестился ослабевшей рукой в охотничьей перчатке и прошептал:
– Верую! Дай сил, времени, дабы успеть… Дай сил!
Свет померк неожиданно, как и появился. Снова все вокруг потемнело, лес, видневшийся с пригорка, как и прежде, казался черным, мрачным. Снег пошел сильнее.
– Государь! Государь! – услышал он, будто отдаленный оклик, но, обернувшись, увидел совсем рядом лицо Адашева. – Государь, здоров ли ты? Бледен ты, лица на тебе нет!
Придворные и сокольничие с опаской глядели на Иоанна, но он сумел натянуть улыбку и вымолвить:
– Славная охота вышла!
Поляну покидали с гиканьем и прежним веселым гомоном. Иоанн, отъезжая, обернулся, в надежде снова увидеть над той тучей Богородицу, хоть на мгновение почувствовать эту легкость, воодушевление и любовь, но она не явилась. Но он знал, явится. Ждет его великих свершений. Ждет, как и вся Русская земля…
Часть третья. Накануне
Глава 1
Пока русское воинство осаждало Казань, иная гроза пробралась на Русь, на этот раз со стороны Европы. Больше года там свирепствовала чума, которая через Ливонию к осени перенеслась сначала в Псков, а затем в Новгород.
Бич всего мира, унесший миллионы жизней, часто тревожил Русь. За годы борьбы с этой болезнью, когда от одного прикосновения к хворому или его одежде начинался спустя время кашель с кровавой мокротой, а после наступала мучительная смерть, люди наловчились принимать меры, дабы болезнь не шла дальше. Новгород, к примеру, запретил въезд в город псковичам, перекрыли дороги заставами, выгнали псковских купцов, товары пожгли, иной раз вместе с купцами, которые отказывались отдавать товар. Но монахи и священники, отпевавшие покойных и причащавшие умирающих, сами становились причиной распространения болезни и умирали так же в большом числе. Более трехсот тысяч человек умерло на псковских и новгородских землях в те страшные годы.
К началу зимы эпидемии обычно утихали. Именно в это время Архип возвращался домой. Счастливый от скорой встречи с Кузьмой и Белянкой, он не сразу осознал, для чего при въезде появились заставы, охраняемые стрельцами, почему его поначалу не хотели пускать. Архип до исступления рассказывал, как проливал кровь под Казанью и ныне ему надобно домой. Нехотя пропустили все же.
Город, занесенный первым снегом, помрачнел, опустел. Тут и там чадили костры – сжигали одежду и утварь умерших. Мрачно и скорбно били колокола церквей. Мимо в телеге везли сложенные в кучу тела, укрытые рогожей.
Архип шел на ватных ногах, растерянно озираясь. Спешил домой, страшась увидеть его пустым…
Когда Белянка, завидев его издали, выбежала двор, позабыв покрыть платком голову, и бросилась с ревом Архипу на грудь, немного отлегло. Упали в снег к ее ногам добытая в бою татарская сабля, замотанная в тряпье, и котомка с «гостинцами» – кольцами, серьгами, платками, добытыми в Казани.
– Кузьма… – тихо проговорила Белянка и, замолчав на мгновение, завыла у мужа на груди. Архип все понял, тут же внутри что-то ожгло, противный холодок пробежал по спине.
Прошли в дом. Архип рассчитывал увидеть больного Кузьму или хотя бы его тело, но Белянка рассказала, что он умер еще в начале осени. Как занемог, сразу ушел в закут, за печку, запретил к себе заходить и велел доложить кому-нибудь, что он болен. В тот же день стража оцепила дом Кузьмы, Белянку велено было выгнать оттуда и не впускать. Жила в клети и слышала, как он страдает, кашляет и давится кровью. Кормили больного через окно, как и Белянку – боялись, что и она подхватила заразу.
Кузьма угас всего за пару дней. Затем приехала за телом телега, обмотанные тряпьем до самых глаз ратники выволокли безвольный труп в черных пятнах специальными крюками, взвалили, так и не касаясь его, в телегу и увезли. Тут же у дома сожгли пропитанную кровью тряпицу, куда покойный сплевывал мокроту. Пришедший священник окропил дом и все его углы святой водой и велел еще долго туда не входить.
Болезнь миновала Белянку, но она с ужасом рассказывала, что «черная смерть» выкосила ту семью, у тех умер кормилец, у других погибли все дети. Архип слушал и понимал, что большая часть гостей на их с Белянкой свадьбе, которые плясали в этом доме и пили за здоровье молодых, всех их забрала эта страшная болезнь.
Архип вышел в пустую мастерскую, умершую, казалось, вместе с мастером, взглянул на холодную печь, дрожащей рукой потрогал бесхозные инструменты. Не дождался его Кузьма. А ведь как часто Архип думал о том, как вернется, сядет с Кузьмой и расскажет обо всем том, что довелось ему пережить за это время. Представлял, как на радостях Кузьма простит его, по-отечески обнимет, и Архип попросит у него прощения. Вспомнил, что, когда уходил воевать, даже не попрощался с Кузьмой, не обнял, не поблагодарил за то, что Кузьма подобрал его однажды голодным и замерзшим, дал кров, научил ремеслу, подарил вторую жизнь и, самое главное, заменил отца. И в последний раз, когда виделись, Кузьма лишь поглядел на него издали и ушел. Архип же, злясь на старика, махнул рукой и не стал с ним прощаться.
А теперь же эта холодная печь, пустая мастерская. И Архип не выдержал, заплакал, упав на холодную наковальню, обнял ее и рыдал, как ребенок, всхлипывая и размазывая слезы по лицу.
Позже он узнал, где похоронили Кузьму и долго стоял у занесенной снегом безымянной братской могилы.
Чума бушевала в Пскове и Новгороде еще два года, но люди продолжали жить. Правили свадьбы, рожали и крестили детей, вели хозяйство, торговлю, службу, сеяли и собирали хлеб. Также и Архип в прожженном кожаном переднике Кузьмы, высекая искры, бил молотом по раскаленному металлу. Беременная Белянка приходила, приносила холодный квас, с гордостью глядя на мужа – ныне один из лучших мастеров в целом Новгороде!
Жизнь продолжалась…
Чума в Пскове и Новгороде была болезненно воспринята Иоанном. Благо других городов она не коснулась. Макарий сразу же перекрыл дороги к Москве, чем уберег столицу. Но это была не единственная беда.
Бунтовали против московской власти горные народы на захваченных землях, нещадно резали купцов и царских людей. Только местные воеводы подавляли восстания, они вспыхивали вновь, еще сильнее прежних. На подавление мятежей отправлялись отборные полки и лучшие воеводы.
И на фоне всех этих бед случилась еще одна – в марте Иоанн заболел. Внезапно слег, сутками был в беспамятстве, переставал узнавать кого-либо. Сильнейший жар не спадал, и многие заговорили о том, что недолго осталось царю.
Но придворных волновал тогда главный вопрос – кто же займет его место на троне? Снова над Кремлем нависла тень боярской борьбы…