— Так надо, — повторял отец. — Когда приедете, мама все объяснит.
Лишь бы доехали, лишь бы успели. Весь последний месяц с тех пор, как Ленинград оделся свежей зеленью, он не находил себе места. Это была та самая зелень из видений, преследовавших его с Рождества. Каждый день он ждал страшной вести. Но все было спокойно. По радио звучали марши, спешили по улицам румяные девушки и спортивного сложения юноши, играла ребятня в скверах, шумели кронами липы и клены, голубело высокое небо.
И Лиза с детьми успели.
В Куйбышеве она сняла две комнаты в крепком доме недалеко от центра — все как он наказывал. Даже устроилась временно на работу в местный театр, ее как ленинградку с удовольствием взяли в литературный отдел. И здесь грянула война.
Николай был спокоен: семья в безопасности. Жаль, что Аня с мужем и детьми и Миша остались в Ленинграде, но на них он повлиять никак не может. Теперь они сами отвечают за свою судьбу.
Все сбережения еще до Лизиного отъезда он обратил в золотые безделушки, которые жена при случае сможет продать или обменять на еду, лекарства, одежду, дрова. А он выживет, определенно выживет. Он бродил по опустевшей квартире и чувствовал прилив какого-то злобного веселья.
Двадцать второго июня, когда все сознательные советские граждане отправились на призывные пункты, Николай открыл глаза в больничной палате. Накануне днем он вышел из Публичной библиотеки, где работал над докторской. Зашел в булочную, заодно купил в Елисеевском двести граммов «Краковской» колбасы. После Лизиного отъезда он предпочитал питаться в университетской столовой, а вечером просто пил чай с сыром или колбасой. У двери гастронома он остановился, раздумывая, не пройтись ли пешком. Решил, что погода располагает, шагнул с тротуара под колеса отъезжающего автобуса… Визг тормозов, крик какой-то гражданки, свистки милиционера, резкая боль — это все, что он запомнил. Остальное рассказали в больнице: сложный перелом со смещением, семь недель в гипсе.
Ему было всего сорок два, он был здоров и не принадлежал к ценным для страны кадрам. Гибель под фашистскими пулями казалась неизбежной. Но майяские боги миловали. Пока он встанет на ноги — много воды утечет.
Ничего, кроме отправки на фронт, он не боялся. Дома под кроватью и во всех шкафах сложены пакеты круп, макарон, консервы. В кухне и в столовой — запасы дров. Немного, это все же не крупа, дрова трудно натаскать, не привлекая внимания соседей. И все-таки начиная с апреля Николай планомерно ими запасался, также как и едой. Даже от покупки пейзажа Куинджи отказался. Не до пейзажей. Видение худых, с запавшими глазами людей в усеянном трупами, замерзающем городе не давало покоя. В этих его кошмарах не было врагов, не было крови — только белый-белый снег и призраки, когда-то бывшие людьми.
Жене он послал телеграмму, чтобы не волновалась: «В больнице. Перелом ноги. Операция прошла успешно». Остальное в письме.
Лиза читала это письмо в своей маленькой комнате, когда дети уже спали. С той минуты, как пришла телеграмма, она не находила себе места.
Когда голос Левитана, раскатистый и грозный, объявил о вероломном нападении немецких захватчиков, она всерьез испугалась.
Как он мог знать? Откуда? Да она знала, что у мужа сильно развита интуиция, он чрезвычайно чуток к окружающему миру. Подобное качество, как объяснил профессор психиатрии, с которым она консультировалась незадолго до рождения Оли, не редкость для людей с неустойчивой психикой. Тогда, будучи беременной, Лиза не на шутку испугалась за еще не родившегося ребенка.
То, что в пору девичьей влюбленности казалось ей романтическим проклятием, от которого она поможет мужу избавиться, которое они вместе сумеют преодолеть — все что угодно, лишь бы вместе, — теперь приобрело иной смысл. А как иначе, если на свет должно появиться новое драгоценное существо?
За первый год супружеской жизни она вполне оценила степень зависимости мужа от загадочного Ах Пуча. Показывать ей статуэтку он отказался категорически. Он запирался со своим божком в кабинете, сидел там часами, раз в неделю приносил с бойни бутыли с кровью и спускался с ними в подвал. Страсть Николая к кровавым обрядам стала пугать ее не на шутку. Объяснение, что крови жаждет золотой болван, выглядело ужасающе неправдоподобным и заставляло думать, что муж болен.
Но болезнь эта никак, помимо связи с Ах Пучем, не проявлялась. Николай был любящим, заботливым, внимательным — идеальным мужем. Никогда ни в чем ей не отказывал, не упрекал, всегда был вежлив, неприхотлив, щедр. Если бы не Ах Пуч и его жажда крови!.. В конце концов, Лиза не выдержала и обратилась к специалисту. Всего она, конечно, не рассказала — ни об убитом на корабле человеке, ни о нападении хулиганов, ни о Колодкине. Доктор подтвердил ее худшие опасения.
— Ваш муж пережил в джунглях сильное потрясение. Он провел в одиночестве не один день, очевидно, его рассудок не справился с такой нагрузкой. Говорите, его помешательство проявляется, только если речь заходит об этом языческом божестве? Как вы сказали — Ах Пуч? Думаю, мы сможем помочь вашему супругу. В любом случае спокойная жизнь и домашняя обстановка должны сказаться благотворно на его психике.
Николаю она об этом разговоре ничего не сказала — он бы не простил недоверия. Она только изо всех сил старалась создать в доме атмосферу уюта и покоя, как советовал профессор.
И оказался прав: муж с каждым месяцем становился все более уравновешенным. Рождение Олечки стало счастьем для обоих. Теперь он все реже запирался в кабинете, еще через год бросил работу на бойне и почти не заговаривал об Ах Пуче.
В январе нынешнего, 1941 года случился рецидив. Коля разбудил ее на рассвете, бледный, лоб покрыт испариной, и стал требовать, чтобы она немедленно уехала вместе с детьми.
Спросонья она никак не могла понять, о чем он толкует. Потом, заметив горячечный блеск в его глазах, испугалась, попыталась успокоить, убедить, что это всего лишь сон, что нужно принять капли. Ничего не помогало. Пришлось согласиться, чтобы он успокоился. Николай перестал метаться по спальне, поцеловал ее в лоб и ушел в кабинет.
Идея отъезда превратилась в манию. Дня не проходило, чтобы муж не требовал от нее все бросить и немедленно покинуть город. Он кричал — впервые за всю их совместную жизнь он повысил на нее голос. Он плакал, умолял, грозил, что со дня на день начнется война, и тогда все они погибнут. Между прочим, полнейшая нелепость: Советский Союз заключил с Гитлером пакт о ненападении, и пророчества о скором и внезапном нападении германских войск ничем, кроме бреда, нельзя было объяснить.
Николай не успокаивался и довел жену до того, что она стала всерьез опасаться за детей. Юрику было всего пять, Оле двенадцать. Лиза сдалась. Бог с ним, с Ленинградом, с работой, главное — дети. Нужно увезти их отсюда, только дождаться конца учебного года, чтобы Оленьку не срывать с занятий. Первого июня, как только начались каникулы, они сели в поезд и отправились в чужой, незнакомый Куйбышев. Почему именно туда — Лиза не понимала, но спорить больше не могла, не было сил.
Сложнее было с детьми. Они требовали объяснений, но их не было. Она просто повторяла, что это ненадолго, скоро они вернутся.
А потом прогремело страшное известие. Война! Выходит, Николай знал? Ему доверили государственную тайну? Он не мог им сказать всего, но попытался спасти! Лиза знала, что это не так, но первые недели предпочитала тешить себя иллюзией. Дети рвались в Ленинград, к отцу, но тут же спрашивали: «А папа пойдет на фронт? Будет бить фашистов?» И уже втайне гордились им, будущим героем.
А герой лежал в госпитале со сложным переломом. Лиза не понимала, что с ней происходит. Муж жив, ему ничто не угрожает, дети спасены — чего еще желать? Она больше не любит мужа? Любит. Но почему он так нелепо, на ровном месте сломал ногу, и случилось это двадцать первого числа, ни раньше, ни позже? Это тоже случайность, дар предвидения или перст судьбы?
Нет, что это с ней! Она вскочила с постели, схватила письмо, впилась глазами в строчки. Может быть, она тоже сходит с ума? Да за этот перелом нужно милосердного Господа благодарить!
Если Николая заберут в армию, он погибнет. И все же ощущение, что совершилось что-то гадкое, нечистоплотное, не покидало.
Лиза разрыдалась. Она не станет вдовой героя, зато у детей будет отец. Собственный эгоизм ее потряс. Хочется геройства? Тогда почему бы ей самой не отправиться на передовую? Вчера у горкома комсомола она видела девушек, рвавшихся на фронт. У нее дети? У Николая тоже дети. И он тоже хочет жить, как и она. Но разве те мужчины, что стоят в очереди у куйбышевского военкомата, не хотят жить?
Еще долго в эту ночь Лиза не могла уснуть. Хотелось разобраться, что изменилось в их отношениях. Еще больше хотелось побороть разочарование, которое давнишний рыцарь Николай теперь у нее вызывал. Она заснула под утро, так ничего и не решив.
А Николай после больницы первым делом отправился на костылях в райком — предложить помощь. Немецкий он знал еще с гимназии, в странствиях овладел английским и французским. Чтобы выжить в этой войне, нужно заявить о себе как о ценном специалисте, о том, кто будет полезен родине, не подставляясь под пули. Костыли постукивали по тротуару, идти было тяжело — длительные прогулки ему пока противопоказаны.
Николай прислушивался к собственным мыслям и удивлялся, как по-стариковски стал относиться к себе — а ведь ему всего сорок два. Он в самом расцвете мужской силы, почему же он так осторожен? Ведь он никогда не был трусом, не боялся рисковать — одни его странствия по миру чего стоят. Он не боялся, а вот Ах Пуч, похоже, не желал терять верного раба и выбирал для него маршруты, заботясь больше о спасении его шкуры, а не чести.
Николаю стало мерзко. Что, если свернуть прямо сейчас в переулок, пройти три квартала до военкомата и записаться добровольцем? Он с раздражением глянул на больную ногу и все тем же по-стариковски осторожным шагом двинулся домой.