— Да, собственно говоря, интересуют меня не события 14 декабря. Ими пусть историки да литераторы занимаются теперь. Известия с Сенатской площади и до нас дошли. Знаю, что были вы в числе зачинщиков бунта и что стреляли в великого князя Михаила Николаевича, ныне являющегося государем, императором. А ведомо ли вам, милостливый государь, — внезапно перешёл Ермолов от тона доброго дядюшки к своему обычному, властно-грозному, — что по приказу Его Императорского Величества Михаила Николаевича Романова вы находитесь в главном списке государственных преступников?
От подобного перехода бедный Кюхельбекер просто растерялся. Но всё же это уже был не прежний коллежский асессор, присланный из Министерства иностранных дел в почётную ссылку на Кавказ. Впрочем, он и раньше не был трусом, а уж после Сенатской площади...
— И что сие значит, господин генерал, объяснитесь? — холодно спросил Вильгельм Карлович. — Я здесь не частным порядком, а представляю собой законное правительство России.
— Голубь вы мой, Вильгельм Карлович. Какое законное правительство? Это после цареубийства-то? По всем человеческим и божеским законам вы — представитель самозванцев и преступников. И пусть вы трижды посланник, но на Кавказе командую я. Вот, извольте.
Ермолов вытянул из кучи бумаг, аккуратно сложенных Гаврилычем, внушающий почтение документ. Кюхельбекер глянул.
«Мы, Божию милостию Император Всероссийский, король Польский, великий князь Финляндский и Грузинский Михаил Николаевич, приказываем всем губернаторам и воинским начальникам Российской империи принять меры к немедленному задержанию или немедленному искоренению нижепомянутых государственных преступников:
1. Каховский Пётр Григорьевич; 2. Батеньков Гавриил Степанович; 3. Трубецкой Сергей Петрович; 4. Кюхельбекер Вильгельм Карлович...».
Дальше Вильгельм Карлович читать не стал. Попал он в «чёрный список» ну, и попал. А чего он мог ожидать после неудачного выстрела в наследника престола, а ныне в государя-императора?
— «Чёрные» списки, — буркнул он. — Что и следовало ожидать. Мы, по крайней мере, таких реестров не составляем.
Бедняга Кюхельбекер не знал, что список, составленный Батеньковым, был не в пример больше...
— То-то вот, братец, Вильгельм Карпович, — перешёл генерал на упрощённую версию отчества Кюхельбекера, — попали вы не в «чёрные», а в расстрельные списки. А я должен сейчас крикнуть караульного начальника да и расстрелять вас где-нибудь. Желательно — так прямо во дворе. Мои солдатики да казачки к таким вещам привычные, а для чеченов нет большей радости, нежели когда русский русского бьёт. А вы тут правительства создаёте...
— Позвольте, Алексей Петрович. Но ведь вы тоже — член этого правительства. И мне-то, собственно говоря, и предложено...
— Да что предложено? Вы в курсе или нет, что перед сообщением о «революции» (тут генерал поморщился) к нам прискакал гонец? Мы ведь тоже вначале Константину Павловичу присягали, а потом, уже двадцать шестого декабря, — императору Николаю. И получается, что весь Кавказский корпус должен подчиняться тому, кто вступил на престол вслед погибшему императору, сиречь государю-императору Михаилу Павловичу! И что вы теперь предлагаете — встать в один строй с клятвопреступниками?
— Мы не клятвопреступники. Мы Николаю не присягали. Но ведь вы, господин генерал, всегда сочувственно относились к либеральным идеям. И мы изрядно на вас рассчитываем. Мы были уверены, что вы и ваш корпус помогут новой России. Поймите, Алексей Петрович, — принялся горячиться Кюхельбекер, — в России начинается гражданская война. Ладно, если вам угодно, мы — цареубийцы и преступники. А что дальше? Но Михаил Николаевич Романов, которого объявили царём, сидит сейчас в Москве и собирает войска. Эти войска к нему подходят. Мы имеем достаточно сил, чтобы дать отпор. Но это означает затяжную, кровавую войну. Если вы приведёте корпус, то можно покончить с мятежниками одним ударом. И в этом случае наше правительство будет признано Западом. А будет признано — то и будет законным. Потом, когда мы укрепимся, то сделаем то, что хотели. Русский народ — свободный и счастливый — сам изберёт своё правительство и тот путь, по которому должен пойти. И должен он жить без царей, и править должны справедливые законы!
— Эх, с каким пафосом вы всё это говорите. А я ведь тоже читал. Как там, в Конституции, написанной, кажется, Никитой Николаевичем Муравьёвым. «Ставя себя выше законов, государи забыли, что они в таком случае вне законов, вне человечества! Что невозможно им ссылаться на законы, когда дело идёт о других, и не признавать их бытие, когда дело идёт о них самих». Но разве вы сами, господа декабристы (так ведь вы себя назвали?), не преступили законы?
Мысленно Вильгельм Карлович согласился с генералом. Но его почему-то заинтересовал другой вопрос:
— Алексей Петрович, а я и не знал, что автор — Никита Муравьёв.
— Я много чего знаю. Служил ведь у меня один из Муравьёвых — Николай Николаевич. Не брат, но родственник. Капитан Муравьёв как вышел из тайного общества, так сюда, на Кавказ. В 1819 году экспедицию на Хивы возглавлял. Офицер дельный и человек хороший. Он меня потом в столице с Никитой и познакомил, а тот сам и давал читать. Тоже, как и вы, пытался к себе привлечь. Уверен, проиграй вы тогда, мне бы тоже на этом месте не усидеть. Вспомнили бы мне всех, кто под моим началом служил. Их ведь, кавказцев, немало среди вашего брата.
— Вот видите, Алексей Петрович! Вы сами говорите, что не усидели бы здесь, если бы победил узурпатор. Так что прямая дорога Вам с нами идти.
— Эх, — досадливо поморщился Ермолов, — да причём здесь я? Вы что, думаете, я так за своё место держусь? Не скрою, разумеется, если меня отставят от службы — будет обидно. Но у меня в Лукьянчикове, что неподалёку от Орла, родители живут. Года три уж, как не видел. Да и я давно не мальчик — сорок девятый год пошёл. На военной службе с пятнадцати годов. Сам Александр Васильевич Суворов георгиевским кавалером меня сделал. Я во время Бородинского сражения цепи в атаку не один раз водил... Мне этой славы до конца лет хватит. Но я никогда, сударь мой, не воевал со своим народом. И, поверьте, пока я командую корпусом, он против народа и законного царя не пойдёт.
Кюхельбекер задумался. Действительно, позицию Алексея Петровича можно только уважать. Одно дело — идти сражаться против узурпатора самому, а другое — вести за собой людей. Но всё-таки он сделал последнюю попытку:
— Но, как мне кажется, Алексей Петрович, ни вам, ни корпусу Кавказскому воевать и не придётся. Мне думается, будет достаточно, если вы просто приведёте свой корпус в Петербург. Уже одно ваше имя стоит многого.
— Эх, Вильгельм Карлыч, Вильгельм Карлыч, — покачал головой Ермолов. — Ладно, вы — человек наивный и штатский. Но ведь другие-то в обществе вашем — почти все люди военные. Князь Сергей Петрович — светлая голова, полковник Генерального штаба, Гаврила Степанович Батеньков — подполковник, инженер первоклассный. Ему бы давно корпусом командовать, а он туда же — в правительство. Мордвинов хоть и сухопутный, да адмирал. Они-то хоть соображают, о чём просят? Снять корпус, вести его на Петербург... Лучшей услуги для иранского шаха да чеченов они и придумать не могут? Уберём корпус — и весь Кавказ, как на ладони, понимаете ли! — гневно пророкотал Алексей Петрович.
От генеральского голоса у Кюхельбекера поползли мурашки по коже. Но он как истинный русский немец был упрям:
— Да, господин генерал, они понимают. Да что они, — криво усмехнулся посланник, — это и я понимаю.
— А ежели понимаете, так к чему глупые приказы шлёте?
— Не приказы, Ваше Высокопревосходительство, — потупил взор Вильгельм Карлович, — а требования. И это даже не требования, а просьба. Сегодня для нас, да и для России, важен не Кавказ, а Петербург.
— Я понял, — глухо произнёс генерал. — И, знаете ли, господин коллежский асессор. Такой ведь у вас чин? Мне сейчас всерьёз захотелось крикнуть караульную команду. И знаете, что останавливает? Нет-нет, не уважение к гостю. Я, как вы знаете, не горец, священного трепета к особе гостя не испытываю. Останавливает наивность ваша и то, что не ведаете вы того, чего творите. А скажите мне, любезнейший Вильгельм Карлович, как вы себе всё представляете? Как это всё будет выглядеть: вот так вот взять и вывести Особый Кавказский корпус в Россию?
— Просто, — неуверенно проговорил Кюхельбекер. — Вы оставляете за себя кого-нибудь из заместителей или начальника штаба, наконец. В Грозном и крепостях останутся небольшие гарнизоны и милиция.
— А, позвольте узнать, что за гарнизоны я оставлю? Вообще, в Петербурге имеют представление о Кавказском корпусе? О его силах и средствах?
— Со слов Трубецкого и Якубовича, вы располагаете шестью пехотными и пятью егерскими полками, — начал перечислять Вильгельм Карлович, — а также силами черноморского и донского казачества. Насколько я помню, речь шла о тридцати тысячах штыков и пяти тысячах сабель. Это не считая артиллерии и частей из горцев.
— В теории — да, — сдержанно наклонил Ермолов свою гриву. — А реально при крепости Грозная сегодня находится два батальона Ширванского и по батальону Апшеронского и 41-го егерского полков. Имеется также одна гренадерская рота Тифлисского пехотного полка. Тут же — шестнадцать орудий и казаков с полтыщи. По штату — более пяти тысяч человек. За вычетом же больных и раненых все силы составят от силы три тысячи. Этого достаточно, чтобы дать отпор чеченам или аварам, будь их хоть пять-десять тысяч. Все остальные войска разбросаны по различным провинциям Закавказья.
— Но можно приказать им собраться сюда.
— Можно-то можно. Но сколько времени это займёт? Не меньше одного-двух месяцев. Теперь, — принялся генерал рассуждать, — мы собираемся здесь, в Грозной. Запаса продовольствия на такое скопление войск нет. Чем кормить-то будем? Сейчас зима, большинство перевалов занесло снегом. Войска-то ещё, может, и пройдут, а вот обозы с продовольствием — нет.