За три дня ратники перекопали весь берег. Соседние дружины благодушно поглядывали. Их командиры — статский советник да коллежский асессор — на увещевания поручика Мясникова только отмахивались: «Наше дело маленькое. Поставили — стоим. Прикажут — будем копать. Будем держаться до подхода войска. Если не подойдёт, то умрём — но не выдадим!» С унтер-офицером вступать в объяснения они вовсе не пожелали. Мол, видали они и не таких нижних чинов...
На соседей, значит, надежды никакой. И сами полягут, и их подставят под удар. Пришлось, чтобы укрепить левый и правый фланги, вбивать в землю заострённые колья и заготовить несколько «волчьих ям». Рытьём окопов занимались в две смены. Одни работают, другие «отдыхают». «Отдых» помощник командира устроил тоже особенный.
— Итак, господа, — поучал Иванов ратников. — Предположим — несётся на вас всадник с саблей или пикой. Что будет?
Народ от непривычного обращения «господа» робел, но потом начинал отвечать:
— Карачун будет. Насмерть зарубят.
— Правильно, — не сдержал улыбки унтер-офицер. — А если, господа, ему в грудь или в лошадь копьё воткнуть? До того, как он вас зарубит?
— Попасть трудно, — рассудительно сказал один из ратников, явно из крестьян. — Всадник-то сверху будет. Да и лошадь увёртлива. Попади-ка в неё.
— Верно, — одобрительно сказал Иванов. — А если в него не одним, а десятком сразу пырнуть?
— Это как навроде палисада? — спросил догадливый крестьянин.
Павел Иванович взял парня на заметку. Толковый. Запомнил даже фамилию. А чего не запомнить?
— Верно, ополченец Иванов. Представь — скачут на нас паны, а мы — забор из копий выставили, — многозначительно прищурился командир.
— Так ведь если увидят, господин унтер-офицер, то лошадь повыше — и... гоп, перепрыгнули.
«Пожалуй, — подумал Павел Иванович, — пора поговорить с поручиком о присвоении парню капрала». Но вслух сказал:
— Правильно мыслишь. Только если мы копья в два ряда наставим — то уже не перепрыгнут. Один ряд вкопаем пониже, второй — повыше, а там и мы сидим — с копьями.
— А где же мы столько копий найдём? — раздался озадаченный голос. На глупца зашипели: «Понятно же, жердей нарубим да заострим. Или таких дубин поставим, навроде тебя».
Палисады из заострённых и обожжённых для прочности (идея не унтера, а ратников!) были готовы вовремя. Ратники распределены по нескольким линиям обороны. Унтер, носивший русскую фамилию, с немецкой педантичностью просчитывал: сколько ратников требуется на оборону одной версты, сколько отправить в резерв, кого выделить в караулы и кого назначить санитарами. Его первым помощником стал нарочитый капрал Иванов, которому была поручена вся «сапёрная» часть, включающая рубку жердей и установку палисадов. Поручик Мясников, как это и положено хорошему командиру, находился во главе резервной тысячи. Впрочем, поручик был человек неглупый. Он был даже рад, что сейчас реальным командиром стал простой унтер... Soyez si bon, господа поляки!
На третий день ожидания ударила польская кавалерия. Она могла бы напасть и внезапно, ежели бы не Мясников (понимай — его помощник), который приказал кроме часовых выдвигать ещё и дальние дозоры...
На противоположном берегу Днепра регулярная армия стояла и смотрела, как яростно дрались сиволапые ополченцы. Командующий кавалерией, генерал-лейтенант Давыдов, сидел в седле, ожидая команды.
Денис Васильевич нервно грыз усы и материл поляков, мятежников и Витгенштейна. Он, разумеется, присутствовал на совещании, когда главнокомандующий, генерал-фельдмаршал Витгенштейн, разъяснял диспозицию будущего сражения — ослабить силы поляков битвой с ополченцами, затем подвергнуть их мощному артобстрелу, а по выходу из переправы нанести удар кавалерией. Но одно дело — сидеть над картой в генеральской палатке, и другое — смотреть, как гибнут мужики. Будь он подполковником, как когда-то во времена Отечественной войны, то наверняка, наплевав на все приказы и распоряжения, вывел бы свой полк к переправе... Но генерал Давыдов был вынужден не просто смотреть, но и останавливать молодых офицеров, рвавшихся на выручку...
...Ополченцы продержались гораздо дольше, нежели рассчитывали польский главнокомандующий Дверницкий и русский главнокомандующий Витгенштейн. Если первый рассчитывал сломить сопротивление ополченцев за двадцать минут, то второй рассчитывал на час-два. Нескладные мужики в синих шинелях продержались сутки...
Основной удар приняла вторая дружина. Собственно, она и прикрывала удобный для переправы участок — мелководье, по которому конница за десять минут могла форсировать реку. Но никто из атакующих (имеющих, кстати, данные лазутчиков) не ожидал, что вместо мужиков, покорно подставляющих под удар согнутые шеи или лезущих как бараны на острия пик, их встретят палисады из заострённых кольев разной высоты.
Атака захлебнулась на первом же рубеже обороны. Кони проваливались в замаскированные ямы, ломая ноги и шеи всадников. Те, кому удавалось пробиться, пытались перескочить палисады, но натыкались на «заботливо» выставленные копья. Во время неудачного налёта уланы потеряли до эскадрона. Правда, потери были в основном из-за утраты коней. Однако спешенный и деморализованный улан — это, вроде бы, и не воин.
Ополченцы, которые почти не понесли потерь, бурно ликовали. Однако Мясников и Иванов охладили неумеренный пыл. Всё-таки враг не только не побеждён, но даже и не отброшен...
Унтер-офицер Иванов отправил своего однофамильца с десятком ратников собирать ружья и пистолеты. Сотня дружинников была выделена для укрепления и расчистки палисадов, на которых повисли убитые и раненые враги...
Противник отступил. Но уже скоро начался новый штурм. На сей раз в дело пошла пехота. Только наивные и незнающие люди считают, что поляки — это сильная кавалерия и слабая пехота: в Бородинском сражении именно пехота Понятовского едва-едва не пробила левый фланг русской армии на Утицком кургане. Поляки тогда почти перемололи лейб-гвардии Московский гренадерский полк, и, если бы не дивизия Олсуфьева, заткнувшая собой брешь, удар в тыл русских войск был бы неминуем. А там вряд ли бы Кутузову удалось сохранить армию.
Бывший полковник Пестель, который принял полное командование на время сражения, это прекрасно знал. Посему, завидев наступающие цепи, он оставил на первой линии только тех, кто имел ружья и пистолеты, а остальным приказал отходить ко второй линии окопов. Вместе с трофейными польскими (русского и аглицкого изготовления!) у ополченцев первой линии набралось около сотни стволов. Добрая половина всего огнестрельного оружия, имеющегося у целой дружины. Мало! Тем более что прицельный залп произвести не удастся. Не потянут охотничьи ружья и пистолеты против более дальнобойных армейских ружей.
— Слушать меня! — громко крикнул командир. — Всем укрыться. Укрывшись — приготовиться к стрельбе. Стрелять — только по моей команде. Ложись!
Всё воинство, за исключением командира, залегло. Сам Павел Иванович, слегка укрывшись за бруствером, стал наблюдать.
Стрельба у нападающих началась с четырёхсот шагов. Всё правильно. Только вот попасть с такого расстояния трудно. Видимо, это понимали и поляки. Правильной атаки у пехоты не получилось. Да и где получиться, если приходилось идти через ямы, натыкаться на заострённые колья и на собственных убитых и раненых лошадей? Но цепи продвигались вперёд.
Сблизившись на сто шагов с палисадами и перезарядив ружья, пехота дала залп. Они же не знали и не видели, что защитники сейчас лежат на дне окопа! Залп был такой силы, что многие из жердей разлетелись в щепки. Рядом с Павлом Ивановичем просвистело несколько пуль. Но теперь есть время, пока пехотинец перезарядит ружьё!
— Ратники! — свирепо (как только сумел!) проорал командир. — Вставай!
«Нарочитая» сотня спешно вскочила и прицелилась. Кое у кого уже сдали нервы и, не дожидаясь команды, они выстрелили. Бывает.
— Братцы, — скомандовал Иванов. — Цель-с! Пли!
Залп получился жалким. Из сотни выстрелов попали в цель не больше десятка. Но всё же, всё же! Цепи поляков смешались.
— Братцы! — снова скомандовал унтер-офицер Иванов. — Отступаем! Бегом!
Ратники, только и ждавшие этой команды, споро выскочили из траншеи и помчались к окопам второй линии. Противник, ошеломлённый было залпом, увидев убегающего врага, радостно бросился вдогонку, даже не перезарядив ружей. Можно добить и штыками!
Иванов, бегущий позади ратников, надеялся только на то, что бы не сплоховал его «тёзка»! Вторая линия обороны находилась в двадцати шагах от первой. Когда последний из отступавших запрыгнул в окоп, нарочитый капрал Иванов скомандовал:
— Цель-с! Пли!
В наступающих поляков ударил залп из оставшихся во второй линии пятидесяти ружей.
С двадцати шагов не промахнулся никто! А дальше командовал сам унтер-офицер Иванов:
— Братцы! В атаку!
На наступавшую пехоту противника нестройной толпой побежали ратники. Бой был коротким. Ошеломлённая залпом и ошарашенная видом бородатых злобных мужиков, размахивающих топорами и копьями, польская пехота дрогнула и... начала отступать.
Кое-кто, разумеется, пытался принять бой: профессиональному солдату несложно справиться с ополченцем. Один из пехотинцев успел сразить двух ратников, прежде чем его подняли на копья. А один — даже трёх. Но это уже не играло никакой роли. Вторая атака также была отбита...
Но на этом «игрушки» закончились. Часа через два поляки подтащили артиллерию. Орудия, установленные на прямую наводку, снесли палисады в несколько залпов. Возможности организовать контратаку и отбить орудия у ополчения не было. Кавалерия ударила по флангам, пехота выдвинулась в центр. Достойное сопротивление сумели оказать только ратники второй дружины, воодушевлённые двумя первыми победами. Но и они не могли противостоять слаженным залпам польской пехоты. Всё, что сумел сделать унтер-офицер Иванов, получивший два ранения, — наладить достойное отступление, не превращая его в бегство. А дальше — он уже не помнил...