— Да я на весь мир раструблю, что ты кремлевский агент! Нация содрогнется! Я же газетчик и как газетчик я в восторге от этой новости, но как американец я стыжусь этого. Я не бью ниже пояса. Я не шпионю за людьми. В третий раз я дал тебе возможность доказать мне, что изложенные мной факты неверны. И в третий раз ты не смог представить мне доказательств. Теперь я напечатаю четырнадцать колонок подряд и разоблачу твое истинное лицо. Я восемь месяцев потратил на тщательное расследование, и у меня теперь на тебя вот такое толстенное досье. Факты, факты и неопровержимые документы. И я знаю, кто стоит за тайным обыском в моем кабинете и в моем доме. Но ты там ничего не нашел, верно? И не найдешь. И мне известны твои попытки наложить арест на мои банковские сейфы, но и это тебе не поможет, потому что там тоже ничего нет. Я на время положил досье на хранение в место, где никто ни одна живая душа — даже и не подумает искать. Даже ты не догадаешься, что это за место. И после того как я все это опубликую, от начала до конца, со своими блестящими комментариями, понятное дело, я передам это досье в надлежащие руки — и тогда уж твое будущее будет зависеть только от тебя самого. Все и все. А теперь убирайся отсюда!
Это была длинная речь.
И как оказалась, последняя длинная речь, какую когда-либо произносил Адам Вудвард.
Понедельник — не для холостяков. Понедельник в календаре холостяков следовало бы отменить…. но, разумеется, тогда, к несчастью, остается вторник. Понедельник — это пытка, всю свою жизнь я изо всех сил тщетно пытался избежать муки пробуждения утром в понедельник и сразу же прорваться — пусть и трудом, но неумолимо — в звенящий мир суетливого вторника.
Уик-энд я провел среди зелени за городом на какой-то вечеринке с возлияниями — то было веселье вперемешку с головной болью, коктейль забав и похмелья — и теперь, в понедельник, я возлежал на своей кровати под одеялом, надежно защищавшим меня, как хотелось надеяться, от золотой несносности рассвета и пронзительной наглости телефонных звонков. Что касается солнечных лучей, то защита была глухой. А вот телефон довел меня до исступления. В конце концов я вытряхнулся из стеганого кокона, бросил опасливый взгляд на часы — Боже, уже половина второго! — и, бросившись к телефону, поднял трубку, снова бросил на рычаг и после этого зарыл аппарат под подушками набивного кресла, чтобы заглушить невыносимый вой этого мерзавца.
Но это не помогло.
Я вернулся в постель, принял исходное положение под одеялом, прикрыл глаза и уже начал было проваливаться в сон — но тут разверзся ад… Затрубил дверной звонок, и чья-то могучая рука стала выделывать на дверной панели снаружи барабанную дробь.
Я отшвырнул одеяло и, ругаясь на чем свет стоит, побежал к двери, распахнул её и — мой гнев тотчас испарился при виде скорбного выражения лица мисс Миранды Фоксуорт, моей секретарши.
— Вы? — только и спросил я.
— Я.
Миранда Фоксуорт, невысокая, крепенькая, пухленькая и запыхавшаяся от торопливой прогулки.
— Вы, уж кому-кому но вам-то должно быть известно, что я не люблю, когда ко мне врываются в столь ранний час…
— Уже пол-четвертого!
Взгляд на часы подтвердил её правоту.
— Бежит же время… И ни на миг не остановится. Ладно. Только не смотрите на меня так укоризненно. Входите. — Закрыв за ней дверь, я натянул пижаму. — Кто остался в лавке?
— Никого.
— Великолепно! Ваш босс всегда считал вас отличной секретаршей, а теперь вы пришли и все разрушили. Я же могу нанять другую секретаршу, вам это известно?
— Когда я могу взять расчет?
Ну вот, только этого мне не хватало. Я быстро спустил пары.
— Простите, Миранда. Что-то я разворчался. Вы же понимаете понедельник. Утро.
— Уже половина четвертого.
— Ну я и говорю, вы же понимаете, понедельник, время к вечеру. Что-то очень срочное — раз вы бросили офис и пришли к мне?
— В этом не было бы необходимости, если бы вы подходили к телефону. Она оглядела комнату, подошла к креслу, освободила телефон из узилища, положила трубку на рычаг и водрузила аппарат на надлежащее место. — Звонил Адам Вудвард.
— Кто?
— Адам Вудвард.
Я тупо уставился на нее, ничего не понимая, но когда до меня дошло, я запрыгал на одной ноге, точно со мной случился припадок буйного помешательства.
— Говорите, Адам Вудвард?
— Именно.
— Тот самый?
— Есть только один влиятельный Адам Вудвард.
— И что ему надо?
— Вы.
Я нашел сигареты, вскрыл пачку, закурил и затянулся.
— Миранда, как же так — Питеру Чемберу звонит не кто-нибудь, а сам Адам Вудвард, а я сплю как бревно среди дня. Я вынужден просить прощения у вас, у Адама Вудварда, у всего света.
Ее голос подобрел.
— Вы с ним знакомы?
— Никогда в жизни не встречал. Странно, как это он узнал о моем существовании. Когда он звонил?
— В полдень.
— В полдень, — простонал я. — Всемирно известный клиент — вполне вероятно, что клиент — а я дрыхну без задних ног.
— Он уже два раза перезванивал.
— Но что ему надо? Миранда, он не говорил, по какому вопросу?
— Я была сама вежливость Я сказала, что вы занимаетесь очередным расследованием, что вас нет на месте, но я постараюсь вас найти. Еще я сказала, что вы скорее всего сами ему позвоните.
— И что он?
— Сказал, чтобы вы позвонили. Сказал, что это очень срочно. Сказал, что хотел бы просить вас заняться его делом. Сказал, что у него на примете есть ещё три частных детектива, но что список возглавляете именно вы, и что он готов подождать до четырех, но больше ждать не станет, и что если к четырем вы не проявитесь, он будет вынужден обратиться к другому…
Я одним прыжком оказался у телефона.
— Он оставил номер?
— Оставил.
Она назвала номер и я набрал цифры. В трубке послышался женский голосок, я попросил мистера Вудварда и когда голосок спросил, кто его просит, я ответил: «Питер Чемберс» — и голосок прощебетал: «Одну минутку», после чего наступила пауза, а потом хрипловатый мужской голос произнес:
— Мистер Чемберс?
— Да, это Питер Чемберс.
— Вы звоните из офиса, мистер Чемберс?
— Нет, сэр.
— Тогда откуда же?
— Из дому.
— Ладно. Повесьте трубку. Я перезвоню.
— Вам назвать мой номер?
— Не надо.
— Но он не значится в справочнике.
— Повесьте трубку. Я сейчас перезвоню. Не занимайте линию.
Он дал отбой, а я положил трубку и сказал Миранде:
— А клиент-то чем-то обеспокоен. Даже я у него вызываю недоверие.
— Что вы имеете в виду?
Я передал ей наш с ним разговор.
— Что-то я не понимаю, — удивилась Миранда.
— Он обеспокоен. Меня он не знает. Когда он звонит мне в офис, он уверен, что к телефону подойду я. Когда я сам ему звоню, он понятия не имеет, кто звонит. Я ему говорю, что я дома. Вот он и проверяет. Для таких больших шишек, как он, не существует незарегистрированных телефонных номеров. Сейчас он про меня все узнает, а потом позвонит. И будет знать наверняка, что к телефону подойдет нужный ему человек.
Вызвать у Миранды восхищение столь же непросто, как получить согласие миллионера на брак его единственной дочери с нищим, но она одарила меня кивком, вздернутой бровкой и легким подобием улыбки — для Миранды это очень много. Миранда в грош не ставит современную разновидность частного дознавателя. Миранда — почитательница Шерлока Холмса. Но сполна упиться самодовольством мне не удалось. Зазвонил телефон.
Я схватил трубку.
— Алло?
— Мистер Чемберс?
— Да.
— Это мистер Вудвард. Я звоню вам вот почему…
— Я знаю.
— Вы так думаете?
Я ему вкратце сообщил.
— Замечательно. Вы молодец. Я бы хотел вас видеть у себя в офисе.
— Когда?
— Как можно скорее. Дом 20 по Уолл-стрит. Кабинет 1901. Но туда не входите.
— А куда?
— В моем кабинете есть несколько приемных, с разных сторон. Когда я обсуждаю сугубо личные дела, я предпочитаю не сообщать своим секретарям, кто ко мне придет. Мой кабинет расположен у угла коридора. За углом есть дверь с табличкой 1910. Дверь ведет прямо в мой кабинет. Позвоните мне снизу из фойе, предупредите о своем приходе, а потом вы постучите в 1910, и я вам сам открою дверь. Вы меня поняли, мистер Чемберс?
— Да, сэр.
— Когда вас ждать?
— В течение часа.
— Отлично. Чем скорее, тем лучше. Тогда до встречи.
— До встречи.
Дом 20 по Уолл-стрит выглядел так, как и должно было выглядеть подобное здание: сооружение из стекла и бетона, устремленное в небо. Облицованный мрамором парадный подъезд, людской поток, текущий в обе стороны через массивные вертящиеся двери, обшитые бронзой, сотни окон, пылающих отблеском закатного солнца. Я позвонил ему из фойе и был вознесен на роскошном лифте к девятнадцатому этажу, потом совершил путешествие по длинному Г-образному коридору и, очутившись перед дверью 1910, постучал. Дверь мне открыл лично Адам Вудвард. Описывать его внешность нет нужды: вы же сами видели её в кинохронике: высокий, долговязый, голова увенчивает длинное туловище. Длинный тонкий нос, выдающийся подбородок, кустистые брови. Но меня поразила моложавая энергия его движений, пронзительные подвижные глаза, гладкая кожа лица.
— А вы Чемберс. Вы, оказывается, моложе, чем я думал, — заметил он. Ну, проходите.
Он сел за стол и сунул сигарету в мундштук. Я дал ему прикурить.
— Благодарю. Мне вас рекомендовали как весьма дельного специалиста…
— Кто, позвольте спросить?
— Фогерти, из Вашингтона.
— О, исключительный человек этот Фогерти, — отозвался я.
— Да, просто подарок судьбы для тех, на кого он работает, золотая голова, но это все лирика, давайте-ка перейдем к нашему делу.
— Давайте, сэр.
— Садитесь. Я узнавал о ваших обычных расценках. Я заплачу вам больше того, что вы обычно получаете.
— За что?
— Я хочу чтобы вы… стали моим телохранителем, что ли. Я хочу, чтобы вы были моим телохранителем до дальнейших распоряжений. Мне потребуется все ваше время, двадцать четыре часа в сутки. Я понимаю, что оторву вас от прочих дел — вот потому-то я и намерен платить вам сто долларов в день, начиная с этого вот момента. Вы согласны?