– Сюда, девки, скорее! – позвал старший скоморох.
Федосьица, подхватив полы алого летника, ступила на доску, быстро сделала два шага, нагнулась, ухватилась за край забора – и тут летник, взлетев ввысь, распахнулся, открыв белые крепкие ноги.
Самое место и время было девичьими ногами любоваться!
Но Федосьица уже соскочила по ту сторону забора, принятая в охапку кем-то из своих, а Данилка еще смотрел на то место, где те ноги мелькнуть изволили.
Вторая девка поспешила следом.
– Данила! Живо! – послышался Семейкин голос.
Тогда и Данилка переправился через забор.
Семейка, его позвавший, сидел на корточках, коленом прижимая к земле противника. Тот, лежа на животе, елозил и скреб ногами. Конюх так хорошо держал его за глотку, что ни звука из той глотки не исходило.
Это был пристав, а двое немолодых стрельцов отдыхали на траве без памяти. Четвертый, также пристав, сидел на земле, привалясь к забору, и держался за щеку, а рядом лежали гусли.
– Уходить надо, – сказал старший скоморох. – Где это мы?
Приглашая ватагу – потешить себя и чад с домочадцами, купец Белянин позабыл рассказать о своих соседях. Судя по тому, что сад был не маленький и виднелись над кронами яблонь крыши теремов, изукрашенные красивой резьбой, сосед вряд ли побирался на паперти. И наверняка имел злых цепных кобелей – к счастью, по дневному времени они сидели на привязи.
– Где-где! – передразнил кукольник и добавил известное определение. – Побежим вдоль забора, может, хоть не на улицу, а в переулок выскочить удастся!
Семейка кивнул, отскочил от своего пленника и оказался рядом со скоморохами. Тот перевернулся на спину и разинул было рот…
– Вот только заори мне, – сказал Семейка, показывая приставу прихваченную у него же дубинку. – Вот только заори – мозги с травки соскребать будешь.
– А-а… – только и смог вымолвить пристав.
– Вставай, дурак. С нами пойдешь.
– Нужен он тебе больно? – спросил старший скоморох Семейку.
– На два шага отойдем – шум подымет.
– Давай его сюда!
Таща за шиворот обалдевшего пристава, скоморох поспешил вдоль забора, Семейка с дубинкой и скоморох-кукольник с колом – следом. Потом девки, к драке не пригодные, несли скоморошье имущество, а за ними бежали Данилка и скоморох-лягушка.
Сад кончился, ватага влетела как раз в угол, образованный забором. По ту сторону справа была улица, а слева – желанный переулочек. Ватага поспешила в глубь переулка, чтобы своими прыжками через забор привлечь поменьше внимания.
Семейка первым подозвал к себе Данилку, присел и подал ему сложенные замком ладони. Данилка поставил, как в стремя, левую ногу, Семейка выпрямился – и Данилка оказался на заборе верхом. Он посмотрел направо и налево. Со стороны улицы никто его не заметил, хотя люди в створе переулка и мелькали, а с другой стороны было что-то вроде церковной, а может, и кладбищенской ограды.
Данилка кивнул Семейке – мол, все ладно! – ухватился за край забора, перенес на другую сторону и левую ногу, соскочил – вроде тихо…
– Девок подавай! – весело приказал он.
Хоть и жутко, однако сладко – схватить в охапку белоногую Федосьицу, как бы нечаянно прижать!..
Первой переправили другую девку, Дуню, и в этом было Данилкино везение – девка соскакивала лицом к забору, поди ее толком прижми! А вот когда появилась Федосьица, тогда уж Данилка знал, как быть – заскочил сбоку, принял ее почти в объятия, но только оба чуть не полетели наземь…
– Дурак! Сторожить же надо! – одернула его Федосьица, поправляя подол. – Дуня, стой тут! Сюда, Томила!
Девки, как могли, загородили место, куда прыгали мужчины.
Последним соскочил Семейка. И тут произошло неожиданное – не говоря ни слова, Федосьица решительно обняла его и поцеловала прямо в губы. Он же, нисколько не удивившись, так же молча похлопал ее по спине.
– А пристав где? – спросил Данилка.
– Отдыхает, – коротко отвечал скоморох-кукольник.
– Но сейчас заорет! – добавил скоморох-лягушка.
Выбирать не приходилось. Ватага, и конюхи с ней вместе, поспешила к церковной ограде.
Тут-то и произошла нечаянная и роковая встреча. Из-за угла на Семейку с Данилкой выскочил человек в распахнутом зеленом кафтане с двумя известными буквами на груди – справа «земля», а слева – «юс»!
Семейка каким-то образом проскочил вперед, зато Данилка столкнулся с этим человеком грудь в грудь.
Они узнали друг друга и, как по приказу, разинули рты. Хотя для Данилки не должно было быть ничего удивительного, что в облаве на скоморохов участвует земский ярыжка Стенька Аксентьев. Вот для Стеньки опять в самом неподходящем месте обнаружить Данилку было подарком, и довольно-таки неприятным подарком.
Кабы не эта встреча – Стенька проскочил бы мимо бегущих людей, а опомнился уж потом. Ведь он не видел скоморохов в купеческом саду и не признал бы их в лицо, пестрые одежки-то, накинутые сверх обычных своих рубах и портов, они поскидали. Вот разве что девок признал бы по свекольному румянцу, а может, и нет – девки и бабы на Москве красились безбожно.
Но мгновенно в Стенькиной голове одно с другим увязалось. То, что наглый конюшонок рассказывал в Разбойном приказе про медвежью харю на дереве, с тем, что он оказался со скоморохами, которые замешаны в дело о харе, переплелось, и только не нашлось в том переплетении щелочки для разумной мысли: коли Данилка в какие-то темные скоморошьи затеи ввязался, какого черта он пошел бы в Разбойный приказ сам на себя доносить?!?
– Стой, выблядок! – крикнул Стенька, хватая Данилку за грудки.
А делать этого ему не стоило.
Старший скоморох, мужик ладный и крепкий, так взял земского ярыжку в охапку, что у него и руки сами собой разомкнулись и от Данилки отвалились.
– К колокольне! – Скоморох-лягушка махнул рукой в нужную сторону.
И Стенька вместе с беглой ватагой оказался в узком пространстве между деревянной церковкой и колокольней, причем сперва он заорать не догадался, а потом рот ему запечатала широкая и грязная ладонь.
– Только крикни! – предупредил старший скоморох, прислоняя пленника к стене колокольни. И тут же Стенька ощутил на шее, в самой ямочке, острое…
Он осторожно покивал – мол, делать нечего, черт с вами – молчу…
Тогда ладонь убралась.
Стоял Стенька так, что ни взад, ни вперед, ни вбок, а разве что в сырую землю. Его с двух сторон держали под локотки скоморох-лягушка и кукольник. Сзади была стена, спереди мужик, как есть – татарин, приставил к горлу засапожник. И виднелось сбоку навеки перекошенное лицо того конюшенного выблядка вместе с избыточно румяным девичьим личиком…
– Кто донес, что нас на Москве видели? – спросил старший скоморох, которого звали уже непривычным для москвичей именем – Томила.
– Никто не доносил.
Послышались голоса. На Стенькин рот вновь легла знакомая ладонь. Девки, не дожидаясь приказа, высунулись взглянуть, в чем дело.
Преисполненный усердия Стенька в погоне за скоморохами оторвался от своих сотоварищей, потому в одиночку и налетел на Данилку. Теперь же в переулке показались двое стрельцов в светло-синих кафтанах с черными петлицами. Они вертели головами, не могли понять, куда подевался шустрый земский ярыжка. И, решив, что он не встретил ничего подозрительного и просто пошел кругом, огибая те дворы, где могла бы спрятаться ватага, поспешили в сторону улицы.
– Ушли… – повернувшись, сказала плясица Дуня.
Ладонь сползла с губ.
– Ты там постой, умница, – попросил Семейка, и она кивнула, а Федосьица вернулась к мужчинам и как-то нечаянно оказалась возле Данилки.
– А какого же черта облаву устроили? – продолжал старший скоморох Томила.
– Нужно было – и устроили.
– Ты мне тут не верти вола! – хоть и негромко, да грозно прикрикнул старший скоморох. – Про то, что мы пришли, один лишь купец Белянин и знал, мы с ним заранее сговорились. А он сам на себя доносить не станет. Кто из дворни язык распустил? Ну?…
– Да не было доноса!
– Нишкни!
Стенька уж был сам не рад своей удаче. Заварил кашу, подбил Деревнина разослать весь Земский приказ опрашивать решеточных сторожей, и как радовался, что сыскалась-таки на Москве скоморошья ватага, и с каким боевым восторгом шел вместе со стрельцами и приставами ту ватагу брать!.. И надо же!..
– Так что же – вещий сон вашему дьяку приснился? – продолжал допрос старший скоморох. – Или вы по всей Москве шли и во все дворы заглядывали? Отвечай, сучий сын, на что вы все это затеяли?
– Мы доискивались, кто о харе сговорился, – невнятно буркнул Стенька.
Скоморохи переглянулись.
– Хари – это по нашей части, – удивленно сказал скоморох Томила. – Земский приказ-то тут каким боком пристегнулся?
– Через вашу харю человека зарезали, – уже совсем злобно отвечал земский ярыжка.
Эти слова вызвали немалую тревогу – и так на скоморохов все шишки сыпались, а тут еще и зарезанный человек!
Спокойным оставался один лишь государев стряпчий конюх Семейка. Ему руками всплескивать было опасно – он все еще держал свой засапожник острием к Стенькиной ямочке на шее. Кроме того, он и по природе своей был тих, и убийство его не касалось, но, возможно, именно поэтому он решил, что должен самолично, не возлагая этот труд на перепуганных и способных допустить любую ошибку скоморохов, произвести дознание.
– Говори, как у попа на исповеди, свет, – негромко и, как всегда, ласково приказал Семейка. – Что за харя, откуда взялась?
Стенька насколько мог отвернулся. Всем видом он старался показать – помешали, сволочи, служилому человеку государеву службу исполнять, да еще и носы свои грязные суете куда не след!
Томила поднес к самому его лицу крепкий и по-боевому туго сложенный кулак. Правильно поднес: чуть тюкнет снизу меж ноздрей – и хлынет кровища…
– Ты, свет, не ершись, а отвечай, – посоветовал Семейка. – Я не только с лица татарин, я еще всякие татарские ухватки знаю. Так тебе локоток прижму – рад будешь от меня к кату под батоги убежать.