Что такое батоги – Стенька знал, раза два пришлось под ними полежать. И кто таков Семейка – он тоже уже начал догадываться…
– Харя – медвежья…
Данилка, все время норовивший стать поближе к Федосьице и только что оказавшийся у самого бока своей красавицы, услышал знакомое и вздрогнул.
– Какое дело Земскому приказу до медвежьих харь, свет? – продолжал розыск кроткий Семейка.
– Под той харей мертвое тело подняли! – без лишних подробностей вякнул земский ярыжка и добавил мстительно: – А харя-то – скоморошья!
Надо отдать ему должное – он действительно в нескольких словах изложил суть дела.
– Как это – под харей?! – воскликнул Данилка. – Ты, дядя, ври, да не завирайся!
Семейка повернулся к нему.
– Не ори, Данила, – невозмутимо посоветовал, – а скажи-ка, откуда тебе про ту харю известно?
– Еще бы не известно, коли он, сучий сын, от меня про нее узнал!
– Ого! – Тут даже Семейка заметно удивился, а скоморохи, что перешептывались почти беззвучно, от такой новости и вовсе онемели.
– Может, у вас хари разные?
– Да нет, одна харя! Это мы с Тимофеем возле нее мертвое тело подняли.
– Когда же успели? – Семейка, похоже, больше ничему не удивлялся.
– А как государеву грамотку везли из Коломенского к Троице-Сергию, так на обратном пути, – Данилка догадался, что Семейке трудно вообразить себе медвежью скоморошью харю, под которой найдено тело, и наконец объяснил: – Харя та резана из дерева и привязана к дереву, так высоко, как у конного голова. И если пойти туда, куда она глядит, будет полянка, и на полянке лежал тот Терентий Горбов, которого мы с Тимофеем вчера хоронили.
– А при чем тут крапивное семя? – Семейка мотнул головой, указывая на Стеньку.
– А при том! Когда мы с Тимофеем сами, добровольно, в Разбойный приказ пришли и про мертвое тело рассказали, и он там случился. Я видел, как он глядел, когда у нас сказку отбирали! Их там двое всего из Земского приказа и было – он да подьячий! Не Разбойный же приказ на Москве за скоморохами охотиться станет! Стало быть – их промышлением!
Возмущенный Данилка малость приврал. Сейчас ему действительно казалось, что он видел Стенькины глаза, на деле же земский ярыжка возился с коробом и по сторонам не таращился.
– Ты – нишкни. А ты – отвечай. Стало быть, раз харя – скоморошья, то скоморохи того купца и упокоили? – спросил Семейка у Стеньки. – И непременно нужно облаву по всей Москве учинить? Иначе тебе, сучьему сыну, и жизнь не мила!
– Да нет же! – взвыл Стенька. – Скоморохи свою харю к дереву привязывать не станут! Тьфу – медвежью! Да тьфу же – деревянную!
Видя, что обезумевший ярыжка, тряся башкой и отплевываясь, может сам сдуру напороться на засапожник, Семейка опустил ту руку, что с ножом.
– А теперь скажи-ка ты мне, мил человек, ведь пока скоморохов не поймают – Земский приказ не угомонится? Раз уж ведомо учинилось, что их на Москве целая ватага? – продолжал было Семейка, но Томила перебил его:
– Да это нешто ватага? Вот раньше и по семьдесят человек ватага была, и по сто!
– Помолчи ты, сделай милость, – попросил Семейка. – А ты, свет, отвечай.
Данилка, хоть и был возбужден превыше всякой меры, восхитился Семейкиным спокойствием.
– А не угомонится! – отвечал впавший в ярость Стенька. – Всех выловим и всех на дыбу вздернем! Пусть-ка ответят, кто про ту харю знал! Кому они про нее рассказали! Из-за ихних медвежьих харь людей убивают!
– Ах ты, песья лодыга! – Семейка не углядел, и Данилка вылез вперед. – Все бы тебе людей на дыбу вздергивать!
– Щенок! – выкрикнул в лицо Данилке Стенька и собирался уж сгоряча плюнуть туда же, но Семейка быстро мазнул его пальцами по губам, так, как это делают с изготовившейся к укусу лошадью.
Стенька не удержал слюну, и она потекла по бороде, что было для обычного, не юродивого, не полоумного и даже не пьяного человека великим стыдом.
Стыд оказался таким сильнодействующим средством, что Стенька окончательно потерял голову. Покраснев почище девок с их свекольным румянцем, он рванулся, стряхнул с себя обоих скоморохов, отпихнул Семейку и кинулся удирать, да так, что и на бахмате не догонишь.
– Вот сволочь! – воскликнул зазевавшийся Томила. – Ну, ребятушки, дёру! Да в другую сторону!
Ватага вместе с Семейкой и Данилкой так припустила, что, будь ей по пути с земским ярыжкой, – догнала бы его и еще перегнала. Но до Масленицы, когда на Москве-реке устраивают конские бега, было еще далеко, и прыть, которая в иное время могла бы снискать восторги зрителей, пригодилась лишь для того, чтобы уйти подальше от облавы Земского приказа.
Стали замедлять бег, лишь когда девки взмолились, что больше не могут!
Но страх попасться в лапы стрелецкому караулу был так велик, что ватага укрылась в ближайшей церкви.
В дневное время там было довольно народу – иной по делу встретился с товарищем, иной пришел о совершении требы условиться, и во всех углах, вдоль всех стен шли негромкие разговоры.
Местечко нашлось возле самого канунника, где ставят свечки за упокой души. Данилка, в котором проснулась совесть, взял на две деньги у свечницы пару хороших свечек и поставил за покойных родителей. Тем временем уже вовсю шло совещание.
– Черт его знает!.. – бурчал Томила. – Харя какая-то деревянная! На покойника глядела! Бредни – да и только! И через эти бредни не только нам – вам погибать! На кой ты только с нами связался?…
Семейка, услышав этот безнадежный вопрос, лишь руками развел. И так тяжко вздохнул, что сразу сделалось понятно – глупость свою осознал, а как с нею бороться – не ведает.
– И точно, донесет этот ярыжка на вас, конюхов, – добавил скоморох-лягушка, Филат. – Мы-то уйдем, а вам-то куда деваться?
– Погоди-ка, – перебил его кукольник Третьяк Матвеев. – А знаете ли, светы мои, на что это дельце с харей похоже?
– Ну?
– На то, что клад там закопан, а харя на дереве – знак, где тот клад искать. Я от верного человека про такие приметы слыхивал.
– А покойник при чем? – встрял Данилка.
– А при том, что, случается, клад не просто закапывают, а еще и сторожа ему оставляют. Такого, что с того света когтистой ручкой достанет…
– Да Господь с тобой! – испугались обе девки, Федосьица и Дуня.
– Это ты околесицу несешь! – возразил кукольнику Томила. – Коли сторожа оставляют, то прямо с кладом он и лежит себе под землей. И когтистая ручка – при нем.
– Может, на новый лад иначе полагается? Снаружи? – защищал свою догадку Третьяк.
– Это только песни бывают на старый лад и на новый лад! – Томила повернулся к Данилке. – А что, молодец, там, где вы купца подняли, ничего не было раскопано?
– Ничего! – уверенно отвечал Данилка. – Я нарочно смотрел – ни следов, что тело по траве волочили, ни тележной колеи. Он упал и траву примял, а как подняли – и трава, надо думать, встала. А коли бы там копали, то трава бы уж лежала привядшая.
– Можно так лопатой земляной пласт подцепить, что яму под ним выроешь, котел упрячешь, сверху опять тем пластом накроешь – и травка даже не почует, так и будет себе расти, – заметил Семейка. – И не догадаешься, будто там что-то закопано. Ну, попались мы с тобой, брат Данила…
Данилка ни словом не упрекнул Семейку в том, что через его человеколюбие им обоим теперь пропадать. Он еще и то понимал, что кабы не его приметная рожа – земский ярыжка и на Семейку бы внимания не обратил…
– Еще не попались, – уверенно сказал парень. – И постараемся не попадаться, пока…
– Что – пока? – спросил Томила.
Он еще не знал, с кем имеет дело. А Семейка уже знал. Он хорошо помнил, как началось его с Данилкой знакомство. Данилка помог вывести на чистую воду княжича Обнорского, который собрал из своих дворовых шайку и орудовал на Стромынке, жестоко расправляясь не только с путниками, но и с соперниками по воровскому промыслу. И потому Семейка услышал Данилкины слова внутренним слухом раньше, чем парень произнес:
– Пока не разберемся, кто того Терентия Горбова, на которого харя смотрела, убил и за что. А когда мы убийцу будем знать и на него укажем – нас, поди, уже не тронут.
И так он при этом глянул, так упрямо набычился – сразу сделалось ясно: пойдет по следу, как охотничий пес!
Одного не видели и не поняли скоморохи, и Семейка с ними вместе. Произнеся имя «Терентий Горбов», Данилка ощутил подступившие к глазам слезы. Так жалко ему сделалось в тот день, когда привезли дурное известие, рожавшую бабу и родившегося сиротой парнишку, что и теперь вот вспомнил о них – и прошибло!
– Стало быть, хочешь не в Коломенское вернуться, а остаться и добраться, кто по деревьям хари развешивает? – уточнил Семейка. – А как Тимофей за тебя отдуваться станет? Он-то за вас обоих отпрашивался!
Столкнувшись с правдой жизни лицом к лицу, парень растерялся. Подводить старшего товарища под батоги ему никак не хотелось.
– Эк вы из-за нас втравились… – жалостно пробормотал Томила.
Филат, скоморох-лягушка, только вздохнул.
Но зато Федосьица во все глаза уставилась на Данилку – что скажет?
– А я Ваню попрошу, Анофриева, пусть он меня в Коломенском заменит, а уж я с ним рассчитаюсь! – вдруг сообразил Данилка. – Завтра спозаранку чтобы выехал…
– Тимофея тоже он заменит? – спросил Семейка.
Данилка призадумался.
– Ин ладно, отправим Ваню в Коломенское, – решил Семейка. – Авось и Тимофей уже проспался. Пошли в Конюшенную слободу! Или он сейчас на Аргамачьих конюшнях?…
– Все вместе? – спросил Третьяк Матвеев.
Скоморохам что-то не больно хотелось выходить из церкви.
– Вместе – незачем, – рассудил Семейка. – Мы вот что сделаем – разделимся. Данила пойдет в Конюшенную слободу, я – в Кремль, на конюшни. Уж один из нас Ваню сыщет и обо всем с ним договорится. А встретимся – ну, есть же у вас такое местечко, где вы встречаетесь?
Скоморохи переглянулись.
– Кружало, небось, больше быть нечему, – продолжал конюх. – Ну, так что это за кружало? Куда нам с Данилой приходить?