– В «Ленивку», – помедлив, сказал Третьяк.
Это был кабак ведомый! По зимнему времени мимо проходить – и то боялись. Его облюбовали кулачные бойцы за то, что стоял он на Волхонке, неподалеку от Москвы-реки, где на Масленицу устраивались конские бега и бои. Чем ближе к Масленице, тем шумнее делалась «Ленивка» – молодцы уж не знали, куда силу девать!
– Лучше и не придумаешь, – одобрил Семейка. – От Конюшенной слободы – два шага, от Боровицких ворот – прямиком добежать! Ну, я, стало быть, первый пошел!
И покинул полумрак старенького храма, и зашагал, чуть косолапя, прочь.
– К Конюшенной как идти? – спросил Данилка.
Он редко выбирался из Кремля и все еще плохо знал Москву.
– Показать, что ли? – спросила Федосьица.
Сразу согласиться Данилка почему-то не смог.
– Тебе домой не пора ли? – спросил. – Федька там, поди, изревелся.
– За Феденькой бабушка смотрит, я сговорилась, думала – попляшу, хоть алтын или два заработаю! – объяснила Федосьица. – Она меня раньше вечера и не ждет.
– Да уж, все мы подзаработать думали, – добавил Третьяк. – Мы, брат Данила, раньше-то с собой по десять плясиц водили. А теперь время ненадежное, кто из наших девок смог – пристроился на Москве, а мы когда приходим – им весточку даем.
– А ты разве из веселых? – спросил Федосьицу Данилка.
– Да у нас многие девки плясать умеют, – имея в виду девок с Неглинки, отвечала Федосьица. – Просто меня с дядей Третьяком Настасьица свела.
Настасьица…
Словно в глубине души обнаружился глубокий бездонный лаз, и оттуда эхо отозвалось… Отозвалось слабенько да и погасло…
– Ну так покажи дорогу-то, – и Данилка первым направился к порогу.
Филатка, самый молодой и шустрый, подтолкнул Федосьицу, да и подмигнул вдобавок – видим, видим, как ты добра молодца завлекла!
Она догнала Данилку и пошла с ним рядом. Оба молчали. Данилка решительно не знал, о чем говорить с девкой, когда никто, кроме них двоих, в беседе не участвует. А Федосьица соблюдала девичий обычай – первой беседу не затевала. Так и шагали, причем довольно быстро, огибая неторопливых пешеходов, расходясь и вновь сходясь.
Оказалось, что Ваня как раз, отобедав, на Аргамачьи конюшни побежал. Стало быть, Семейка его там перехватить должен. Раз так Господь распорядился – значит, Семейка и будет Ваню уговаривать поехать в Коломенское, заменить дружка.
– На Волхонку, что ли? – спросила Федосьица.
Данилка ничего не ответил. Выйдя с анофриевского двора, он смерил взглядом улицу и узнал вдали ворота покойной Устиньи Натрускиной, царствие ей небесное. Коли не Устинья – не было бы ему в жизни пути. Бывает ведь и такое – жила себе баба, жила, все бабьи глупости да хитрости совершила и через хитрость свою погибла. А совсем чужой человек загадку ее смерти разгадал, и отплатил ему за это Господь добром – начал понемногу в люди выводить…
Очень хотелось Данилке похвастаться своим удачным розыском (который, кстати, и с Федосьицей его познакомил), да не знал парень, как бы половчее начать.
– Так на Волхонку? – переспросила Федосьица.
Он кивнул, и точно так же, молча, они пошли к «Ленивке».
Третьяк Матвеев, Томила и Филат уже были там. Плясица Дуня с ними не пошла – была у нее на Москве родня, где можно переночевать.
Последним подошел Семейка.
– Ну, сговорился, – коротко сказал он Данилке. – Сегодня же и поедет. Да больше трех дней я у него не выпросил.
Данилка вздохнул. Он понимал, что и за это должен быть Ване благодарен, однако три дня на розыски убийцы, не оставившего никаких следов, – маловато…
Федосьица, оказавшись в кружале, чувствовала себя неловко – того гляди прочь погонят. Не любили целовальники баб, которые приходят пьющих мужей уводить!
Третьяк, который, коли судить по оживлению, был в кружалах частым и любимым гостем, догадался, в чем дело.
– А мы вот целовальника попросим – он нам особое местечко отведет, – сказал Третьяк. – Они люди умные. У них всякие тайники бывают.
На сей раз тайник оказался несложным – целовальник, Левонтий Щербатый, просто-напросто отвел все общество в погреб. Ему и раньше доводилось скоморохам такие услуги оказывать.
В погребе всякого добра хватало. Были там беременные бочки в тридцать и полубеременные – в пятнадцать ведер.
– Это еще не бочки, а бочата, – сказал выразившему удивление Данилке Щербатый. – Вот в обителях иногда такое стоит – диву даешься, как она, бочка, вообще в подвале оказалась! Не иначе, как сперва ее туда уложили, а потом над ней своды возводили. С места их даже никогда не сдвигают, а наливают и вино выпускают через особые дырочки с трубками.
Расселись на пустых бочатах и, дождавшись, пока целовальник уйдет, приступили к военному совету.
Ежели деревянная харя и впрямь примета для отыскания клада, то не с кладом ли увязана гибель купца Горбова? Эта мысль казалась самой разумной.
– Выходит, надобно нам побеседовать с кладознатцами, – сказал Третьяк. – У меня есть один знакомец, он обычно на Москве промышляет.
– Ну так он на прочих и выведет! – брякнул Данилка.
Семейка негромко рассмеялся.
– Дитя ты еще несмышленое. Они-то, кладознатцы, друг с дружкой на ножах. Каждый утверждает, что его кладовая роспись самая верная, а у других – тьфу, одно вранье и блядни. Ему-то, поди, о себе нужно первым делом позаботиться.
– А ежели по-умному? Завести разговор о соперниках – глядишь, и проболтается?
– Не проболтается, они ушлые, – разочаровал товарища Семейка. – Однако с чего-то тебе начинать надо. Вот и ступай, благословясь, вместе с Третьяком к его кладознатцу. Кто он таков? А, Третьяк?
– Звать его Абрамом Петровичем, откуда родом – шут его ведает, годами немолод. Божится, что сорок лет клады ищет, и немалое количество их уж взял.
– Погоди, дядя Третьяк! – перебил Данилка. – Да коли он хоть один путный клад взял – какого лешего ему дальше этим промыслом заниматься? Купил бы себе дом, завел хозяйство, лавки с товаром! А коли он сорок лет клады ищет – значит, мало что хорошего сыскал!
– Парень дело говорит, – поддержал Томила. – Я всяких умалишенных видывал. Ежели человек сорок лет одним и тем же занимается, а добра не нажил, – стало быть, его таракан обидел.
– Какой таракан? – едва ли не хором воскликнула молодежь – Данилка с Федосьицей и Филат.
– Сказывают, коли таракан спящему в ухо заберется, то все внутри головы он выгрызает. И человек ума лишается, – объяснил Томила. – Ну, растолкуй нам, дуракам, свет Третьяк, как это возможно – сорок лет клады находить и не разжиться?
– Очень просто, – не совсем уверенно начал Третьяк. – Прежде всего – не каждый день он по клады ходит, а только если попадает ему в руки кладовая роспись. Она тоже на дороге не валяется, за нее иногда большие деньги платить надобно.
– А чего же их продают? – опять не понял Данилка. – Будь у меня кладовая роспись – сам бы по ней клад взял.
– Вот про это ты того кладознатца, Абрама Петровича, спроси. Он-то расскажет, как клад одним в руки дается, а другим – не дается.
– Угомонитесь вы, – сказал Семейка, не имевший охоты слушать бесплодные рассуждения. – Скажи лучше, Третьяк, где твоего кладознатца искать.
– А я откуда знаю! – даже с некоторой обидой воскликнул скоморох. – Он ведь, паскуда, как промышляет? Он вызнает, где у какого купца, или дворянина, или даже боярина денежные неурядицы, и к нему является с кладовой росписью – мол, вот он, клад, хоть сию минуту бери, да в одиночку не могу, нужны людишки с лопатами, нужна телега с конем, и еще там всяких расходов насчитает. Тому же человеку людишек не нанимать – своя дворня есть, и кони на конюшне зря овес жуют, и прочие расходы ему по плечу. Вот они уговариваются, как клад делить, и Абрам Петрович отправляется его брать. Иногда и месяц копается по оврагам, и два, бывает, что и попусту. А то еще люди сами его находят. Он сказывал – боярыня одна была!..
Третьяк ни с того ни с сего расхохотался.
– Ну, что – боярыня?! – перебил его Томила, который тоже хотел перейти ближе к делу.
– Боярыня?! До старости дожила, а ума не нажила. Она странницу приютила, а та повадилась вещие сны видеть. Как утро, так и бежит докладывать, – тут Третьяк прямо преобразился, зачастил тоненьким умильным голосочком: – Матушка-голубушка, кормилица-заступница, свет наш ясный, видела я, что в селе Болячки, в крайней крестьянской избе под печкой клад лежит, сундук турецкого золота! А где то село – этого ей во сне не показали. Боярыня приказывает – спи дальше, авось увидишь! Так, верите ли, вскоре вся дворня стала вещие сны смотреть. И с вечера боярыня прямо приказывала, кому о чем увидеть надобно. И такие вот дуры бывают! Бабьей дурости и в ступе не утолчешь!
– И как, много они насмотрели? – видя, что скоморох без скоморошества обойтись не может, смиренно спросил Семейка.
– Я полагаю, немало, – уже без прибауток отвечал Третьяк. – Особенно когда сговорились про одно и то же врать. Тогда боярыня велела призвать кладознатца. Где-то она слыхала: коли клад неправильно берешь, он еще глубже в землю уходит. Абрам Петрович возился с ними, возился, нашли они ту деревню Болячки! Ночью на шести телегах за кладом выехали!
– Нашли?! – прямо привскочил с бочонка Данилка.
– Нашли, – весомо произнес скоморох. – Изба-то старая была, так они под печью конский череп нашли. Видать, в тех краях так полагалось – для оберега. Но Абрам Петрович с нее за свои услуги вроде бы немало взял.
– Вот то-то и беда, – заметил Томила. – Нам ему платить нечем.
– Так нам же и не клад нужен! – воскликнул Филатка.
Возник спор – за что, собственно, платить деньги кладознатцу? С одной стороны, вроде бы и без его помощи клад сыскали! С другой – от него не те сведения нужны, без которых клада не взять, а те, которые помогут на след убийцы выйти. Третьяк с Томилой чуть друг дружке в бороды не вцепились…
Вроде только что сидел тихий Семейка на самом низком бочонке, даже несколько съежившись от взаимных скоморошьих попреков, и вдруг оказался стоящим посередке, а Томила уже сидел на полу справа от него, Третьяк же прислонился к здоровенному бочкиному боку слева, разинув рот, как это бывает с человеком, который неожиданно треснулся затылком о что-то крепкое.