– Так вот, – уже совсем деловито молвил Абрам Петрович, – ты товарищам ничего не сказывай, чтобы не сглазить.
– Ин ладно, – Семейкиным словечком отвечал Данилка.
– Я сейчас с ними уж как-нибудь сряжусь, и вы все уходите. А ты ближе к вечеру сюда ко мне прибежишь. Я лошадь с телегой раздобуду, поедем, поглядим место. Потом тебя, куда нужно, привезу и начну готовиться клад брать. Понял, свет?
– Как не понять!
– Ну так ступай к своим-то.
Данилка, опять же вдоль стеночки, делая вид, будто таится, вернулся к Семейке с Третьяком. И тут же прибыл Филатка, неся под полой не кружку, а целую скляницу.
– Соглашайтесь на все, – только и шепнул Данилка товарищам. Да еще и подмигнул – мол, дельце-то занятное!
Абрам Петрович подошел неспешно.
– Столковались ли? – спросил.
– Столковались, – отвечал Семейка. – Медвежью харю мы видели на Троицкой дороге. Коли хочешь, тебя туда свезем на своих лошадях, чтобы ты поглядел и решил – берешься или нет.
– Как это – не берусь? – удивился Абрам Петрович.
– Сам же говорил – клады и проклятые бывают. Ну как этот – проклятый? Мы тогда от него сразу отступимся.
Кладознатец призадумался.
– Есть у меня свой способ про клад узнать. Я ворожить умею. Но это делается ночью. Так что завтра хорошо бы нам встретиться, и тогда я вам скажу – проклятый клад или благословенный.
Данилка стал мелко кивать Семейке и Третьяку – мол, соглашайтесь!
– Стало быть, выпьем за то, чтобы промеж нас было согласие, – предложил Третьяк. – А завтра об эту же пору мы к тебе придем разговаривать.
Данилка отхлебнул один глоточек и передал скляницу Филатке. Тот тоже злоупотреблять не стал. Пока старшие пили, дух переводили, да о вине словечком обмолвились, юный скоморох подтолкнул Данилку:
– Гляди-ка!.. Вон, вон, в саду…
– Кто это? – шепотом спросил Данилка. – Инок, что ли?
– А шут его знает, только он во все время беседы тут околачивался. И когда я за вином бегал, и когда обратно…
Человек, которого заприметил Филатка, был из тех, о ком говорят – его черт чесал, да и чесалку потерял. Вороная грива почище, чем у Голована, разве что не торчком, падала на лоб, на плечи и спину, незаметно перетекала в окладистую спутанную бороду. Так мог бы выглядеть пустынник, десять лет не видавший в зеркале своего отражения, а от гребня навеки отказавшийся ради смирения плоти.
– Вольно же этому купчишке Огапитову прикармливать всякий сброд… – без избыточного уважения к кладознатцу шепнул Филатка.
Человек в черном, что, пригибаясь, хоронился за садовой зеленью, мог быть и безместным попом, и монахом-расстригой. А мог оказаться и одним из тех юродивых, которых купечество прикармливало, селило у себя на дворах и в трудные минуты жизни требовало от них благословений, пророчеств, вещих снов и тому подобной помощи. Во всяком случае, дикая волосня на мысль о здравом рассудке Данилку что-то не наводила…
О странном предложении кладознатца Данилка рассказал, лишь когда вышли с купеческого двора и пошли по Солянке к Китай-городу.
– Значит, подарок нам сделать решил? – уточнил Семейка. – Экий щедрый!
– Говорил он складно, – продолжал Данилка. – Ты-де, молодец, и сам найдешь, где та харя приколочена…
И вдруг замолчал.
– О чем задумался, детинушка? – спросил Третьяк.
– Мы с ним толковали, говорили, что харя к дереву привязана… – соображая, отвечал Данилка. – Ей-богу, привязана… А он – приколочена!..
– Я же говорил – знакома ему та харя лучше, чем нам! – воскликнул Семейка. – Что, если нам взять да и съездить на Троицкую дорогу, поискать того места? Все равно ведь придется!
Третьяк и Филатка переглянулись.
– Мы-то не поедем, – понурился Третьяк. – Нам сейчас нужно сидеть тише воды, ниже травы, а не верхом разъезжать. Не ровен час, кто увидит – да и до Земского приказа добежит. Ведь вся Москва, поди, уже знает, как у купца Белянина веселых гоняли…
– А мы вас и не зовем, – сказал Семейка. – Нам с Данилой дай Бог двух коней на день заполучить, куда еще третьего с четвертым!
– Стало быть, сейчас поедете? – спросил Третьяк.
– Почему бы и нет?
– Тогда тут мы и расстанемся, – предложил скоморох. – Я в Китай-городе ничего не забыл. Мне теперь не с руки по Москве слоняться, людей смотреть да себя казать.
– А я на Неглинку побегу, – сказал Филатка.
Данилка поглядел на него с некоторой завистью. Иные-то и среди бела дня с зазнобами обнимаются, а другим-то – седлать коней…
– Разумно, – согласился Семейка. – Так где же мы вас вечером сыщем?
– А к Николе Угоднику, что в Столпах, приходите на закате, там я и буду, – отвечал Третьяк.
– Да и я подойду, – добавил Филатка.
Раскланялись. Данилка с Семейкой заспешили – им нужно было пробежать Китай-городом и через весь Кремль, взять лошадей, через пол-Москвы добраться до Троицкой дороги, и неведомо, сколько времени уйдет на поиски хари.
Они уже шли по Варварке, когда услышали за спиной истошное:
– Стойте! Стойте, конюхи!
Оба разом подумали о вчерашней облаве. Красная площадь с торгом была уже совсем близко – мало ли кто из земских ярыжек слоняется тут, наблюдая за порядком, да и опознал беглецов с белянинского двора? Или же те приставы, которых побили в саду, опомнились и уже бродят по Москве, высматривая обидчиков.
– За мной! – Семейка нырнул в ближайший переулок и прижался спиной к забору.
Тут же раздался лай. Место, чтобы скрыться, конюх выбрал неудачно – как раз тут был привязан сторожевой кобель и стал кидаться лапами на забор.
Семейка вытащил за алую кисточку свой засапожник и взял поудобнее.
У Данилки оружия не было, и он просто сжал кулаки.
– Стойте, конюхи! Я это, я! – голос был знакомый.
– Третьяк? Ты, что ли? – Семейка опустил руку с ножом и выглянул из-за угла. – Что еще стряслось?
– Послушайте-ка, чего было! – выкрикнул Третьяк, нагнав конюхов. – Уже не мы за кладознатцами гоняемся, а они за нами!
– Ого?!
– Ф-фу! Ну, слушайте, рты разевайте, да ворону не поймайте. Стоило мне с вами расстаться да к Маросейке повернуть – человек за мной, гляжу, увязался. Я нарочно свернул – и он за мной свернул. Ну, думаю, не иначе – признал… И сдаст он меня первому же стрелецкому караулу! Ну-ка, думаю, а не взять ли ноги в руки?… и все скорее, все скорее пошел. А он сзади как гаркнет – постой-де, добрый человек, я так бегать не навычен! Я ему – а на что я тебе понадобился? Он мне – а дельце есть.
– И ты подошел? – спросил Семейка, пряча засапожник.
– Так я же не с голыми руками. И у меня за голенищем не пусто. Сошлись мы. Он и говорит – видел-де, как ты с товарищами с Абрамкой-кладознатцем разговоры разговаривали. И я, говорит, того Абрамку знаю, он только цену набивать горазд. Он с вас как начнет брать – и на просфору девятичиновную, и на молебны, и на богоявленскую воду, уж не рады будете, что связались. А возьмете ли клад – то еще вилами по воде писано. Я ему – а что, уж не ты ли поможешь клад взять? Он мне: да для того за тобой и бегу! Про медвежью харю, говорит, наслышан, и как тот клад взять тоже знаю, да там такое дело – клад-то не для пугливых. Многие уже его взять пытались, да прочь бежали, порты обмочив. А вы четверо, я гляжу, люди основательные, стало быть, нам вместе брать тот клад на роду написано! Вот такой ловкий мужичок мне попался.
– И сговорился ты с ним?
– На всякий случай – сговорился! Назвался он посадским человеком Коробом и тоже много хвалился, что клады брал. Ох, чую, отыщем мы и впрямь котел с жемчугом!
– Почему с жемчугом? – полюбопытствовал Данилка.
– А про него всякие слухи ходят. Ты еще мал, да и ты молод, – это относилось к Семейке, – а я уж пешком под стол ходил, когда наши поляков из Москвы вон выбили. А было это, чтобы не соврать, в сто двадцатом… или в сто двадцать первом?… Батя сказывал – на третий день, как новый год наступил, в сентябре, значит. Длилось Смутное время немало – лет с десяток, поди. Поляки шарили всюду, и все, что можно было, от них добрые люди прятали. А что не удалось упрятать, то они брали и с собой возили. Как им хвост поприжали – тут и они принялись добро в землю закапывать.
– Ты про котел-то расскажи! – напомнил Данилка.
– Обычный котел, говорят, был, не слишком большой, медный и с крышкой. Когда поляки в Москве обосновались и обители грабить начали, сказывают, матушки-инокини из Никольской обители…
– Это где же такая? – удивился Семейка.
– А на Никитской была, еще при покойном государе сгорела. Так вот, обобрали матушки все оклады с образов, все жемчужное шитье, все дары, что обитель от бояр и от государя получала, взяли и сложили в котел. И три молодые инокини как-то ночью повезли его в лес – хоронить, да и не вернулись. Полякам ли в лапы попались, иное что стряслось – неведомо. А про то, что есть такой клад, котел с жемчугом, многие слыхивали.
– Коли сестры – откуда у них медвежья харя? – разумно спросил Данилка.
– А с чего ты взял, что харя на котел с жемчугом глядит? – не менее разумно спросил его Семейка.
– И харе у инокинь взяться неоткуда, и та, что ты, Данила, сыскал, на что-то иное глядит, а про котел я к слову вспомнил. Маленьким был, хотел его откопать. А хорошо бы – сразу бы поднялись! И скоморошество бы побоку.
– Нет, дядя Третьяк, тот клад – не про нас.
– Это почему же?
– Что у церкви взяли, то церкви же и нужно вернуть.
Семейка сказал это до того строго, что Третьяк, собравшийся было возражать, лишь кивнул.
– А куда возвращать-то? – встрял Данилка. – Той обители уж лет тридцать, почитай, нет!
– Мало ли обителей на Москве? А то, что люди Богу отдали, обратно в мир возвращать негоже.
Данилка вздохнул – вот и еще один проповедник сыскался. Мало было Тимофеевых нравоучений!
– Так как же мне с тем мужичком-то быть, со вторым кладознатцем? – спросил Третьяк.
– А о чем ты с ним условился? – полюбопытствовал Данилка.
– А встретиться уговорились сегодня на закате у Николы Угодника, что в Столпах. Сразу вас с ним и познакомлю. Я сказал – с товарищами посовещаться надо. А он мне – ну, совещайтесь, только знайте – я за помощь и возьму дешевле, и головы вам всякой ересью морочить не стану. И телега с лошадью, говорит, тоже у него есть.