Но сразу он об этом знать не мог. Оказавшись на земле в неподвижности, он осторожно вытянул ноги, руки, уперся локтем и приподнялся. Все было цело, нигде не хрустнуло, не крякнуло.
– Ну, жив? – раздалось сверху.
Семейка озабоченно глядел на него с высоты конского седла.
– Жив, слава Богу, – буркнул Данилка, стыдясь своего позора. – Где эта песья лодыга?! Шкуру с него спущу!
– Знай сметку, помирай скорчась – это про нас, про конюхов, сказано. Коли успеешь в воздухе скорчиться, то, считай, уцелел, и хватит к своим косточкам прислушиваться – не треснули. Вставай скорее, а на бахмата не лайся, – велел Семейка. – Конь не виноват. Я эти ухватки видывал…
– Какие ухватки?
– Тот мужик на поляне – никакой не монах, а ведун, – объяснил Семейка. – Я же видел, как он тебе коня в свечку поставил. Они – умельцы! Одни говорят – они сильное слово знают, а я полагаю – тут либо медвежье, либо волчье сало виновато. В деревнях иногда так балуются – смажут кому ворота медвежьим сальцем, и кони на двор идти не хотят, дрожат и бьются. И никаких там сильных слов не надобно!
– Слово он тоже крикнул… – И тут Данилка вспомнил! – Семеюшка, я ж этого монаха знаю! Я его на том дворе приметил, куда мы к кладознатцу приходили!
– Не путаешь?
Данилка вскочил и цапнул под уздцы Голована левой рукой, а правой перекрестился.
– Он самый!
– Ну так, выходит, мы убийцу упустили.
– Убийцу?…
– Садись на коня да и глянь вон туда, правее…
Данилка сделал, как велено.
Примерно там, где он обнаружил Терентия Горбова, лежал другой человек, но точно так же – лицом вниз. Был он в одной рубахе, и на спине расползлось кровавое пятно, как оно бывает, когда из глубокой и смертельной раны выдернут нож…
– Не трогай и подъехать не пытайся! Ему уже не поможешь.
– А ты откуда знаешь?
– Медведь-то… – Семейка вздохнул и невольно усмехнулся своей ошибке. Он сперва сам перекрестился, потом лежачего перекрестил. Кабы тот был жив, то постарался бы помочь…
– Ты ж говоришь – убийцу упустили!
– Ну, голову на отсечение, что это был убийца, не дам. Но, Данила, шел он к тому месту уверенно и знал, что увидит мертвое тело. Кабы не знал – хоть шарахнулся бы, так нет же… Он оглядел тело и убедился, что тот человек мертв. После чего собрался уходить прочь. А ты не вздумай подъехать! Довольно того, что весь край поляны копытами истоптали! Мало ли что? Коли ты во второй раз ту же байку в Разбойном приказе сказывать начнешь – уж точно не поверят!
– Так что же тут было?… – уже начиная соображать, спросил Данилка.
– Что было – не скажу, а как оно бывает – знаю. Коли врага пришибешь и он упадет, сперва-то унесешь ноги, а потом с другой стороны и сунешься поглядеть – точно ли пришиб? Не оплошал ли?
Данилка уставился на товарища. Тихий Семейка говорил такие слова, что вожаку лесных налетчиков впору. Впрочем, из всех разбойных вожаков Данилка знал лишь двух – и один уже лежал в могиле, а другой… тьфу, другая…
Жутковато сделалось ему при мысли, что и Настасьица вот так-то приходит, подкрадывается с другой стороны проверить – не оплошала ли?…
– Надо его догнать, – решил Данилка. – Поймаем и всю правду из него вытрясем!
– Он-то здешний лес, поди, лучше нас с тобой знает. Были бы псы – мы бы его живо затравили. А так – заляжет он за корягой или выворотнем, и прямо над ним ты проедешь, а не заметишь.
– Что же это за харя такая окаянная? – спросил парень. – Для чего у этой хари людей убивают?!
– Коли это и впрямь ведун, так, может статься, дела ведовские. Раньше-то в идолов верили, может, та харя на самом деле – поганый идол? – предположил Семейка.
– Кладознатец утверждал, что она – кладу примета!
– Одно другому не помеха. Кто-то, надумав клад закопать, на нее набрел и обрадовался – вот, мол, как ловко вышло, пусть она и сторожит.
– Стало быть, чуть ли не в самой Москве людей харям в жертву приносят? – Данилка произнес это, сам своим словам изумляясь, и сразу же воскликнул: – Да нет же! Идолы – они еллинские, мраморные! А то – медвежья харя!
– Лесные жители медведя вообще за человека почитают, – отвечал Семейка. – И праздники в его честь справляют. Погоди, послужишь в конюхах, поездишь тайными тропами, на такое налюбуешься! Тут еще так-сяк, а к северу, там, где чуваши, и мордва, и иные украинные народы, там-то много занятного бывает.
– Одно из двух – либо этот ведун тут людей убивать наладился, либо он сам, как мы, случайно на тело набрел.
– Не-е, не случайно… – пробормотал Данилка.
Семейка пожал плечами.
– Ты как знаешь, свет, а я пока во всем этом деле ни складу, ни ладу не разумею!
– Надо бы пойти и поглядеть, что за тело, – сказал Данилка.
– Незачем. Откуда ты знаешь, кто тут еще в лесу прячется, кроме того медведя? Что та кобылка беглая означает – как ты полагаешь? Как раз тебя возле тела и поймают. Держись-ка от него подальше.
Данилка понимал, что старший товарищ прав.
– Того купца в спину ножом убили, а этого как?
– Лежит он лицом вниз, – приподнявшись в стременах, отвечал Семейка. – Надо полагать, точно так же…
– На кобылке мог он приехать – покойник…
– По-твоему, его только что прикололи?
Парень пожал плечами.
– Поедем-ка мы отсюда прочь, – решил Семейка. – Нам еще к закату на встречу со вторым кладознатцем попасть нужно.
– А тело так и будет лежать?
– Коли тот убийца, кем бы он ни был, наладился людей в одном и том же месте на тот свет отправлять, то он и от тел наловчился избавляться.
– От купца Горбова тела мы-то его избавили с Тимофеем!
– Стало быть, счет ему потом для оплаты предъявишь.
С немалым трудом Семейка заставил Данилку убраться с той злополучной поляны.
Они вернулись в Москву, оставили бахматов на Аргамачьих конюшнях, а тут и время приспело идти к Николе Угоднику, что на Столпах.
– Куда это ты собрался? – спросил недовольный Тимофей. – Со вчерашнего дня пропадаешь! За грехи мои ты на меня свалился!
– Он со мной по делу пойдет, – успокоил товарища Семейка. – И не бездельничали мы – вон, бахматов проездили. А ты, коли хочешь, можешь и один в Коломенское ехать. Как раз к закату и доберешься.
– Я за двоих отпрашивался, а приеду один? Бухвостов мне голову оторвет. Скажет – вы трое за приблудного парня поручились, в государеву службу взять упросили, куда он подевался?
– Да ты не беспокойся, за него туда Ваня Анофриев отправился. Не все ли Бухвостову едино, кто аргамакам и бахматам овес разносит!
– Что вы тут такое плетете?! – возмутился Озорной. – Что вы за козни затеваете?! А мне – отвечать?!
Насилу Семейка кротостью своей его угомонил.
Когда повернули с Маросейки к церкви, увидели, что у паперти уже околачивается Третьяк.
Скоморох не видел конюхов, он глядел в другую сторону и вдруг начал кому-то махать рукой – сюда, мол, ко мне, жду не дождусь!
– Второй кладознатец, что ли? – сам себя спросил Семейка.
Данилке даже не понадобилось щуриться – зрение у парня было орлиное. Он резко остановился и сделал шаг вбок, оказавшись таким образом у Семейки за спиной.
– Ты что это? – удивился Семейка, развернувшись к нему.
– Ты, Семеюшка, молчи… – прошептал Данилка. – Ты иди туда и с тем кладознатцем знакомься…
По лицу его Семейка понял – парень увидел что-то неожиданное и старается быстро сообразить, как поступить дальше.
– Познакомиться-то недолго.
– Но ты Третьяка с ним никуда не пускай! Вы так договоритесь, чтобы завтра встретиться вдругорядь, понял?
– Да что стряслось-то?
Данилка через плечо товарища неотрывно глядел на человека, которого приветствовал Третьяк.
– Знаешь, кто это?
– Ну?
Данилка рассказал Желваку, Озорному и Семейке, как нечаянно помог обезвредить шайку налетчиков, во всех подробностях и неоднократно. Они уже не хуже его знали и помнили все имена. И потому Семейка лишь молча кивнул, услышав от Данилки одно-единственное слово:
– Гвоздь!
Немного удалось услышать Стеньке из беседы конюха-татарина, скомороха и Короба. Несколько слов лишь донеслось, среди них – «послезавтра» и еще три с половиной связных и внятных:
– …лошадь да три лопаты…
Не навоз же на поле вывозить собралось это общество!
Либо закапывать клад, либо его откапывать…
Стенька стал соображать – что вернее?
Ежели боярин Буйносов собрался что-то закопать, лишние люди ему ни к чему, довольно того человека, кому он велел приготовить приметную харю. Опять же – там, куда глядела харя, уже поднято мертвое тело. Убивать купца лишь за то, что он видел, как бродили по лесу люди, искали место, куда клад закопать, было бы дико и нелепо. А вот коли он напоролся на людей, которые как раз клад хоронили, – это было бы даже разумно…
Стенька попытался совместить в голове то, что рассказала ему в шалаше Федора, с тем, что он увидел своими глазами. Неувязок оказалось полно, но это были какие-то мелкие неувязки, вроде тех, какие случаются, когда пытаешься у свидетелей выпытать приметы воришки. Обязательно же из пяти человек трое назовут его высоким, а двое – маленьким!
Главное было – как Короб с харей под мышкой заявился к боярину и сообщил, что знает о намерении закопать клад?
А не вышло ли наоборот – Короб успел-таки подольститься к Буйносову, и тот сам надумал, что лучше довериться этому ловкому человечку, а не ключнику Артемке? И тогда уж Короб выкрал харю, подвел ключника под кнут, чтобы тот не выжил и никому не доложил о боярском намерении, и принял участие в хоронении клада?…
А теперь, надо полагать, вместе с конюхами собрался его вынуть?!?
Нужно было выследить конюхов с Коробом и в самую подходящую минуту нацелить на них пистоли! И потребовать, чтобы клад отдали, а сами убирались прочь! И вернуть клад!..
Вернуть?…
Боярину Буйносову?
Чтобы боярин ласковое слово молвил да полтину в протянутую ладошку положил?