– Абрам Петрович! – позвал он негромко. – Где ты, отзовись!
Голос был молодой, звучный, даже протяжный.
– Тут я, батюшка! – ответили из-за купеческого забора.
Данилка, чтобы вслух не охнуть, зажал рот рукой.
– Поп… – изумился Семейка, но – шепотом.
И точно – молодой поп явился в переулок для переговоров с кладознатцем.
– Как дельце-то наше? – осведомился священник. – Добыл ты, о чем уговорились?
– Скоро уж устроится, – отвечал кладознатец. – Сыскал я людей, с какими ехать клад брать. Как возьмем – то, что тебе надобно, получишь.
– Только ты, Абрам Петрович, чтоб без лишнего шума, – попросил собеседник. – И так уж я к тебе со всяким береженьем по ночам бегаю, как, прости Господи, девка к молодцу…
Данилка легонько сунул локтем взад, чтобы Семейка мотал на ус все сказанное. Товарищ его легонько похлопал по плечу – мотаю, мол, мотаю!
– Да ты не беспокойся, милостивец, – убедительно молвил кладознатец.
– Как не беспокоиться! Сегодня ж уговаривались!
– Не вышло вчера отправиться. А тот, кого я сегодня жду, что-то не приходит.
– А кого ждешь-то?
– С парнишкой молоденьким я уговорился, дитя еще, как раз тот человечек, которому клад откроется! Клад-то дурака любит! А этот, может статься, и на дурака заклят. Как умные взять пытались – не давался…
Данилка решительно не желал признавать в дураке себя, а приходилось – Семейка за спиной, сидя на корточках, как-то подозрительно заскрипел. Такой скрип в глотке бывает, когда смех стараются удержать и придушить…
– Так когда приходить-то?
– Следующей ночью наведайся. Не может быть, чтобы дурачок-то мой не пришел, я его крепенько зацепил. А коли что – я к тебе в храм загляну…
– Не надо во храм! И так уж обо мне всякое говорят! – воспротивился поп. – Уж лучше я сам тебя в этом же месте и в это же время навещу.
– И сам же потом жаловаться будешь, что почем зря я тебя по ночам гоняю! – возразил кладознатец. – С Божьей помощью, завтра уже будет ясно, когда едем клад брать…
Тут Семейка внезапно сжал Данилкину руку.
Если бы не товарищ, парень и не обратил бы внимания на хруст. А так – услышал, что кто-то крадется вдоль забора, так же, как и они, хоронясь за бурьяном. И крадется у них за спиной, не подозревая об их присутствии, а подбираясь к тому месту, где беседует Абрам Петрович с безымянным пока молодым попом.
Еще немного – и этот человек споткнулся бы о Семейку…
– Сколько ж можно по ночам к тебе шастать! – никак не мог утихомириться поп. – Я, кажется, тебя не подводил ни разу, платил честно – Господь свидетель! А коли ты цену завышал – так, опять же, по-доброму расходились!
– Да я ли для тебя не делаю всего, что только можно? – отвечал Абрам Петрович из-за забора. – Да я ли не беру грех на душу!..
– Какой еще грех?…
– А такой грех и беру, что неугодным Богу делом ради тебя занимаюсь!
– Ради меня ли?
Назревала ссора.
Тот, кто подкрадывался вдоль забора, пригибаясь, решительно выпрямился. Тут же вскочил Семейка и кинулся на него с криком:
– Имай вора!
Данилка развернулся чуть ли не в прыжке с коленок. И увидел, как отлетает невысокий, легонький Семейка от здоровенного мужичищи, ростом с колокольню и лохматого, как взъерошенный бурей стог соломы.
Узнать его можно было по очертаниям головы в дикой волосне, по необычному росту! Это был тот, кого в лесу, сквозь листву, Семейка не без оснований принял за вставшего на задние лапы медведя.
Данилка был и повыше, и поплотнее товарища. Правда, опыта рукопашной схватки почитай что не имел, зато имел отчаянный норов и удивительную быстроту действия. Еще только выходил медведище из разворота, в который потянула его правая ручища, основательно двинувшая Семейку, а Данилка тут же справа на него и набросился, и что было силы заехал в ухо.
Отродясь он так не бил кулаком по жесткому, детские драки не в счет, и едва не выбил кисть из сустава, а уж боль была такая – еле крик удержал.
Семейка, очевидно, не слишком пострадал. Он по лопухам перекатился к мужичищу и с такой силой лягнул его обеими ногами в бедро, что прямо рыбкой в воздух взлетел.
Только это и спасло Данилку – ведь противник лишь башкой мотнул, на ногах устоял, и его левый кулак уже летел к парню…
– Караул! – заорал, плохо разбирая в темноте подробности, но чуя опасность, молодой поп.
Подбитый ударом чуть выше колен, мужичище пошатнулся, повернулся, быстро сообразил, что схватка проиграна – да и кинулся бежать.
Данилка прижал к груди пострадавший кулак и опустился на корточки, чтобы помочь Семейке.
– Ступай к нему, ступай! – шепотом приказал Семейка.
– А ты?…
– Да ступай же…
Данилка выпрямился и зашагал к попу.
– Это что такое было? – спросил тот, бросаясь навстречу.
– А то и было – убийца вокруг этого двора крутится! – отвечал Данилка. – Абрам Петрович, где ты? Это ведь по твою душу приходили!
– Тихо ты, тихо!.. – донеслось из-за высокого забора. – Какой еще убийца?
– Пусти – расскажу.
– Да как же я тебя пущу-то?
– Как хочешь, так и пускай, через забор перекрикиваться не стану.
Данилка был так возбужден дракой, что утратил всякое почтение к старости.
– Да и меня пусти! – потребовал поп. – Мало ли кто тут слоняется, до тебя добирается! Я ради тебя душу губить не желаю!
– Да будет вам, будет, не шумите! – умолял из темноты кладознатец. – Какой еще убийца?
Тут Данилка несколько опомнился.
Поп и Абрам Петрович такие странные речи вели, что еще непонятно – а не увязаны ли все трое в один узелок?
– Да узнал я этого человека, – сказал Данилка. – Он у Спасских ворот околачивается, милостыньку просит. А сказывали, несколько человек убил, потом раскаялся, и ему от старца послушание дано – милостыньку собирать да панихиды по убиенным служить. Но коли он ночью шатается и по кустам прячется, может, опять за старое взялся?
Был такой юродивый, дед Акишев про него очень даже поучительно толковал. Мол, нет такого греха, который превозмог бы милосердие Божье, главное – смириться. Вот он очень кстати и пришел парню на ум! Тот, правда, был и ростом пониже, и статью пожиже, а коли совсем точно – Данилке по плечо и вдобавок горбатый…
– Гляди ты, куда забрался, – неодобрительно сказал молодой поп. – Ему бы при обители жить. Ну, ладно, с юродивыми толковать я умею. Недосуг мне, Абрам Петрович! Господь с тобой!
И заторопился прочь, но не туда, куда удрал медведище, а совсем в другую сторону. Видать, очень не хотелось ему сталкиваться со стрелецким караулом, который сам же он сдуру и позвал.
– Молод отец Федор, молод и горяч, – сказал Абрам Петрович. – А ты, дитятко, молодец! В бой ринулся – меня, старого, спасать…
– Ты знаешь, кто это был?
– Ходит тут один, совсем помешался. Клад найти хотел, совсем уж докопался, так клад у него в землю ушел. Вот он на меня и думает – мол, я на тот клад зарок такой положил. Совсем головкой-то ослаб, бедный.
– А как звать-то его? – непонятно зачем спросил Данилка.
– А Быком люди кличут. Ведь здоровый такой был, нечесаный? Так это точно он – Бык! А тебя-то как звать?
– А Данилой, – приосанившись, хотя впотьмах да сквозь забор кладознатец этого бы и не увидел, назвался Данилка.
– Славное имечко. Послушай меня, старика, Данилушка, я вот думал, думал, да и надумал. Не ищите вы того клада!
– Ты ж сам, Абрам Петрович, меня одного звал! – напомнил Данилка.
– Звал, думал с тобой одним идти клад брать, да передумал. Не гонись за ним, свет! Он тебе удачи не принесет!
– С чего это ты взял? – Данилка был удивлен превыше всякой меры.
– Я знаю.
– Тогда – не знал, а теперь знаешь?
Кладознатец несколько помолчал.
– Клад над человеком большую власть имеет, – голос его сделался вдруг глуховатым, тяжелым. – Клад такое прикажет – сам не рад будешь… Не нужен он тебе! Ты меня от того Быка спас, прогнал его, вот и я тебе добром за добро плачу – откажись ты от клада!
– А коли не откажусь?
В Данилке взыграло упрямство.
– Коли не откажешься – приходи завтра после заката. А я весь день молиться буду, чтобы Бог тебя просветил. Послушай меня, я так впервые говорю-то! Не гонись за кладом! На кой тебе тот жемчуг? Ты не красная девка! Тот клад кровью полит, он тебя погубит! А теперь ступай с богом, Данилушка, ступай, голубчик… Озадачил ты меня, смутил ты меня… Ступай!..
– Абрам Петрович!
Но кладознатец уже торопился прочь от забора.
– Семейка! А, Семейка?… – позвал шепотом товарища Данилка.
Но и Семейки тоже не было…
Денек у Стеньки выдался – и Боже упаси!
С утра ему пришлось довольно быстро выметаться с поповского двора – попадья, выйдя присмотреть, как работница обихаживает обеих коров, обнаружила двух спящих подкидышей – Стеньку и Вавилу. К Вавиле она принюхалась, и этого ей вполне хватило, чтобы гром небесный грянул над обоими повинными головушками.
Хоть одно утешение – вся Стрелецкая слобода будет знать, что пьяный земский ярыжка Аксентьев провел ночь не где-то, а в обнимку с пьяным же поповским работником Вавилой… Авось и до Натальи дойдет…
Сегодняшняя Стенькина трудовая деятельность началась с первых же шагов по слободской улице. Он нагнал Илью Могутова и завел с ним беседу о покойниках-родителях. Илейка не мог понять, с чего бы его батька вдруг так Стеньке полюбился, однако в конце концов сообщил, что жил Панкратий Могутов до пожара в Ендове, примерно там, где как раз накануне мора воздвигли храм Георгия Победоносца.
Кабы от Стрелецкой слободы Замоскворечьем бежать – так оно вроде бы и недалеко получается. Но Стеньке-то сперва нужно было к Кремлю, к Земскому приказу, а уж оттуда, выкроив времечко, оторвав его от обхода торга и прочих дел, бежать обратно в Замоскворечье, да еще куда Макар телят не гонял!
Пришлось у земского ярыжки Захара занять алтын и деньгу на извозчика.