Кровавый жемчуг — страница 35 из 48

– А что? – Томилу такая возможность нисколько не смутила. – Лучше быть пьяну, да живу! Садись, пей! Не то пришлет она сюда за тобой Филатку или Лучку, а я тебя знаю – ты воспротивиться не сумеешь! Пей, дурная башка!

Но пока Третьяк сомневался, прибежали не Филатка с Лучкой, а Настасьин куманек с конюхом-татарином. В «Ленивку», правда, заходить не стали. Семейка так ласково попросил Левонтия Щербатого вызвать на улицу Третьяка, что тот не отказал. Левонтий был не дурак и о государевых конюхах наслышан…

– Так и знал, что ты, свет, тут окажешься, – сказал Семейка. – Данила по простоте своей все про Гвоздя Настасье выложил, сегодня с утра прибежал на Аргамачьи конюшни, дождался меня да и выкладывает – доброе дело, мол, совершил, дал девке возможность за жениха расквитаться! У меня глаза-то на лоб полезли…

Семейка пальцами расширил, сколько мог, свои глубоко сидящие раскосые глаза, светло-серые, почти прозрачные, что для татарских кровей молодца было большой редкостью.

Данилка стоял рядом, угрюмый, но ошибки своей явно не признающий.

– Побежали мы в баню, а она, кумушка ненаглядная, спозаранку подхватилась и понеслась! И где она шастает, одному Богу ведомо, – продолжал Семейка. – А Авдотьица коли и знает – не выдаст.

– Девка с норовом, – согласился Третьяк. – Росту бы ей на аршин поменее! Так вы меня для чего сыскали?

– Настасья-то удила закусила. А ты человек в годах, разумный, – объяснил Семейка. – И тебе с тем Гвоздем встречаться. Потому лучше он, Данила, вдругорядь тебе все расскажет, чтобы ты к любой беде был готов.

– Да не пойду я ни к какому Гвоздю! Напьюсь вот и не выйду из «Ленивки»! – пригрозил Третьяк. – Томила вон с утра наливается, и я к нему присоединюсь.

– Ну так она одна отправится Гвоздя брать! – выкрикнул Данилка.

– А ты что же, парень, с ней не идешь?

Когда Данилка говорил Настасье, что Гвоздь – ее недруг и расправа с ним – ее дело, все звучало прекрасно. Однако объяснять сейчас мужику, что расправа с другим мужиком – бабье дело, было нелепо. Прекрасное Данилкино решение теперь показалось бы дурацким, а может, оно и было изначально дурацким, однако такой вот получился порыв души…

– А у нас другая забота – все с медвежьей харей разделаться не можем, – пришел на помощь Семейка. – Вроде видели мы того убийцу, что купца Горбова порешил. Хотим этого зверя затравить, а как поймем, что вокруг медвежьей хари накручено, так и вам, веселым, помочь сумеем – докажем, что вы тут ни при чем.

Тут оказалось, что Третьяк еще не знает о Данилкиной с Семейкой поездке в лес, где напротив рожи обнаружилось еще одно мертвое тело, а о том, как спасали кладознатца от дядьки-медведища, – и подавно.

– Убийцу, стало быть, в лесу видели? За медведя, стало быть, приняли? – спросил Третьяк, в котором именно сейчас снова проснулся опытный скоморох. – И не ушли потихоньку, а продолжили розыск?

Что-то нехорошее было в этих расспросах. Семейка с Данилкой переглянулись.

– Чего ж уходить? – ответил за двоих Семейка. – Погуляет косолапый, да и уйдет восвояси. Вот коли медведица с медвежатами…

– Молчи, не серди! – не хуже медведя взревел Третьяк. – Знаток! Про медведицу с медвежатами от такого же знатока слышал! Ты коли об эту пору медвежий след увидишь – его ни с чем не спутаешь, такой толстопятый! – так беги опрометью и «Отче наш» на бегу читай!

– Да что за пора такая? – завопил в ответ Данилка.

– Свадьбы они справляют – вот что за пора! Медведь злой шатается – поединщика ищет, чтобы медведицу у него отбить! Медведица от себя медвежат прочь гонит – ну как мужики из-за нее сшибутся, тут-то чадам и достанется! Столько бы тебе коней собственных иметь, сколько через мои руки медвежат прошло! Я-то знаю!

Данилка повернулся к Семейке – да что же это делается, неужто нашлось такое, чего конюхи не знают? А Семейка и сам нос повесил – оплошал! Скоморох его уму-разуму научил!

– А тот поп, за которым ты, свет, следом побежал – он кто? – сжалившись над конюхом, спросил Третьяк.

– А кабы понять! Поп молодой, звать отцом Федором, приход получил недавно, женка у него совсем еще дитя, а ходят к нему всякие подозрительные люди, и он их привечает.

– Гвоздя там не видали? – наугад спросил Третьяк.

– У Гвоздя рожа приметная, топором, и я у попова работника спрашивал. Говорит – вроде был такой и батюшку ехать куда-то сманивает… – Семейка вздохнул. – Уж не знаю, он или не он! Узлов вокруг той медвежьей хари завязано – страсть!

– Напьюсь я лучше… – проворчал Третьяк.

– А с Настасьей кто пойдет? – Данилка опять взвился, опять вперед выскочил. – Кабы я раньше с тем кладознатцем не сговорился!..

– Нишкни, – Семейка прижал его плечо, и прижал крепко – парня чуть скособочило. – Коли никто с Настасьей идти брать Гвоздя не пожелает…

– Так она в одиночку отправится!..

Третьяк почесал в затылке.

– Зачем бы Гвоздю безденежного человека в лесу убивать? Что он, пес, затеял?… На кой я ему сдался?…

– Кабы знали – сказали бы, – обнадежил Семейка.

– Ох, грехи мои тяжкие… Не было печали – собрался с Гвоздем клад брать! – Третьяк поглядел поочередно на Данилку и на Семейку. – А что, коли и впрямь клад?…

Вопрос был – глупее некуда. Но Семейка и сам возражать не стал, и Данилке помешал. Потому что скоморох готов был принять именно то решение, которого они добивались: не избегать встречи с Гвоздем и не отпускать Настасью одну, а помочь отчаянной девке в этом совсем не девичьем деле…

* * *

По вечерней улице шагом ехал статный всадник на рыжем коне.

Всадник этот, в нарядном вишневого цвета кафтанце, в узорных зеленых сапогах, в шапке, украшенной блестящим запоном, был хмур и мрачен, как осенняя ноченька. Напрасно спешащие из церкви молодушки на него поглядывали и с таким зазывным смехом, что лишь деревянный болван устоял бы, перешептывались. Красавец думу думал.

Дума была мучительной – при всем своем остром разуме Богдан Желвак растерялся и ощутил себя в тупике.

Жил он в Коломенском не тужил, пока государь не велел свезти грамотку к Троице-Сергию. Это поручили Озорному, а он взял с собой Данилку, чтобы поучить его уму-разуму в дороге, а заодно проездить задурившего бахмата Голована. Вернулись оба мрачные – оказывается, на обратной дороге подняли в кустах мертвое тело давнего Тимофеева знакомца. Потом оба же отпросились на похороны – и пропали.

Когда в Коломенское прибыл Ваня Анофриев и доложил, что стряпчий конюх Тимошка Озорной и его подручный Данилка Менжиков на поминках отравились, животами маются, словно их холера проняла, и на два-три дня той холеры станет, Богдаш забеспокоился. Хотя бы потому, что знал: у Озорного брюхо луженое, любую тухлятину сожрет – и не поморщится. Он допросил Ваню, и тот, по-взрослому рассудительно, сказал, что про брюшную скорбь ему доложить велено, а ни про что иное – не велено.

И Богдаш понял, что Тимофей втравился в какое-то отчаянное дельце. И даже более того, сам он был тяжеловат на подьем, так что к тому дельцу наверняка приложил руку их общий воспитанник Данилка.

Если вспомнить, что три приятеля-конюха обратили на Данилку внимание лишь тогда, когда он помог разоблачить вожака разбойничьей шайки, княжича Обнорского, то нетрудно было догадаться – парень опять отыскал каких-то злодеев, если только не злодеи его отыскали.

Государь, убедившись, что Савва Обнорский и с сестрой своей сожительствовал, и из дворни своей шайку сколотил, промышляя на Стромынке и в прилегающих к ней лесах, розыск велел прекратить. Не хотел он позорить и в могилу сводить старого князя Обнорского. Разослал все семейство по дальним монастырям – грехи замаливать. Но к дворне это не относилось. Большую часть дворовых людей князя и княжича похватали – и им-то досталось все то, что причиталось родовитому преступнику.

Однако знал Богдан и то, что иные успели скрыться.

Вот почему и он, некоторое время помаявшись, отпросился у подьячего Бухвостова (три алтына как одна копеечка!), вот почему он поскакал в Москву, расспросил всех, кто оставался на Аргамачьих конюшнях. И обнаружилось, что Данилка с Семейкой носились по каким-то странным делам, да и Тимофея, проспавшегося после похорон, за собой в конце концов потащили.

– И куда же?

– Вроде бы они к Николе Старому ехать сговаривались, – сказал конюх Родька Анофриев.

– И когда ж это было?

– А кабы не сегодня…

Богдаш сел на коня и отправился к церкви вызнавать, видал ли кто поблизости троих конных, один лет под сорок, ростом невысок, кряжист, подстрижен под горшок, но гребешком пользуется редко, так что темно-русые космы падают до бровей, другой же совсем еще безусый, ростом вершков на пять, пожалуй, голова – как пушистый одуванчик, а взгляд из-под темных бровей нехороший, третий же – как есть татарин! И под первым конь каурый, под вторым и под третьим – вороные бахматы.

У Николы Старого он заприметил немолодого, опрятно одетого человека, который, держа в поводу двух коней, кого-то ждал. Богдаш подъехал и с седла поклонился.

– Бог в помощь!

– И тебе! – отвечал человек, глядя на него с некоторым подозрением.

– Давно тут стоишь?

– Да вроде не так давно.

– Трое конных тут не околачивались?

И Богдаш честно описал приметы. Он даже имена на всякий случай назвал.

Но человек отвечать отказался.

– Может, и проезжали, недосуг мне по сторонам таращиться! Спроси кого другого!

Богдан посмотрел по сторонам и увидел бабок, без которых ни одна церковная паперть не обходилась.

– У них, что ли, вызнать? – сам себя спросил он вслух.

Тут человек, отказавшийся отвечать, вдруг засуетился.

– Да что они в конных разумеют! – с досадой воскликнул он. – Сдается мне, видел я этих троих. Пождали малость тут какие-то, да и поехали прочь!

– Куда поехали-то?

– Да к Лубянке, поди. Ты поезжай, молодец, может, и догонишь.

Такая внезапная осведомленность Богдану не понравилась.