Знай Третьяк, что с ним беседует, вызнавая про Озорного с Данилкой и Семейкой, их товарищ-конюх, врать бы не стал. Но Желвака он видел впервые в жизни. И тот ему не понравился.
Опознав по приметам Настасьина кума с товарищем, скоморох забеспокоился – да и забеспокоишься, пожалуй, когда торчишь, ожидая явления налетчика Гвоздя, и черт его знает, один ли пожалует, с кем из своих тут же встретиться уговорился ли! Потому Третьяк напрочь отрекся от всяких конных, да и Желвака постарался спровадить.
Конюх имел некоторый опыт обращения с врунами. Потому спорить он не стал, поблагодарил да и поехал прочь, но до Лубянки, разумеется, не доехал, нашел где повернуть, сделать круг и подъехать к Николе Старому с иной стороны.
Тут-то он и обнаружил целое общество.
За его недавним собеседником наблюдали из-за угла.
Рослая девка с длинной, до подколенок, черной косой, в накинутой на плечи синей однорядке, выглядывала, а возле стояли два парня, один совсем молоденький, белобрысый, лет шестнадцати, другой постарше. Вечер был теплый, однако и на парнях были однорядки внакидку. Это Богдану не понравилось – так люди одеваются, когда имеют намерение спрятать пистоль за поясом.
– Ну, где ж его черти носят! – воскликнула девка.
– Нишкни, Настасьица, – одернул ее белобрысый парнишка.
Она не то чтобы застонала или замычала, как это невольно случается от досады, а явственно зарычала.
Чтобы не показаться подозрительным, Богдаш даже не стал придерживать коня, а поехал прямо, не обращая внимания на пеших.
– Посторонись-ка! – приказал он сверху девке.
Она шагнула в сторону и одновременно вскинула голову, яростно на него поглядела. Богдаш от взгляда едва не пошатнулся в седле…
Видывал он норовистых девок, но таких еще не доводилось!
– Проезжай-ка подобру-поздорову, молодец, – негромко сказала она. – Не то глазыньки проглядишь!
Скромности девичьей в этой бесовке не было ни на грош.
Желвак проехал бы, да вдруг оба молодых парня засуетились:
– Гляди, гляди-ка, идет, идет!..
Все трое кинулись выглядывать из-за угла и загородили коню дорогу.
– Один он, – сказала Настасьица.
– А ну как его кто там поджидает?
– Так и я не одна. И куманек мой Данилушка тоже там, на Троицкой дороженьке, с товарищами будет. Я его кликну!
Она рассмеялась, как смеются люди, уверенные в своей силе.
– Да что ж, копытами вас стоптать, что ли? – прикрикнул сверху Богдаш.
И поехал вперед, но так, чтобы краем глаза увидать, кого там высматривает лихая девка.
Увидел же он всего-навсего, что к человеку, явственно совравшему про троих конных, подошел другой человек, высокий и худой, имеющий на плече два ратовища, надо полагать, от двух лопат, укрученных в бурый мешок. Они посовещались коротко, сели на коней и поехали прочь.
– Троицкая дорога? – спросил сам себя Желвак. – Что же они, лягушка их заклюй, на Троицкой дороге позабыли – куманек Данилушка со товарищи?
После чего хмыкнул – нашел же себе Данилка куму, такую куму и впрямь только в сибирские украины посылать, одну заместо отряда казаков…
Одно присутствие Настасьи говорило о том, что Данилка опять заварил кашу.
Полгода назад именно Богдан Желвак догадался приглядеться к парню, именно он поднял шум и дошел до дьяка Приказа тайных дел Дементия Башмакова. И теперь он ощущал некоторую ответственность… да и не только за Данилку…
Ведь воспитанник еще и Семейку с Озорным за собой потащил!..
Вот почему Богдаш оказался на Троицкой дороге, на самой обочине, где трава глушила стук копыт, и ждал, когда же объявятся те двое, кого он наверняка обогнал, и, судя по всему, кума Настасья с юными своими товарищами.
Хотя темнело не очень-то поздно, на лесной дороге уже сделалось мрачновато – кроны деревьев, смыкаясь над ней, не пропускали и того малого света, который радовал бы душу и глаз. Богдан, ездивший по государевым делам в любое время суток, мрака не боялся, он боялся другого – что конь не вовремя заржет. Впрочем, припозднившиеся путники по дороге все же проходили и проезжали, был даже небольшой обозец, поспешавший к Москве.
Выбрался Богдаш на Троицкую дорогу сразу за Ростокиным и теперь, ожидая, был недоволен собой – что, как загадочные дела Данилкиной кумы, а вместе с тем и затеи самого Данилки, должны свершиться до села? Или же в самом селе? Этак, пожалуй, всю ночь на обочине проторчишь…
Оказалось, место он выбрал верно.
Первыми из тех, кто был ему надобен, проехали, совещаясь, тот немолодой мужик, что обманул Богдана, и его товарищ, принесший лопаты в мешке. Теперь он вез те лопаты поперек седла. Кони резво рысили, неплохие были кони, судя по твердой поступи, не сбивались, не спотыкались, не дробили. А наметом по темной лесной дороге носиться – себе дороже выйдет…
Богдан поехал следом, держась обочины. Он отстал ровно настолько, чтобы слышать стук копыт и невнятные голоса. И тащился он следом за этой парой довольно долго. Наконец по копытному стуку понял, что они не вперед продвигаются, а топчутся, что-то увидев или, наоборот, разыскивая. Он подъехал ближе, спешился и повел за собой коня в намерении при необходимости накинуть повод на ветку, а самому добираться до странных всадников пешком, кустами.
Он увидел свет – один из конных высек огонь и запалил факел. Это Богдана обрадовало – теперь он мог все увидеть, его же в темноте бы не разглядели.
– Ну, так где же твоя харя? – донесся голос.
– Да погоди ты! Тут она должна быть, тут… Посторонись!
Богдан тоже услышал, что к Москве кто-то едет, но эти двое – раньше. Они пропустили пятерых всадников, пропустил их и Богдаш. После чего он, пользуясь шумом, подкрался совсем близко, а к тому времени и харя обнаружилась.
– Да вот же она! Выше гляди!
– Ишь ты! Как живая!
– Вот тут нам надобно по тропке с полсотни шагов проехать – и будет поляна. Давай-ка, сворачивай… А на поляне уж я тебя научу…
Богдаш хотел было и в лес углубиться за ними следом, но тут со стороны Москвы раздался шумок. Вроде и ехали конные, да как-то странно. Он решил малость обождать – и дождался троих.
– Вон, вон… – шептал первый. – Да вон же…
По тому лишь, что нашлись умалишенные, разговаривающие в ночном лесу шепотом, Богдан и понял, кто таковы.
– А харя?
– А черт ее знает…
Свет от факела слабенько пробивался сквозь листву. Трое, не найдя тропинки, послали коней сквозь кусты. Затрещали ветки.
Богдаш почесал в затылке – странные дела творились в лесу! Понять бы еще, куда Озорной, Семейка и Данилка запропали. Говорила же кума – куманек неподалеку… Уж не там ли, на полянке?
Он тоже пошел на свет, и шел тихонько, пока бережение имело смысл. Ибо, когда поднимается крик и ор, треск сучьев уже мало кого беспокоит!
На поляне Богдаш обнаружил такое зрелище.
Стоял, высоко подняв факел, тот худой мужик с рожей топором, который нес лопаты. У ног его валялся другой – тот, с которым была условлена встреча у церкви. Факелом мужик освещал лицо отчаянной девки, и она почему-то не кидалась выцарапывать наглецу глаза, а ругалась на зависть иному московскому извозчику.
Очень скоро Богдаш понял причину ее бездействия. За спиной факелоносца стояли два человека, и один держал на упоре пищаль, а другой двумя руками – пистоль. Оба дула глядели девке в грудь, она же заслоняла собой своих юных товарищей, белобрысого и того, что малость постарше.
– Попалась! Вот уж не думал, когда ловушку ставил! – восклицал мужик с факелом. – Хабар-то, хабар! И кони, и недруги! Двух коней взять хотели – пятерых взяли! Да и кто привел-то! Настасья-гудошница привела! Так что же нам с тобой, девка, делать? Тут кончать или куда подальше завести?
– Коли меня с моими кончишь, убийца, то за меня есть кому расплатиться! – крикнула она. – Знают добрые люди, что я с тобой разбираться отправилась! Не дадут тебе жить на Москве!
– Да на что мне твоя Москва? Я коней-то набираю, чтобы от Москвы прочь податься!
– Кладом дураков заманиваешь ради коней, убийца! Цена тому коню – два рубля! И двух рублей-то у тебя нет, у убогого! – издевалась Настасья. – Ну, что ж ты своим псам стрелять не велишь? Коней-то заполучил – а свидетели не надобны!
Кабы знал Богдан, что ждут его такие дела, оседлал бы коня не простым седельцем, а таким, которое брал для долгой и опасной дороги, с ольстрами по обе стороны, куда вставить дулом вниз пистоли.
А еще пожалел он, что нет у него на поясе персидского джида с тремя джеридами. Как раз бы хорошо они один за другим сейчас полетели – и в сердце, и в другое сердце, и в третье!.. Он дал себе слово, что с ближайших денег купит в саадачном ряду джид и будет носить при себе неотлучно.
– Тут у тебя, поди, уж свое кладбище на поляне… – продолжала было Настасья.
Вдруг над лесом поплыло гулкое звучное «А-ам-м-м-ми-и-инь!».
– Это что еще за молебен? – удивился Гвоздь.
Богдаш неожиданно для себя улыбнулся. Из всех, у кого такая мощная глотка, только один человек может в такое время суток оказаться посреди леса на Троицкой дороге.
Судя по тому, откуда прилетел голос, товарищи забрались еще дальше от Москвы, чем Гвоздь с Третьяком и все, кто за ними тайно ехал. Но ненамного!
– А это мои дружки мне знак подают! – отвечала Настасья. – Сейчас тут будут! Не уйдешь, Гвоздь! Справлю я по Юрашке знатную панихиду!
– Ну, не все ж мне убивать! – глумливо заметил Гвоздь. – Я вон весной боярина Буйносова от смерти спас! Как тебе это?
– Ты? Боярина? А боярин, поди, и не ведает! – возмущенно крикнула Настасья.
– Не ведает, – согласился Гвоздь. – Спасибо тому дураку ключнику, что вздумал своего боярина извести – мне с той дури добро перепало. Кабы не он, выблядок, – мы бы тут не стояли. Он-то, дурная башка, прознал, что на Троицкой дороге клад под медвежьей харей схоронен, и решил тайно своего боярина выманить тот клад брать, да в лесу его и оставить зверью на корм. А раз поедут за кладом тайно, то он досветла воротится, никто на него и не подумает! Пропал боярин и пропал! И харей было запасся, да я его опередил. Вон она – на обочине, на сосенке! И боярин уцелел, и я – при конях!