– Подьячий все еще делал сердитый вид, но Бык, похоже, и не с такими крикунами справлялся.
– Я услышал про медвежью харю да и думаю – ого! Это место я знаю! Промысел мой таков, что по лесам ходить и травы с кореньями брать надобно. Я не только ворожбой зарабатываю – я корневщик знатный! – похвалился Бык. – И пошел я, и взял у знакомца одного кобылку, и на Стромынку отправился. А верхом-то ездить я не навычен – в лесу-то кобылка меня о дерево с себя счистила да и ушла…
– Кобылка была, – подтвердил Семейка. – Каряя, в холке аршин и три четверти, во лбу бело, на левой задней белый чулок, пахами дышит, видать, недавно опоили.
Данилка уставился на товарища с восхищением.
– Стало быть, вы по одному следу шли? – спросил Деревнин. – А раньше-то кто его, вора, от мертвых тел избавлял?
– Врать не стану – не знаю. Может, и впрямь клад? – Бык всем видом выразил недоумение. – Тут ведь и впрямь поклажа схоронена. А с чего он взял, будто она на двенадцать голов заговорена – этого не знаю. Поклажа еще с польских времен лежит, и когда ее клали – точно покойников рядом закопали. Покойниц…
– Баб, что ли? – удивился Тимофей.
– Трех инокинь. Кто их с котлом жемчуга выследил – не скажу, не знаю, а всех трех, бедненьких, порешили. Плохой это клад, мало было той крови, что в него сначала пролилась, еще и этот пес добавил…
– Три инокини? – переспросил Данилка. – Да про него же Третьяк толковал! Это какая-то девичья обитель инокинь схоронить жемчуг послала!
– Ты откуда про клад доподлинно знаешь? – приступил к Быку Деревнин.
– Аль я не ведун?
Бык сказал это с такой убежденностью, что и не поспоришь.
– Видывали мы у себя в приказе ведунов, – буркнул Деревнин. – Вечно какая-нибудь старая ведьма кашу заварит, научит глупостям молодых женок, а потом на виске всю Москву оклевещет! Даже в самый Верх забираются, мастериц из царицыной Светлицы смущают. Принесет такая дурища с собой корешок, в платок увязанный, да потеряет, да потом поди докажи, что это она не царицу с царевичами извести хотела!
– Я глупостями не занимаюсь, – отвечал Бык, – я людей лечу. А коли не веришь – так вот лопаты, попробуем копнуть на указанном месте. Клад неглубоко лежит, аршина полтора, я думаю.
Деревнин ничего не ответил, а повернулся к конюхам.
В Смутное время и впрямь вокруг Москвы понапрятали поклаж. То и дело ведомо становилось – такой-то дедову избу поднимал, менял подгнившие венцы, да и напал на горшок с деньгами, такой-то ехал узкой дорогой на телеге, задел за гнилую корягу, из земли выворотил – а там целая корчага с серебром! Сыскать клад – это была общая мечта, и Деревнин время от времени этой мечте поддавался…
А конюхи – те и подавно!
Уж они-то знали, как много разбойных шаек орудует на Стромынке, от Москвы до Владимира и дальше – до Нижнего Новгорода. И о том, что добытое грабежом имущество сберегается в потаенных местах, обозначенных приметами, тоже знали.
– А что? – спросил молодцов Деревнин.
– А это мы разом! – воскликнул Тимофей.
И непонятно было – то ли он, как и всякий разумный человек, хочет разбогатеть, то ли опозорить ведуна.
Данилка подхватил с травы лопату.
– Где копать-то? – спросил.
– А вот тут, – Бык указал пальцем.
– Ироды! – заорал кладознатец. Ему удалось выплюнуть затычку и даже рвануться, но Семейка, хоть и следил внимательно за возней вокруг клада, сразу и решительно пресек попытку бегства. – Пропади он пропадом, этот клад! Под землю уйди! Из земли из поганской, из-за моря Астраханского ползет ползун, выползает! К поклаже приставников назначает!..
– Ну, Господи благослови клад взять! – перешибая зычным голосом крик Абрама Петровича, возгласил Деревнин.
– А-аминь! – грянул на весь лес Тимофей.
Две лопаты вонзились в дерн, просекли слой спутанных корней.
– Пласт-то откидывай! – велел Данилке Тимофей.
– Православных не допускает! И лежать бы тебе, ползуну, не вставать, не сходить!.. – отчаянно вопил кладознатец. – Клад из нутра земли не пускать, не давать!..
– Заткни ему рот, пока сатану призывать не стал, – велел Деревнин Семейке.
Тот, не мудрствуя лукаво, выдернул еще один клок травы вместе с корнями и запечатал крикуну уста. На сей раз куда основательнее.
Пространство в четыре аршина расчистили быстро. Дальше работа пошла споро – земля так и летела. Бык стоял с фонарем и светил копальщикам.
– Стой, – негромко приказал он.
Склонился над ямой, и Данилка мог бы побожиться, что принюхался…
– Вот тут, левее…
И «Отче наш» самый поспешный богомолец не успел бы прочитать, как лопата звякнула о железное.
– Ну вот, с Божьей помощью, и взяли, – Бык перекрестился. – Нечего ему там лежать, людей смущать!
Данилка прыгнул в яму, подкопал и вытащил не так чтобы огромный, но и не маленький котел с крышкой.
Кладознатец, удерживаемый Семейкой, мычал, бился, пахал землю ногами.
Тимофей принял котел и поднес Деревнину.
– Снимай-ка крышку сам. Чтобы потом на нас не клепать!
Бык тут же подошел с фонарем.
Подьячий не сразу справился – крышка приросла, пришлось подковырнуть ножом. Но наконец он сбросил черный чугунный круг на траву – и пошатнулся, как бы глазам не веря.
– Жемчуг!
– Он самый! – подтвердил Бык. – Ох, и много он крови выпил за эти годы!
– Много, – согласился Тимофей.
Деревнин поставил котел наземь и повернулся к Семейке.
– Надобно отсюда выбираться. У кого веревка есть – давайте, или пояс, что ли! Этого еретика связать и…
– Незачем его связывать, – сказал Семейка.
Данилка не видел в темноте его лица, и потому он удивленно поглядел на Озорного в надежде услышать что-то вразумительное.
– Точно, что незачем, – хмуро подтвердил Тимофей.
Тут до Данилки дошло, что они имели в виду.
Абрам Петрович, искренне веруя, что только двенадцать голов и выпустят из земли клад, столько бед натворил – все равно ему от смерти было не отвертеться. Но коли самим его тут, сейчас, немедленно осудить и порешить – как поступит, вернувшись в Москву, Деревнин? Промолчит, а потом в самую неподходящую минуту и выложит кому надобно, как конюхи с Аргамачьих конюшен самовольно преступника порешили?
Мысль пришла внезапная и, как ему показалось, единственно верная.
Деревнин, возясь с котлом, положил на траву свою пистоль. Данилка, подойдя, поднял ее и протянул Тимофею:
– Ты это зарядить можешь?
– Невелика наука, – отвечал Озорной. – Гаврила Михайлович, у тебя, чай, заряды припасены? Не может быть, чтобы с одним-единственным ты ехал!
Подьячий и впрямь, готовясь к боевым действиям, прихватил с собой и пороховницу, и пули.
– А тебе на что? – спросил он, уже все поняв, только чтобы показать, кто тут по званию старший.
– Этого вора в Москву везти, на дыбу поднимать – он многих за собой потянет, – Тимофей повернулся к Быку. – Небось, такой же еретик, как и ты?
– Я сатану никогда не призывал, – Бык перекрестился. – А потянет и таких людей, что ты и сам рад не будешь.
Это относилось к Деревнину.
– Давай сюда, я сам, – подьячий хоть и не так ловко, как сумел бы Озорной, однако зарядил пистоль и даже пороха почти не просыпал. После чего протянул оружие рукоятью вперед к Озорному.
– Не тронь, – вдруг велел Данилка.
И удержал руку товарища.
– Верно, – одобрил Семейка. – Ну ты, чертознатец, вставай да помолись.
Он отпустил наконец Абрама Петровича, и тот с трудом поднялся на ноги, стал вытаскивать изо рта траву вперемешку с землей.
– Ну? Долго мне?… – начал было подьячий, но Тимофей помотал головой.
– Сам его застрелишь, Гаврила Михайлович.
– Ты с ума съехал?!
– Коли не хочешь вместе с ним тут остаться, – добавил Семейка. – Эй!
Он удержал метнувшегося было к кустам, к спасительной темноте кладознатца.
– Умел воровать – умей и ответ держать!
– Да я вас в порошок сотру! – возвысил голос Деревнин.
– Вот как вернешься в Москву – так и сотрешь, – согласился Тимофей. – Стреляй, Гаврила Михайлович, чего уж там. Коли ты не будешь с нами кровью повязан, то, чего доброго, нам этот клад боком выйдет. А так – и ты язык распускать не станешь, и нам это ни к чему.
Он высказал как раз то, что пришло на ум Данилке.
– И все это дело с кладом так промеж нас и останется, – сказал парень.
Это было как раз то, чего хотел услышать подьячий. Ведь коли сдавать кладознатца в Земский приказ – так и клад, пожалуй, с ним вместе. А клад хоть и в лесу найден, однако неизвестно, кому тот лес принадлежит, ведь вдоль Троицкой дороги много сел, и хозяин леса, узнав про находку на своей земле, наверняка с челобитной заявится!
– Черт с вами! – Он перехватил пистоль дулом вперед, да и встал в пень…
Деревнину доводилось губить людей, да только иначе – оговору ход давал, хитро составленной челобитной. А напрямую, чтобы пулей в сердце, – такого не было.
Семейка подпихнул кладознатца поближе.
– Не тяни, свет, – негромко, как всегда, сказал он. – Сунь ему дуло в ухо, да и спускай курок!
– Не то сам рад не будешь, – добавил Озорной.
Деревнин повернулся к Быку, как бы в надежде на помощь.
– Потом, коли хочешь, панихиду вели по нему отслужить, – посоветовал Бык.
Данилка же отвернулся.
То, что он придумал, внезапно воплотилось, и ему сделалось не по себе…
Он услышал крик и выстрел.
– Царствие тебе небесное, Абрам Петрович, – сказал Бык. – Хотя это-то как раз – вряд ли…
Данилка повернулся.
Семейка так ловко подставил кладознатца под выстрел, что тот свалился в яму, откуда добыли клад.
– Бери-ка лопату, свет, – велел он Данилке. – Тут ему самое место.
– Сам эту землю кровью полил, сам в ней пусть и лежит, – добавил Тимофей, нагибаясь за второй лопатой.
Бык взял у потрясенного собственным деянием подьячего пистоль и собрался было бросить ее в яму, к мертвому телу.
– Погоди! Это нам пригодится, – сказал Семейка. – У нашего младшего оружия нет – вот и будет ему подарок. Для наших дел – в самый раз. Бери, Данила. Бери, свет.