Он забрал у Быка пистоль и протянул парню.
Только что это оружие осуществило его мысль – поразило убийцу. Ствол еще дымился.
Где-то далеко, в Москве, спал в колыбели, а может, пищал противным голосом, как это умеют младенцы, крошечный парнишечка, родившийся сиротой…
Может быть, однажды он узнает, что за его отца рассчитались?
Только мысль о младенце и укрепила руку Данилки, когда он взял тяжелую, снабженную бердышным лезвием, пистоль. Только мысль о том, что оружие послужило справедливому воздаянию.
– Держи крепче! – велел Тимофей. – А вот тебе еще подарок.
Он протянул череном вперед широкий нож с одним лезвием, закругленным и чуть изогнутым к острию.
– Подсаадачник, что ли? – спросил Семейка. – Жаль, что без ножен. Бери, брат Данила, владей! Коли уж ты от этого ножа не погиб – он тебе и удачу принесет.
И тут издалека прилетел голос.
Узнать его было невозможно – когда человек так орет, родная мать не признает. Но этот обезумевший голос звал поочередно Тимофея, Семейку и Данилку, и напоследок он истошно приказал:
– Нав-пе-рей-мы-ы-ы!!!
– Богдаш?! – первым догадался Данилка.
– Кой черт его сюда занес? – злобно спросил Тимофей.
И лишь Семейка, соображавший, как всегда, быстрее прочих, воскликнул:
– Сказано ж – навпереймы!
Деревнин – тот вообще лишился дара речи.
– На конь! – заорал Данилка, очень довольный, что можно убраться подальше от ямы, в которой лежал кладознатец.
– Вы ступайте, ступайте! – торопливо сказал Бык. – Я его закопаю, дерниной прикрою да и пойду себе…
– Точно ли? – спросил Тимофей, а Семейка уже, подхватив фонарь, бежал туда, где были привязаны кони, и Данилка, с подсаадачником в левой руке и пистолью в правой – за ним следом.
Семейка умел прыгать в седло, едва касаясь левой рученькой конской холки. У Данилки так еще не получалось. Несколько раз товарищ показывал, приговаривая:
– Ты правой ногой-то махни, свет, вверх ее кинь, она и тулово за собой потащит!
Данилка исправно проделывал все, что велено, однако ему не удавалось даже плюхнуться брюхом на конскую спину, ухватка не давалась, хоть тресни!
Так велико было возбуждение, что наконец-то Семейкина наука дала себя знать. Может, потому, что основательно ухватиться за седельные луки, когда в руках оружие, невозможно.
Данилка и сам не понял, как оно получилось: с разворотом, с махом ноги, он подскочил, опираясь о луку седла, и шлепнулся чуть боком, и выровнялся, а времени ловить ногами стремена уже не осталось – Семейка, держа фонарь чуть ли не перед конскими ушами, поскакал лесной тропой к Троицкой дороге.
– Стойте, черти! – раздалось сзади. – Кого имать-то?!
– У Желвака спроси! – не оборачиваясь, отвечал Тимофею Семейка.
Намет тем и хорош, что плавный. Данилка, крепко держась коленями за Головановы бока, даже не пытался добраться до стремян – это означало бы задержку в погоне!
Разумеется, Семейка вырвался вперед, сзади уже скакал Тимофей, а Деревнин, ничего в этой стремительной суете не уразумевший, остался охранять Быка и котел с жемчугом.
А на Троицкой дороге гремели копыта – приближались те, кого следовало перехватить!
Конюхи выскочили на дорогу и едва нос к носу не столкнулись с Гвоздем. Если бы они всего лишь на миг задержались, то и сшиб бы Семейка лесного налетчика, смял бы копытами своего бахмата.
Но Гвоздь увидел свет фонаря и успел натянуть поводья!
Его конь вскинулся, едва не опрокинувшись на спину, развернулся на пятачке и понесся назад.
– За мной! – орал Гвоздь, и его товарищ-налетчик тоже исхитрился удержать и повернуть коня, упустив при этом повод заводного. Тот, бедолага, не понял, что творится, и как скакал, так и продолжал, заступив тем самым дорогу конюхам и невольно облегчив бегство налетчикам.
Семейка проскочил по обочине и кинулся в погоню. Данилка на скаку кое-как засунул за пояс подсаадачник и несся следом, держа над головой на манер чекана оснащенную бердышом пистоль.
Семейка бросил фонарь и догонял ближнего к нему всадника. Тот обернулся, все понял и выхватил засапожник. Конюх знал это движение и этот хват – острием назад, чтобы бить себе за спину или вбок, резко распрямляя руку. Он придержал бахмата и дождался Данилки.
– Заходим разом! – приказал Семейка.
С одной стороны дороги лес кончился, стало чуть светлее. Данилка и Семейка разом послали коней вперед и разом же почти поравнялись с налетчиком. Тот, снова обернувшись, оценил противников. Тот, что скакал, кошкой сжавшись на седле, и тот, что держал над головой топор не топор, а что-то похожее, были неравноценны. Данилка догонял слева – налетчик переложил засапожник в левую руку. Теперь его жизнь висела на волоске: либо он попадает под топор, и тогда служи панихиду, либо уворачивается, и тогда сам всаживает клык засапожника в живот врагу.
Семейка ударил бахмата плетью и почти поравнялся с налетчиком. Конь и наездник вытянулись в струнку, Семейка, рассчитав до вершка, схватил налетчика за правую ногу и резко рванул назад и вверх. Нога вылетела из стремени, но Гвоздев приятель успел ухватиться за конскую шею и не рухнул – сполз под копыта. И тут же Данилка ахнул со всей дури по опустевшему седлу.
Конь с запутавшимся в передних ногах всадником полетел кубарем. Чтобы не рухнуть, Семейка придержал бахмата. Голован же оказался сообразительнее Данилки – шарахнулся в высокие придорожные кусты по собственной воле.
– Да скачи же! Уйдет! – крикнул Семейка, потому что у Данилки-то как раз была возможность промчаться обочиной и продолжить погоню. Но парень растерялся. Вместо того чтобы позволить Головану, не теряя скорости, спокойненько проломиться сквозь кусты, он натянул поводья.
Гвоздь меж тем оказался на развилке.
Троицкая дорога была пряма, как стрела, если не свернуть, то его могли преспокойно гнать чуть ли не до самой Москвы. А там – городские ворота, стража, там те, с кем Гвоздю встречаться не с руки.
Налетчик повернул коня и помчался в сторону Тайнинского. В двадцати саженях от развилки он опять повернул, въехал в лес, спешился и пошел первой подвернувшейся тропой назад, разумно рассудив, что такого решения от него никто не ожидает…
– Да вылезешь ты оттуда?! – крикнул Семейка.
Данилка наконец дал волю Головану, и тот вынес его на дорогу. Тут же парень подтолкнул Бахмата каблуками, и бахмат вновь пошел наметом. Семейка с той же стороны объехал пытающегося встать коня и, даже не взглянув на неподвижно лежащего налетчика, поскакал следом.
Когда подъехал Тимофей, конь уже утвердился на ногах и тряс головой, пытаясь высвободить поводья. Но они были придавлены к утоптанной земле неживым телом. Падая с коня, налетчик проскользнул рукой в петлю повода, да на эту же руку и рухнул…
Данилка, держа над головой пистоль, исправно проскочил развилку и не сразу сообразил, что копыта Гвоздева коня перестали стучать. Когда Семейка нагнал его, он уже разворачивал Голована.
– Что, упустили, свет? – спросил Семейка.
– Упустили, черти?! – с тем подъехал и Тимофей.
– Черта с два его ночью в лесу поймаешь, – отвечал Семейка, ни на кого не взваливая вину за неудачу.
– Да чтоб он сдох без покаяния! – грянул Тимофей.
– Эй! Сюда! – зазвенело за деревьями. Голос был женский, сочный, певучий.
– Кто там орет?! – осведомился Тимофей, а Данилка уже знал и устремился на звук.
– Богдан Желвак! – отвечала незримая девка.
– Желвак?! А что с тобой такое поделалось, коли ты по-бабьи заверещал?!
В лесной чащобе грянул хохот. И сразу же Семейка, Данилка и Тимофей услышали, как по тропе бежит к ним человек. Через миг увидели сквозь листву факел. Еще чуть-чуть – и появился юный скоморох Филатка.
– Признали, нет? – спросил он, подняв факел так, чтобы конные могли разглядеть лицо.
– Признали! – бодро отвечал Данилка. – Как вы про Желвака-то прознали?
– Ты спроси, как он про нас прознал!
Филатка повел конных на поляну, являвшую вид ратного поля после побоища. Лежал, опираясь на локоть, Третьяк, а Лучка придерживал его за лоб – после удара, на время лишившего сознания, скомороха мутило. В трех шагах раскинулось тело того налетчика, которого приколол медвежьим ножом Богдан. Сам Богдан сидел рядом и растирал ногу, а рядом стояла, не зная, как помочь, Настасья.
– Жива, кума? – кинулся к ней Данилка.
– Твоими молитвами! – огрызнулась она. – Кабы не этот молодец, пропали бы мы все четверо!
– А где Томила?
– А Томила в «Ленивке» пьет. Не пошел с нами Томила! – Вдруг Настасья улыбнулась так, что в глазах у Данилки сразу же встал образ волчьей оскаленной пасти. – Ничего! Господь все видит! Господь предателей-то не любит, куманек! Самого предали – и этого греха он не прощает!
Семейка соскочил и сразу оказался на корточках возле Желвака.
– Что с ногой-то?
– Зашиб, – без голоса отвечал Богдаш.
– Не поломал? – Семейка прощупал сквозь порты колено и голень, в двух местах Богдаш зарычал, но это действительно был лишь нехороший ушиб.
– На коня влезть сможешь?
Богдаш пожал широкими плечами.
– Вдвоем усадим, – пообещал Озорной, соскакивая наземь. – Держи под уздцы, Данила. Сейчас мы его под мышки, он здоровой ногой в стремя…
– Там же у нас тележка есть! – вспомнил Данилка. – Этот аспид меня на тележке привез! Там она и осталась!
Тут Семейка с Озорным переглянулись и молча вскочили на коней.
– А что? – не понял Данилка.
– А то! Козла в огород пустили! – рявкнул Озорной и шлепнул коня плетью, не сильно, а чтобы понял необходимость сразу взять в намет.
Семейка поскакал следом.
Конюхи угадали – Деревнин, расставшись с Быком, закинул котел в тележку и поспешал не к Москве, а совсем в иную сторону, к Пушкину.
– С дороги сбился, свет? – полюбопытствовал Семейка, обогнав тележку и поставив своего бахмата поперек пути.
– Заворачивай оглобли, сучий сын, выблядок! – приказал не любивший тонкого обхождения Тимофей.