Как Стенька ни полоскал голову, как ни растирал ветошкой лицо, а какие-то следы от пролитого меда все же, видать, остались.
– Да, Гаврила Михайлович!.. Да я!..
– Не ври. Все вижу! Не было там никакого клада! И боярин Буйносов его закопать никак не мог. Я справлялся – в кошельке у боярина вошь на аркане да блоха на веревочке! А что ты затеял – неведомо! Коли человек собрался ехать клад добывать, а сам вместо того напился, то что это за человек, я тебя спрашиваю, и что это за клад?!
Грозен и суров был подьячий Деревнин! Оскорбленное достоинство гремело его возвышенным, рокочущим голосом. Стенька только разинутым ртом подергивал, как рыба на прибрежном песочке.
Он попытался было объяснить, что всего-то навсего спутал дни, что вот они – мешки, лопаты и фонарь, что он все помнит, все знает и готов хоть целую ночь землю рыть!
– Не поеду я с тобой воров выслеживать и клады брать, вот те крест! – с особым наслаждением отрубил Гаврила Михайлович. – Веры твоим словам больше нет. Мало ли что опять выдумаешь – да и пропадешь, да и меня, прости Господи, ни за грош погубишь!
– Гаврила Михайлович! Да коли бы мы туда поехали, мы бы, может статься, и про то разведали, каким образом скоморохи с той медвежьей харей увязаны! – Стенька уж пустил в ход последнее, надежду на служебное рвение Деревнина.
Но подьячий странным образом утратил всякое желание разбираться с преступными скоморохами.
Как ни бился Стенька, как он ни молил, как ни пытался растрогать и соблазнить – холоден и тверд был подьячий Деревнин. На том и расстались.
Стенька поволокся со своими кладоискательскими причиндалами обратно…
Недели с две он не ходил к отцу Кондрату осваивать грамматику. Потом кое-как помирились…
А некоторое время спустя звонарь Кузьма посватался ко вдове Елизарки Шевелева. К удивлению всех слободских баб, она согласилась. Хотя сперва малость поартачилась – мол, ты небогат, я небогата, чего ж нам с тобой нищету плодить?
Некоторое время спустя Кузьмина женка получила от какого-то дедушки наследство и купила хороший, крепкий дом с поварней на огороде и с банькой. Кумушки, побывав, рассказывали, что завелись в семье и оловянные тарелки, и даже оловянная стопа для вина, тонкой работы, с буквами поверху, вся испещренная цветами и травами.
Матушка Ненила заподозрила неладное.
Наученный ею батюшка Кондрат на исповеди так прижал новобрачную, так ее хитрыми вопросами в угол загнал, что не выдержала – призналась…
Возмущенный батюшка так круто пригрозил епитимьей и лишением на десять лет причастия, что Кузьма счел нужным откупиться. Оловянная посуда переехала в поповский дом, и наступил мир.
Разумеется, Стеньке о том не сказали…
Стенька попробовал встретиться с ключником Артемкой Замочниковым, чтобы доподлинно узнать у него про медвежью харю, но оказалось, что Федора умнее его. Она увезла больного мужа к его родне, а в Стрелецкой слободе больше носу не казала.
Так это Стенькино дело и заглохло.
Конюхи, оставшись в амбаре с кладом, уже знали, как быть – вернуться в Коломенское, рассказать про Гвоздя Дементию Башмакову, да ему же и передать жемчуг, чтобы нашел подходящий для сокровищ храм.
Семейка развернул оставленную Деревниным епанчу, еще раз полюбовался находкой.
– А то – взять чего на память, светы? – спросил он. – Прав же подьячий – и церковь за труды платит.
Они с Желваком взяли по горстке жемчужных пуговок – все равно их много и цена им невелика, а девкам дарить пригодится. Озорной же отказался наотрез – выдерживал благочестие.
Семейка вышел поискать своего родственника, чтобы отдать ему ставший ненужным котел. На конюшне применения такой посудине не предвиделось. Данилка следом тащил подарок.
Родственник ругательски ругал баб:
– На Неглинке ночью пожар был, вам тоже захотелось?! Следите, куда ветер искры несет, дуры!
Данилка едва не выронил котел.
– Ты что, свет? – удивился было Семейка, но сразу все понял. – На Неглинку бежать вздумал? Сейчас тамошним девкам не до тебя!
– А ну, коли?… – договорить парень не мог, всучил грязный котел его новому хозяину и кинулся было бежать, да цепкая рука удержала за плечо.
– Да постой, я с тобой поеду, – сказал Семейка. – Мало ли что там…
Они вошли в амбар.
– Куда это вы? – негромко спросил Богдаш.
Глотка побаливала, но говорить, а не шипеть, как змей, он уже мог.
– Дельце у Данилы одно есть, съездим скоренько и за вами вернемся, – отвечал Семейка.
Тимофей и Богдаш переглянулись.
– Далеко ли?
– До Неглинки – и тут же назад.
То, что Семейка без лишних рассуждений решил идти с Данилкой, для них немало значило. Первым догадался, в чем дело, Богдаш. Он и хозяйские вопли за стеной амбара слышал, и о том, что молодцу без шалых девок с Неглинки порой трудно приходится, доподлинно знал…
– Поедем-ка и мы, что ли, – сказал он Тимофею. – Подведи-ка коня к телеге.
– А сможешь? – усомнился Озорной.
– С борта взберусь.
Данилка с Семейкой сразу же довольно быстро ушли грунью вперед.
– Ему-то чего на Неглинке искать? – спросил вовсе не желавший шататься по Москве без дела Тимофей.
– Девку он себе там, сдается, завел. Так от пожара не вышло бы с ней беды… Коли уцелела, так и Бог с ней. А коли нет – хоть уведем оттуда парня-то, – объяснил Богдаш.
Он ехал, не вставляя ног в стремена, берег колено.
– Женить его надобно, а то избегается, – буркнул Тимофей, но на Неглинку направился беспрекословно.
Семейка все оборачивался, словно не был уверен, что товарищи за ним последуют. Когда же заметил торчащую над пешими и конными голову Богдаша, приметную голову с высоко задранной бородой, удержал Данилку:
– Погоди, наши нагоняют. Вместе поедем.
Добираться было недалеко. Конюхи завернули за угол и увидели пожарище. Сердце верно подсказало Данилке – Федосьица в эту ночь еле успела с Феденькой выскочить.
Почему-то огонь пощадил избенку Феклицы, а вокруг несколько вполне еще справных домов сгорело напрочь. Девки в смирной одежонке бродили по золе, шевелили ее палками, пытаясь сыскать хоть что-то уцелевшее.
Спасти удалось немного – главное, колыбель с Феденькой уцелела! Стояла она посреди огорода, под смородинным кустом, и дитя, не успев испугаться и не осознавая опасности, сладко посапывало. Рядом лежала свернутая перина, стоял короб с тряпичной казной, на коробе – закопченный чугунок, из тех, что мастерят на Таганке.
– Нажитого добра жалко, – сказала Федосьица. – А дом – чего его жалеть! Были бы деньги!
– А есть? – спросил Данилка.
Он стоял рядом, держа под уздцы Голована и всем видом показывая, что приехал лишь убедиться – жива, здорова, дитя цело?
Конюхи, не сходя наземь, слушали беседу.
– А найдутся. В долг возьму, – по видимости беззаботно отвечала Федосьица, но этой бодростью она бы даже Данилку не обманула. – Сейчас главное – людей нанять, место убрать, головешки разгрести. Может, что и уцелело. А завтра с утра – на Трубную площадь.
– Что за площадь такая? – Данилка впервые слышал это название.
– А там домами торгуют.
– Как это – домами?
– Очень просто, – взялся объяснять Семейка. – Нарубят у промышленника люди бревен, привезут куда указано, срубят домишко. А потом бревнышки пометят, сруб разберут – и на Трубную! Приходишь, говоришь – мне, братцы, о трех окошках и с резным крылечком. Тебе кучу бревен на воз грузят, везут куда скажешь и там за день ставят.
– Дивное дело! – восхитился Данилка. – И просто, и скоро…
Тут он задумался.
Конюхи уж знали – когда он вот этак заводит глаза к небу и прикусывает губу, жди подарка!
– А вот теперь казаки в Сибири остроги ставят… Так ведь и острог можно где-то из бревен собрать, бревна пометить – и куда нужно по реке сплавить!..
Раздался такой хохот, что разгребавшие пепелище девки подскочили.
Данилка ошалел – вроде никакой дурости не сказал. Однако ж хохочут трое конных, чуть с седел не валятся!
– Ты к государю!.. Скажи – сам придумал!.. – сквозь смех присоветовал Богдаш. – Гляди, дворишком на Москве пожалует!.. Гляди…
И не смог продолжать, так и заливался жеребцом стоялым.
– Уморил ты нас, Данила, – сказал невнятно Тимофей. – Уморил!
– Да разве я неправду сказал? – возмутился парень. – Разве не умнее привезти с собой готовый острог, чем его на месте полмесяца под стрелами рубить?
– Да тихо ты! – притушил его ярость Озорной. – Все бы ладно, да только у нас не одни остроги – у нас и город вот этак однажды ставили. Слыхал, есть на Волге Свияжск? Ну вот – его. Еще при царе Иване.
– До поляков, – пояснил, отсмеявшись, Желвак. – Государь, сказывают, решил Казань осадить, а там же кругом – орда. Задумали сперва выше по течению крепостцу поставить, чтобы за рекой смотреть. А как ее поставишь? Чуть лес рубить начнешь – они и налетят. Вот ту Свияжскую крепость сперва в тихом месте поставили, потом разобрали, привезли тайно. Татары опомнится не успели, а она уже и тут! А ты – острог!
– Ну, коли уж ты остроги ставить принялся, стало, беда миновала, – сказал Семейка. – Ехать нам, девка, надобно. Ты уж прости, свет.
Данилка полез за пазуху, достал узелок и вынул оттуда перстенек с белой финифтью и лазоревым яхонтом.
– Рублей в шесть, поди, встанет, – сказал он. – На, бери! Уж не знаю, почем нынче дома, но хоть на ворота хватит!
– Откуда у тебя? – спросила Федосьица.
– В лесу нашел, – честно отвечал парень, вжал ей в ладонь подарок и вскочил на Голована так, как учил и наконец выучил-таки Семейка.
Не мог он, чтобы такой ловкой ухваткой перед девкой не похвастаться!
– Ну, братцы, теперь – в Коломенское! – приказал Тимофей.
Однако быстро ехать они не могли – боялись за Богдаша. Он же, пользуясь случаем, решил Данилку просветить.
– Нашел ты с кем связываться, – недовольно толковал Желвак. – И я не ангел, и Семейка вон – не святые мощи, как-то устраиваемся. Вдовы есть, в богатых домах женщины и девки живут чистые, можно договориться. Так нет же – зазорную девку с Неглинки нашему молодцу подавай! Она под кем только не побывала!