е не даю — времени нет. За тех пацанов, которых ты убил, волк, на своем пути — не в бою убил, а так, ради забавы, за все, что ты сотворил…
— Э-э-э! Мужик, — прохрипел Ахмед, прерывая меня. — Подожди, брат, подожди! Я тебе бабки дам — сколько хочешь! Я тебе… — Горец вдруг резко дернулся назад и вскинул руки, широко их растопыривая. Правильно, в принципе, все сделал. Кто-то ведь наверняка обучал его кендо — из такого положения можно только рубить, широко размахнувшись, — колоть не получается: надо вставать с колена, а это — время. Отшатнувшись назад, Ахмед начал делать вдох, чтобы заорать во все горло.
— Оппп! — подавшись вперед, я без замаха коротко рубанул по шее, доворачивая корпус вправо — как на тренировке, когда безамплитудным ударом срезаешь наискось толстую осиновую жердь. И резко отпрянул назад, переворачиваясь через плечо.
Голова глухо стукнулась об пол. Кровь двумя мощными фонтанами лупанула из раны, мгновенно окропив стены, окна, потолок, а также и меня. Не уберегся, зараза!
Аккуратно вложив меч в правую руку Юсупа, я похлопал его по щекам, вытер ноги о ту часть половика, что осталась сухой, и поспешил вон из гостиной. Уже в прихожей я бросил взгляд на голову Ахмеда — глаза вылезли из орбит, губы шевелятся, будто хочет чего-то сказать…
— В расчете, Ахмед. В расчете, — быстро прошептал я и ретировался через окно.
Благополучно перемахнув через забор, я скатился к ручью и, забившись в кусты, некоторое время наблюдал за тем, что происходило в штабе отряда самообороны.
С момента вхождения головы Ахмеда в контакт с полом до моего появления в кустах прошло не более двадцати секунд. Для того, чтобы заподозрить неладное, ребятам во дворе понадобилось минуты полторы: я успел поплескаться в ручье, озираясь по сторонам, и уже почти все с себя смыл, когда во дворе раздались истошные вопли спохватившихся самооборонцев.
— Однако тугодумы вы, пацаны. Кровь-то шарахнула в стекла очень даже неслабо. Можно было сообразить, что к чему, и пораньше, — пробурчал я и по опушке леса двинулся прочь от села, внимательно глядя под ноги.
ГЛАВА 7
— Ты жестокий и негуманный солдафон, — сообщил мне Тэд во второй половине третьего с начала наблюдения дня. — У меня будет остеохондроз, и я подам на тебя в суд — замучаешься выплачивать моральный вред. Я не могу больше жить, как это, — тут он полистал свой блокнот. — О-е! Ракком! Не могу ракком…
Тэд, естественно, шутил, но на его физиономии была такая кислая мина, что вполне можно было поверить в серьезность сказанного. Я в очередной раз ободрил шефа, пообещав очень скорую развязку, и не стал отпираться от обвинения в негуманности, хотя, по моим критериям, журналист был в корне не прав.
Да, разумеется, — с точки зрения цивилизованного европейца, это было дико. Вместо того, чтобы остановиться по адресу, рекомендованному Ахмедом, и отдохнуть там в относительном комфорте, мы тихо проехали через Халаши, притормозив на въезде и выезде, чтобы объясниться с бойцами отряда самообороны, торчавшими на КПП, зафиксировали месторасположение усадьбы № 45 по улице Лермонтова (которая оказалась единственной улицей в селе) и, удалившись от поселка километров на пять, свернули в лес.
Здесь я замаскировал машину и кратко объяснил Тэду, какую цель преследую. Прихватив минимум продуктов и вещей, потребных для трехдневной засады, мы вернулись к селу, осторожно перемещаясь меж деревьев по склону холма, круто забиравшему вверх — в этих местах лес произрастал на скалах, самовольно запуская корни в древнюю каменную гряду.
Потаскав за собой англичанина часа полтора, я наконец обнаружил подходящее для наблюдения местечко и сообщил своему коллеге, что мы прибыли куда надо и будем здесь жить.
Село лежало под нами в трехстах метрах и прекрасно просматривалось от околицы до околицы. Мы расположились в небольшой скальной впадине — этакой природной воронке, пологие края которой заросли низкими кустами какой-то лебеды.
В этой воронке мы с Тэдом проторчали три ночи и два с половиной дня. Наконец терпение моего шефа заметно истощилось одновременно с запасом провианта — я не учел равнинный аппетит британца. По дну воронки приходилось передвигаться на полусогнутых, поскольку, несмотря на обилие кустов, имелся риск быть обнаруженным кем-нибудь из сельчан.
Тэд был отчасти прав — мы терпели эти неудобства три дня, и, помимо всего прочего, страшно мерзли ночами и страдали от жары в дневное время. Если же приспичивало по надобности, приходилось ползком продираться через кусты и удаляться от воронки метров на двадцать, в общем, сплошной неудобняк.
Возмущение шефа я понимал, но внутренне был с ним несогласен. Мне, например, хватило бы раскидистого дерева, торчавшего где-нибудь неподалеку от околицы. Забравшись на него, я мог бы просидеть там три-четыре дня, ничем не обнаруживая своего присутствия. Только наличие «пассажира» заставило меня искать комфортабельное место, расположенное на значительном удалении от объекта наблюдения. В процессе обозревания я очень ненавязчиво разъяснил Тэду этот момент, но он не обратил на мои пояснения никакого внимания, упершись на том, что каждый человек имеет право на комфорт и уют.
— Ничего, коллега, осталось немного, — успокоил я Тэда. — Задом чую — сегодня нашей засаде конец!
Полистав блокнот, британец сопоставил идеоматический оборот в моей заключительной фразе с имеющимися у него объяснялками, покосился на мою задницу и, буркнув свое «о-е», растянулся на дне воронки, попытавшись изобразить дремоту.
Заняться было нечем. За эти трое суток мы обсудили все, что можно, оспорили буквально все, что вызывало сомнения как у меня, так и у журналиста, и успели узнать друг о друге массу разнообразных ненужных подробностей.
Я рассказал Тэду про зверство Ахмеда, и он вначале не поверил, прагматик хренов.
— Факты есть? Очевидцы?
— Есть, есть, — уверил я коллегу. — Очевидцы есть и место захоронения известно. Вот доберутся туда федералы, там и посмотрим… — Затем я добавил, что между делом умертвил Ахмеда, и Тэд моментально надулся. Выдержав некоторую паузу, я соврал, что обладатель меча, волчара, бросился на меня с кинжалом, мы бились долго и с переменным успехом, жизнь моя висела на волоске, но в конечном итоге я приложил титанические усилия и одержал победу.
Одно вранье влечет за собой другое. Тэд тут же начал задавать дурацкие вопросы, типа: а куда смотрели те, что сидели во дворе? Зачем Ахмед ни с того ни с сего вдруг бросился на меня? Почему я вообще возвратился обратно в село? И так далее. Пришлось изворачиваться и одухотворенно сочинять на ходу, изображая честность во взоре.
Наверно, я прирожденный лгун: британец в завершение расспросов немного просветлел ликом, вроде бы поверил. Я прекрасно понимал его состояние. Для законопослушного гражданина Европы жизнь человека — это святыня, чтобы отнять ее, потребны весьма и весьма значимые причины. Ну, ничего, британец, будут тебе причины, сколько хочешь будут…
— А что ты собираешься делать с этим Бесланом? — вдруг ни с того ни с сего заинтересовался Тэд, когда я уже несколько успокоился и расслабился. — Ты его тоже будешь убивать?
— Беслан — закоренелый преступник, — пояснил я. — Он почти два года в «духах». Это значит, что он все время грабил, насиловал и убивал. Ну, я нападу на него сзади — так, чтобы он не видел, спеленаю и допрошу. При этом я подвергаюсь такому же риску. Если он окажется ловчее, тут уж как получится…
После этого Тэд замкнулся и некоторое время общаться не желал. Мне пришлось изрядно поднапрячься, чтобы убедить британца в том, что большинство из «духов» — конченые негодяи, а вовсе не «душки». Я никудышный агитатор (как уже отмечалось выше), но кое-какие сдвиги в плане идеологической обработки все же появились: к концу нашего сидения Тэд уже не темнел лицом и не леденел взором, когда я упоминал о необходимости кого-то «зачистить» из публики, располагающейся на противоположном плацдарме…
Беслан появился в 15.45. Я уже неоднократно замечал, что когда кого-то очень долго ждешь, уже не надеешься на результат, то внезапное появление объекта, как правило, застает тебя врасплох. У меня, например, такие внезапные появления объекта ожидания сопряжены с выходом из дремотного состояния и последующим за этим резким скачком давления. Ждешь, расслабляешься, привыкаешь к обстановке, только бдительность утратил, задремал, а тут — опппа! На тебе, вот оно! Пульс резко учащается, кровь мгновенно приливает к голове: в большинстве случаев у обычных людей такие неожиданные виражи способны вызвать буйство, психофизиологический ступор или предынфарктное состояние. Это вполне нормальная реакция. У меня же она практически незаметна. Хотя скорее всего, если мне посчастливится дожить до пенсии, эти ожидания сделают меня полноценным психом. Ну а пока я — даром что Сыч — никого никогда и нигде не проспал. За это и держат…
Итак, в 15.45 к усадьбе № 45, что по улице Лермонтова, подкатила сиреневая «Нива», притормозила на время, выпустила из себя одного типа с автоматом и убралась восвояси — выехала через КПП на другом конце села.
Человек быстро вошел в калитку и скрылся за забором усадьбы. Весь процесс с момента высадки объекта из салона автомобиля до момента вхождения его в калитку занял девять секунд. За это время я успел выйти из дремотного состояния, сделать короткий выдох, сцапать бинокль и на краткий миг поймать в объективы лицо подконтрольного. Оригинал имел весьма значительное сходство с изображением на полароидной фотографии. Это был Беслан.
— Ну здравствуй, мой хороший, — пробормотал я и сполз на дно воронки. Теперь оставалась самая малость: забраться в село, тихонечко выкрасть «чеха» с родного подворья, утащить его подальше и где-нибудь на фоне необузданной и живописной горской природы хорошенько допросить.
— Хм! — я пожал плечами. — Всего-то делов…
Растолкав Тэда, я сообщил ему, что наблюдение окончено. Быстренько собравшись, мы осторожно покинули наше временное пристанище. Более нам здесь пребывать нецелесообразно: судя по информации, полученной от Ахмеда (упокой, Аллах, его душу), Беслан при посещениях семьи оставался дома не менее суток. Из-за глухого забора, огораживающего усадьбу, наблюдать за подворьем представлялось весьма проблематичным, так как с того места, где мы находились, просматривался только фрагмент заднего двора Беслановой усадьбы и половина сортира, притаившегося в углу.